Судьба. Книга 3

— Здесь здоровых нет, товарищ, здесь раненые и больные. Мы к ихним усам не присматриваемся. Как зовут вашего друга?

— Не знаю я, сестричка, имени его! — с досадой сказал русский. — Давайте я сам по палатам посмотрю. Я видел, как он раненый упал.

— Может, не ранили его, а убили?

— Что вы, сестра! Разве таких, как он, убивают!

— Смерть не выбирает, — сказала медсестра, — не смотрит, кто такой, а кто не такой.

— Да жив он, я вам говорю! Первый своих джигитов на эмирских собак повёл, погнал их без оглядки, а вы: «убили»!

— Товарищ красногвардеец, остановитесь! Если вы будете так себя вести, я пожалуюсь вашему командиру!

— Да что у вас сердца нет, что ли?

— Это вас не касается. А по палатам ходить я вам не позволю. Говорите, как зовут раненого, и тогда…

Голоса отдалились.

Берды, с трудом шевеля губами, проговорил:

— Байрамклыч-ага… позовите… того… русского…

Через минуту, широко шагая, чуть ли не бегом в палату влетел пулемётчик Маслов. Замер на пороге, присмотрелся к Берды и уже осторожно, на цыпочках подошёл к кровати.

— Не узнаёшь меня, браток?

Что-то знакомое почудилось Берды в склонённом над ним лице. Он попытался напрячь память, вглядываясь в красногвардейца, но ничего не вспомнил и опустил веки на уставшие от напряжения глаза.

— Нет… Видел где-то… вспомнить не могу… — сказал он, подбирая русские слова. Вообще-то он уже хорошо говорил по-русски, однако сейчас было трудно сосредоточиться.

Красногвардеец всплеснул руками.

— До мы же с тобой в казематке ашхабадской сидели вместе! Неужто запамятовал? Орлом меня тогда звали. А нынче — всё, кончился Орёл, нынче есть красногвардеец Маслов! Пулемётчик первой руки!

Ни кличка Орёл, ни фамилия Маслов ничего не подсказали Берды, однако в памяти что-то просветлело, когда красногвардеец сказал слово «рука». Вспомнился мокрый цементный пол камеры, мрачный надзиратель, хрипло дышащее перекошенным ощеренным ртом злое лицо, совершенно не похожее на то, что склонилось сейчас над ним, хруст в вывернутой руке и стон противника.

— Узнал, — с трудом произнёс Берды, цепляясь за ускользающее сознание. — Руку… тебе… портил немножко… Не обижайся… ты тоже… — Он замолчал, медленно проваливаясь в чёрный колодец безпамятства.

Мягко ступая чуть искривлёнными ногами человека, большую часть жизни проведшего в седле, подошёл Байрамклыч-хан, потрогал Маслова за плечо рукояткой плети.

— Идите пока, раненому отдых нужен, крови много потерял.

— Да-да, — заспешил Маслов, — конечно, мы тоже не без понятия… Скажи-ка, друг, как его зовут-величают?

Огрызком карандаша он записал имя Берды на каком-то замусоленном клочке бумажки и ушёл, сказав на прощание: «Поправляйся, браток! Мы ещё повоюем с тобой!»

Через несколько минут после его ухода Берды открыл глаза и спросил:

— Уже ушёл?

Байрамклыч-хан кивнул.

— Ушёл… Большевик, что ли?

— Нет, — сказал Берды, подумал и поправился: — Не знаю… Может, большевик… может нет…

— В тюрьме с тобой за что он сидел?

Медленно, с частыми перерывами Берды рассказал историю своего драматического знакомства с Масловым. Когда он дошёл до кульминационного момента схватки в камере, Байрамклыч-хан хищно сверкнул глазами и шумно задышал, словно он сам дрался сейчас не на жизнь, а насмерть с жестоким противником. Рука, держащая плеть, сжалась так, что побелели суставы.

— Вот так и познакомились, — закончил Берды.

— Убить надо было! — сожалеюще сказал Байрамклыч-хан.

— Не надо, — возразил Берды, — он не злой, он несчастный был. Теперь, смотри, красногвардейцем стал.

Байрамклыч-хан ссутулился и снова стал похож на нахохлившегося беркута. После довольно продолжительного молчания, он спросил, указав глазами на забинтованную грудь Берды:

— Не полегчало?

— Можно терпеть, — сказал Берды.

— Пока мы из Кагана вернёмся, поправишься?

— Постараюсь.

— Ну, ладно… Я тут попросил, чтобы за тобой получше ухаживали. Сейчас ещё раз напомню.

— Вы уже уходите? — спросил Берды с надеждой, что Байрамклыч-хан не уйдёт — тоскливо было оставаться одному:

— Надо идти, — Байрамклыч-хан встал. Люди ждут — время не ждёт. Поправляйся. — Помолчал, поправляя ремень, и добавил: — Тут наши джигиты есть, легко раненые. Скажу, чтобы зашли к тебе.

— Спасибо, — с благодарностью сказал Берды. — Счастливого пути!.. Пусть ваше оружие всегда будет острым!

Через несколько часов красногвардейцы и добровольческие отряды туркменских джигитов, перейдя Аму-Дарью, двинулись на Каган.

Осёл найдёт своего хозяина

Воспользовавшись тем, что значительная часть революционных сил выехала из Закаспийской области на борьбу с Бухарским эмиром, зашевелились контрреволюционные элементы. В борьбу против. Советов они вовлекали баев, мулл, ишанов. А те, зная психологию дайхан, умело играя на странах, традиций и обычаев, представляли немалую опасность. Люди, кричали они на базарах, у мечетей, во всех местах, общественных сборищ, люди, Советы — это не власть. Вы остались без власти и защиты, люди! Если поведёт на вас своё войско иранский хамза, у вас нет предводителя, который мог бы дать ему отпор! Ваши дома будут разрушены, ваши братья — убиты, дети — угнаны в плен, сёстры, дочери и жёны — опозорены! Люди, внемлите, голосу истины! В Теджене народ встал под знамёна Эзиз-хана, хивинских туркмен защищает Джунаид-хан, а кто есть у вас? Разве вы хуже всех остальных? Или вы ложку у аллаха украли, что должны ходить сиротами, без собственного хана? Собирайтесь, марыйские туркмены, выбирайте себе достойного предводителя — щит, меч и опору!

С каждым днём, не встречая должного отпора, крикуны наглели и распоясывались, всё больше. И однажды на большом марыйском базаре глашатай закричал:

— Правоверные! Пришло время избрать своего хана! Пусть завтра все вожди и старейшины племён и родов собираются здесь, на базаре, под навесом! Завтра будут выборы хана!

Марыйский Совет был озабочен сложившимся положением. Если опасность контрреволюционных вылазок в Ашхабаде, и Кизыл-Арвате в какой-то мере приглушалась расстоянием до этих, городов, то здесь, в Мары, необходимость немедленной решительной борьбы вставала в полный рост. Но как бороться, что противопоставить врагу, если все лучшие вооружённые силы брошены на Бухарский фронт?

А меры требовались радикальные. Каждый день увеличивал число одураченных дайхан, каждый день промедления мог привести к сотням лишних жертв. И всё же, учитывая сложившуюся обстановку, действовать надо было не прямо, а как-то исподволь, окольными путями. Это понимали все члены Совета. И хотя нашлись горячие головы, предлагавшие немедленный арест вражеских агитаторов, большинство не согласилось на такую крайнюю меру. Совет принял, иное решение.

— Значит, силу применять мы не имеем права? — Спросил Клычли, поочерёдно обводя глазами Сергея, Карагез-ишана и Агу Ханджаева.

Они сидели в доме Сергея. Было утро. Со стороны городской дороги доносились голоса, рёв ослов, ржание и топот коней.

— Торопятся хана себе на шею посадить! — Подмигнул Ага Ханджаев.

Его реплика осталась без ответа. Сергей, помолчав, сказал:

— Силой, Клычли, мы ничего не сделаем. Во-первых, силы у нас мало. А во-вторых, чего добьёмся, если даже разгоним сходку и. арестуем крикунов? Вероятно, только того, что нарушим обычай и оттолкнём от себя тех, кто сегодня сомневается и колеблется. Говорят, что лучше откровенный враг, чем сомнительный друг. Я с этим не согласен. Врагов у нас и так полон хурджун. Мало мы сделали, чтобы привлечь на свою сторону всю туркмен-скую бедноту. Вот теперь и расплачиваемся. А ведь к нам не только беднота, но и многие зажиточные сочувственно относятся — тот же Хан Иомудский или Махтумкули-хан. По мне, лучше обойти осиное гнездо, чем швырять в него палку.

Клычли презрительно фыркнул.

— Что же, по-твоему, мы делать должны? Сидеть, сложа руки, и ждать?