Миньона

И. Л. Леонтьев-Щеглов

Миньона

(Из хроники Мухрованской крепости)

I

— Господа, могу вам сообщить приятную новость! — возвестил подпоручик Дембинский, входя в офицерскую столовую.

Обедавшие — штабс-капитан Дедюшкин, поручик Степурин и прапорщик Нищенков — удивленно подняли головы на худощавую донкихотскую фигуру Дембинского, так как, служа в мухрованском захолустье, давно отвыкли от всяких новостей, а тем более приятных.

Выдержав необходимую для достижения эффекта паузу, Дембинский торжественно продолжал:

— Сегодня утром в Мухровань приехала знаменитая итальянская певица, синьора Фиорентини, которая но далее как в это воскресенье будет иметь удовольствие появиться перед мухрованской интеллигенцией!!

Но, прочтя на лицах товарищей отражение обычного недоверия к его, Дембинского, словам, он поспешил вытащить из бокового кармана пальто, в котором вошел, длинную цветную афишу и победоносно потряс ею в воздухе. Афиша гласила:

Когда означенная простыня была прочитана, на минуту воцарилось молчание. Прапорщик Нищенков — низенький, белобрысый и весноватый юноша — с достоинством повернулся в сторону своего соседа — добродушного лысого толстяка, носившего на подбитом лисьим мехом сюртуке штабс-капитанские погоны, и оба переглянулись с значительным видом, говорившим: «А, каково отличилась наша Мухровань?» Потом тот и другой поворотили головы на конец стола, где сидел поручик Степурин. Худощавый и смуглый брюнет, носивший фамилию Степурина, но более известный между товарищами под прозванием «пустынника», перестал есть, поднял голову и неопределенно задумался. Денщик, внесший вслед за Дембинским блюдо с горячими голубцами, подавленный необыкновенностью известия, остановился на пороге и раскрыл рот. Единственное существо, которое, к некоторому неудовольствию Дембинского, осталось совершенно равнодушно к приезду Фиорентини, — это был пес поручика Степурина, черный, мух-астый дворняш, заклейменный хозяином за свою собачью искательность прозвищем «Чичикова». Это прозвище он оправдывал и в настоящую минуту, всецело погруженный в практические интересы обгладывания брошенной кости.

— Господа! — не унимался Дембинский. — Я надеюсь, что «Камчатка» не ударит себя лицом в грязь… («Камчаткой» был окрещен уединенный каземат, занимаемый холостым офицерством крепостной артиллерии) и поддержит достойным образом знаменитую примадонну!

Предложение о «поддержке», красноречиво намекавшее на скудные офицерские капиталы, сразу сообщило умам пессимистическое настроение.

— Почему ж ты думаешь, что она знаменитая? Может быть, она вовсе не знаменитая! — усмехнулся прапорщик Нищенков, подвергавший суду критики все на свете, кроме своей наружности.

— Может быть, она просто какая-нибудь авантюрьерка под итальянским флагом? — подмигнул глубокомысленно штабс-капитан, умудрявшийся в самых светлых вещах прозревать клубничную подкладку.

Степурин ничего не возразил, потому что был занят горячим голубцом, только что отправленным в свой рот и заключавшим его обед.

— Господа, что вы, что вы? — замахал отчаянно руками Дембинский. — Да неужто же вы не читали вчерашней корреспонденции в «Приморском вестнике»!

И, отлично зная, что «Приморский вестник» не получался в офицерской библиотеке, поспешил сообщить подробности о фуроре, который, по его словам, синьора Фиорентини произвела в О. Публика будто бы засыпала ее цветами и адресами, гимназическая молодежь донесла ее на своих руках от театра до гостиницы, а жена начальника артиллерии округа поднесла ей букет при вышитом полотенце с надписью: «Лицо утирай — артиллерию не забывай».

Хотя все были уверены, что Дембинский, по обыкновению, врет, но тем не менее анекдот о полотенце начальницы округа произвел на господ офицеров надлежащее воздействие и сразу расположил в пользу заезжей певицы. Штабс-капитан Дедюшкин наморщил лоб и философски заметил:

— Хотя в нашу Мухрованщину едва ли занесет что-нибудь путное… а впрочем, чем черт не шутит… Может быть, она действительно того… какая-нибудь эдакая… а-ля Патти!.. [1] Пойдем, милорды, что ли?!

— По-моему, непременно следует пойти, — не без важности заявил Нищенков. — По-моему, господа, этого даже некоторым образом требует честь мундира!

Дембинский хлопнул по плечу Степурина.

— А ты, пустынник, пойдешь с нами?

— Нехай — пойду! — равнодушно буркнул поручик Степурин и, так как его порция голубцов была съедена, поднялся из-за стола, свистнул Чичикова и молча удалился на свою половину.

Этому никто не удивился, так как между крепостным офицерством давно было известно, что он «пустынник» и всегда уклоняется, когда разговор завязывается о женщинах или чувствуется в близком будущем обильная выпивка. А дело без выпивки и на этот раз не обошлось. От Фиорентини беседа господ офицеров перешла вообще к женщинам, а раз беседа перешла на женщин, Дембинский начал надоедать неверующим товарищам старой сказкой о том, как он во время командировки своей в Одессу имел любовь с настоящей египтянкой. Эта сомнительная египтянка послужила, как и всегда, яблоком раздора между ее счастливым обладателем и прапорщиком Нищенковым, а штабс-капитан Дедюшкин сейчас же придрался, чтоб примирить враждующих и кстати «риккикикнуть» в честь заезжей певицы. (Риккикикнуть — мухрованский глагол, совершенно невероятно произошедший от французского слова «Riquiqui» — водка.) Через четверть часа на столе появились бутылки кахетинского, и добрая компания, усердно «риккикикая», разошлась только под вечер, когда со всеми повторился тот самый случай, который произошел с одним бледным еврейским раввином, осушившим бутылку красного вина, — то есть когда господа офицеры сделались красны, а бутылки сделались белы.

II

Поручик Степурин занимал в пьяной «Камчатке» совершенно обособленное положение, ничего не имевшее общего с образом жизни его сотоварищей, — прочное положение, завоеванное им с самого своего приезда из военного училища в отдаленную Мухровань, куда он явился еще совсем мальчиком, худеньким, задумчивым, пугливо-диким, как молодой олень… Как в холостой «Камчатке», так и в семейных кружках крепости никто не мог разобрать толком, что это был за человек. Военное свое дело он знал прекрасно и служил усердно и исправно, порученную ему солдатскую школу вел образцово и на инспекторском смотру получил от начальника округа самый лестный аттестат; с товарищами жил в мире и весьма был покладист в вопросе денежной ссуды; но во всем, что касалось его частной жизни, он устроился совершенно своеобразно и, сторонясь одинаково холостого и семейного общества, видимо, довольствовался невзыскательной компанией своего денщика из молдаван Земфира Чабана и верного, хотя и низкопоклонного друга — пса Чичикова.

Попытки исторгнуть Степурина из его добровольного заключения не приводили ни к какому результату, не исключая попытки самой комендантши, старой кокетки, не перестававшей верить в неотразимость своей увядающей красоты и вздумавшей однажды взять дикаря с собой в коляску в качестве кавалера в городское собрание. Офицеры, ожидавшие в передней приезда комендантши, были крайне озадачены, когда Степурин появился в собрании совсем один и на вопрос «Где же ее превосходительство?» с наивным спокойствием отвечал: «Она там… вылезает нз экипажа!» После этого неудачного искуса комендантша во всеуслышание объявила, что это вовсе не офицер, а какой-то «пустынник», и все тут же согласились раз навсегда, что Степурин «пустынник», и на этом успокоились. С этих пор его больше не извлекали из его уединения, чем он остался, по-видимому, весьма доволен.