Загадка Отилии

Феликс с трудом подавил раздражение.

—Так что же именно говорят?

—Ну, болтают всякое. А вы, мошенник, будто и не знаете? Нет, честное слово? Ничего не знаете? Все это в конце концов болтовня. Говорят, что девушка поехала в Париж, чтобы сделать, понимаете... да ведь вы же на медицинском, — аборт! Ну?

Феликс был настолько возмущен, что даже не смог ничего ответить. Стэникэ не понял или сделал вид, что не понял его состояния, и громко продолжал:

—Я слышал, дорогой, но не верил, что у женщины после родов лицо становится более бледным и сама она более пикантной. Так было и с Олимпией, когда она ро­дила Релу. Но Отилия изумительная девушка, она и так прекрасна.

—Свинья! — выдавил из себя Феликс и повернулся к нему спиной.

В тот же день вечером, когда дядя Костаке, Отилия и Феликс сидели за столом (теперь снова готовили дома), появился Стэникэ, поздоровался со всеми за руку, как ни в чем не бывало, и заявил, что пришел к Феликсу пока­зать ему образчик материи на летний костюм, прекрасной материи, хотя и дороговатой.

Поведение дяди Костаке после приезда Отилии стало весьма странным. Из его бормотанья можно было понять, что он задумал что-то сделать для своей «де-девочки», но что именно, оставалось неясным. А пока он произво­дил в доме страшный беспорядок. Рядом с комнатой Фе­ликса была еще одна, почти пустая. Старик вытащил на улицу ящики и сломанную мебель, сваленную туда, и врезал в дверь добротный замок, чтобы она хорошо за­пиралась. Потом стал складывать в комнату различные материалы, назначение которых казалось поначалу по меньшей мере таинственным. Например, он как-то при­шел с большими пакетами ржавых гвоздей различной ве­личины, высыпал их на пол и принялся раскладывать на кучки по сортам. Всем, кто был свидетелем этой сцены, Костаке, не дожидаясь расспросов и ни к кому в частности не обращаясь, дал весьма туманное объяснение:

—Хорошо покупать по случаю! Пусть пока полежат. На другой день старик явился с повозкой, доверху нагруженной оконными переплетами, рамами, дверьми от какого-то старого разрушенного дома.

—Папа, — удивилась Отилия, — что ты будешь со всем этим делать? Это на растопку?

Старик потирал руки, как человек, совершивший хо­рошую сделку и не желающий заранее посвящать в это других, чтобы потом устроить им сюрприз.

—Дешево купил, по случаю. Все вещи хорошие, та­кие, как раньше делали.

Отилия пришла в полное недоумение, когда однажды старик привел двух человек, которые выкопали широкую, как бассейн, яму прямо перед беседкой в саду, испортив этим газон. Костаке даже не объяснил, зачем это нужно, отмалчиваясь с довольным видом человека, который мо­жет позволить себе немного поинтриговать недоумеваю­щих ближних и предвкушает, как они придут в восторг, узнав в скором времени о его намерениях. Во всяком слу­чае, назначение этой ямы вскоре стало понятным, по­скольку дядя Костаке привез несколько возов извести и высыпал ее в яму. Он говорил, что купил известь по де­шевке на стройке, где закончили работы.

—Но что ты собираешься делать, папа? Ты хочешь строиться?

—Хе-хе-хе, — лукаво засмеялся старик. — Я сделаю кое-что для своей де-девочки.

После этого старик где-то раздобыл огромные дубо­вые балки и свалил их у забора. Некоторые балки были старые, их, видно, извлекли из построенных когда-то до­мов, другие — новые, даже немного сыроватые. Конечно, все они были куплены по случаю. Как-то Костаке привез старый кирпич от разобранных зданий и сложил его на газоне в саду, испортив весь вид из беседки. С этого вре­мени старик потерял покой и, боясь, как бы не украли его материалы, беспрестанно метил их известкой. Он выходил поздней ночью или рано утром, бродил вокруг вздраги­вая от малейшего шума, а то посылал Феликса или Отилию посмотреть, все ли в порядке. Несмотря на свою пронырливость, Стэникэ никак не мог выведать, что ста­рик собирается делать. Он пришел к выводу, что дядя Костаке предпринимает какую-то спекуляцию. Узнал же о цели всех этих хлопот Паскалопол, перед которым ста­рик открылся. Дядя Костаке рассуждал так: деньги теперь неустойчивы, а молодежь и вовсе не умеет держать их в руках. Мужчина, когда берет девушку замуж, бы­вает доволен, если получит в приданое дом со всей обста­новкой. Дома зять не промотает. Он бы охотно отдал Отилии один из имеющихся у него домов, но они ей не подойдут. Он построит новый, здесь, на месте сада. Он все заранее рассчитал: на улице Антим не так уж много лавок, и если иметь дом с магазином, то можно ворочать большими делами. Он построит дом с торговыми помеще­ниями в первом этаже и с жилыми комнатами во втором, так чтобы у Отилии было и бесплатное жилье и доход от лавки, конечно, после его смерти, потому что до того вре­мени он намеревался при помощи торговли покрыть какие-то расходы на эту постройку. Паскалопол очень удивился и подумал, что будущая судьба Отилии остается все-таки неясной. Зная дядю Костаке как человека упря­мого, но способного круто менять решения, он промол­чал. Но, огорченный за Отилию, помещик рассказал ей обо всем, а та беспечно сообщила Феликсу. Марина слы­шала этот разговор, когда, брюзжа, толклась около них, и таким образом новость дошла наконец и до Стэникэ. Воз­мущенный, он завизжал, словно это ущемляло его кров­ные интересы:

—Он совсем выжил из ума, хочет ухлопать все деньги на старый кирпич! Этак вам ничего не останется. Это безумие! Будь я на вашем месте (он говорил это Аглае), я бы принял меры.

Но Аглае хорошо знала своего брата и поэтому ко всему отнеслась хладнокровно.

—Если Костаке стал покупать кирпич, значит, он не собирается много оставлять Отилии. Он ничего своего из рук не выпустит, хоть режьте его, я ведь знаю. Ты не думай, что он невесть сколько истратил на весь этот му­сор. Если он хочет построить дом, пусть строит. Дом никто не украдет. Только бы он не оставил завещания в пользу этой полоумной, вот чего я боюсь. А остальное его дело.

Отилия очень огорчилась, узнав о намерениях дяди Костаке. Ее утомляли все эти заботы о ее приданом, о том, чтобы создать ей определенное положение. Все это казалось ей унизительным мещанством. Она никогда не жила в нужде и не боялась ее. Женский инстинкт под­сказывал Отилии, что то внимание, каким ее окружают мужчины, будет сопутствовать ей всегда, а мысль о ста­рости не пугала ее. Отилия не могла представить себя иной, чем она была сейчас. Она была полна решимости покончить с собой, как только заметит следы наступаю­щей старости. Но поскольку все это в настоящее время относилось лишь к разряду умозаключений, касающихся, далекого будущего, то и о самоубийстве Отилия думала как о весьма драматической театральной сцене, вроде японского харакири. Ее свободомыслие и склад ума были совсем иными, чем у Феликса, и это являлось причиной того, что молодой человек ее не понимал. Получить от мужчины подарок или приглашение путешествовать казалось ей чем-то вполне естественным. Сколько бы ни тра­тил на нее Паскалопол, Отилия не увидела бы в этом ни­чего предосудительного, до тех пор пока она не брала на себя никаких обязательств. Она могла бы испытать жа­лость, если бы какой-нибудь молодой человек пошел на жертву, чтобы преподнести ей подарок. Но подарок все равно бы приняла, чтобы не обидеть дарящего, потому что для нее все люди делились на две категории: на мужчин, делающих подарки, и на женщин, принимающих их. Мысль о том, что ее капризы могут остаться неудов­летворенными, что у нее не окажется перчаток или чулок, когда они ей будут необходимы, не пугала девушку по той простой причине, что она не могла себе представить подобного нелепого положения. Поскольку дядя Костаке почти ничего не покупал ей, она привыкла смотреть на Паскалопола как на его заместителя, дарованного судьбой. Отилию раздражали хлопоты о приданом, об обеспе­чении ее будущего. Это предвещало, что наступит мо­мент, когда рассеется атмосфера преклонения перед нею, сменившись заботами о ее благосостоянии. Паскалопол прекрасно понимал душу Отилии, ибо знал ее мать, жен­щину с таким же складом ума, происходившую из очень богатой семьи. Мать Отилии весьма легкомысленно доверила все свои деньги Костаке, который был скупцом и во всем ее ограничивал. Она умерла, ни в чем не обвиняя мужа, но одной из причин ее смерти была тоска, оттого что она никак не могла примириться со своим положе­нием. Паскалополу хорошо было знакомо подобное со­стояние духа, ибо и сам он долгое время жил в таких условиях. Поэтому-то он испытывал больше жалости к че­ловеку из хорошей, но разорившейся семьи, чем к голод­ному бродяге, и считал своим долгом замещать дядю Костаке. Феликс представлял себе Отилию утонченной девушкой, имеющей определенный жизненный опыт, ко­торый мог вызывать у нее иногда мрачное настроение. В действительности это было не так. Отилия была легко­мысленна и влюбчива, но вместе с тем и скромна, так как верила, что любое благо в жизни придется искупить не­счастьем или хотя бы враждебным отношением к себе. Поэтому она не считала себя вправе претендовать на что-либо. Это делало ее благоразумной и придавало ее капризам ту форму женской жадности, которая столь ха­рактерна для девушек, имеющих власть над мужчинами. Мысль о том, что дядя Костаке хочет построить для нее дом и лавку, где придется торговать, больно задела Оти­лию. Будущее грезилось ей как целый ряд неожиданных блестящих приключений. Ее мог бы увезти какой-нибудь англичанин, взять с собой в Индию, она могла бы по­просить Паскалопола отправиться с ней в Россию, но просидеть всю жизнь на одной половине сада дяди Ко­стаке — это было ужасно. Умом она понимала его замы­сел, но душа ее была полна того беспокойства, какое испытывает ребенок, которого отправляют в сиротский приют.