Загадка Отилии

—Домнул Паскалопол, — напыщенно заговорил моло­дой человек, — только что, вовсе не желая этого, я про­изнес несколько слов, которые могли обидеть вас. Я при­ношу вам свои извинения.

—Ах, дорогой, — ответил Паскалопол, — стоит ли об этом говорить. Я ничего не заметил. Все, что вы сказали, было совершенно правильно, в рамках разговора. Не обращайте на меня внимания. Я иногда становлюсь вдруг задумчивым, и тогда может показаться, что я сер­жусь.

Эти слова Паскалопола были так естественны, что Феликс вновь почувствовал недовольство собой. Значит, он под влиянием самолюбия поторопился выразить поме­щику свое раскаяние, на которое тот даже не обратил внимания. Паскалопол лишь мимоходом упомянул об этом инциденте, и у Феликса было такое чувство, что он чуть не попал в еще более смешное положение. Впро­чем, в знак того, что он воспринял слова Феликса как обычную вежливость, Паскалопол поблагодарил юношу за добрые чувства и попросил, если это его не затруднит, прийти к нему завтра, с тем чтобы он смог сообщить Феликсу некоторые вещи, которые, вне всяких сомнений, «имеют большой интерес для них обоих, а также и для лица, одинаково для них дорогого».

Таким образом Феликс попал в дом к Паскалополу. Ожидая его в кабинете, он услышал сладкие и печальные звуки флейты. Он вспомнил разговоры о том, что поме­щик играет на этом инструменте. До Феликса доноси­лась классическая мелодия в темпе менуэта, совсем безыскусственная и поэтому еще более характерная. Произве­дение это, по-видимому, было написано Моцартом или кем-нибудь из его современников и взято из сборника для любителей. В мелодии чувствовалась какая-то усталость, порой она грациозно затухала, приостанавливалась и по­вторялась снова. Песенка внезапно оборвалась на высокой ноте: по-видимому, доложили о приходе Феликса. По­явился Паскалопол, одетый в тяжелое кимоно из голубого шелка, расшитое драконами. Флейта в его руке казалась скипетром из эбенового дерева. Вид у него был весьма внушительный.

Помещик поговорил о том о сем, но чувствовалось, что он хочет незаметно, без громких слов перейти к какой-то другой теме. В конце концов он заявил, что путешествие было необходимо Отилии, поскольку за последние месяцы в ее умонастроении стали замечаться угрожающие при­знаки. Оно укрепило ее дух и веру в жизнь. Даже он, Феликс, должен быть доволен этим обстоятельством, вер­нувшим ему как бы заново родившуюся подругу. Впро­чем, он тоже рано или поздно поедет учиться в Париж. Отилия предусмотрительно успела на месте выяснить все возможности и вернулась с весьма полезными сведениями, о которых «она или уже сообщила вам, или еще сооб­щит». Единственное, что беспокоило Паскалопола, это то, что поездка Отилии в Париж с чужим ей человеком мо­жет вновь навлечь на нее нарекания со стороны людей, не знающих истинного положения вещей. Паскалопол вы­сказал все это довольно рассеянно, скороговоркой, с та-* ким видом, будто не придавал никакого значения тому, что говорил, заглядывая в дырочки флейты и беря на пробу то ту, то другую ноту. Неожиданно он повернулся к Феликсу, решительно взял его за руки и не отпускал до тех пор, пока не закончил своей маленькой речи, про­изнесенной отеческим тоном:

—Домнул Феликс, Отилия ничего не поручала мне и не знает, о чем мы здесь разговариваем. Однако мне известно, что она питает к вам большую симпатию. Скром­ность не позволяет мне остановиться на природе этой симпатии. Девушка может пренебрегать добрым мнением женщины, но она должна сохранять его в глазах мужчин. Так вот, даю вам честное слово, что я держал себя с Отилией в Париже, как отец. Она жила все время в пансионе, куда я приходил к ней, но и эти визиты были связаны с большими затруднениями, поскольку начальница, ревниво заботясь о добром имени заведения, контроли­ровала каждый шаг пансионерок. (Это был пансион для девушек.) Поэтому мне кажется, что вы, зная поло­жение вещей, не должны обвинять ее в том, что она по­ехала со мной. Здесь она задыхалась. К чему я все это говорю? Отилию, признаюсь вам откровенно, я люблю и, быть может, не отступил бы даже перед безрассудной попыткой предложить ей руку. Но я помню о своем воз­расте и делаю все возможное, чтобы быть достойным ее. Я борюсь, используя в качестве оружия доброту, удовле­творяя все капризы юности, вы же боретесь оружием мо­лодости. Сознаю, что ваше оружие более надежно. Я — противник (если можно меня так назвать) лояльный. Может быть, Отилия любит вас или кого-нибудь другого! Я бы предпочел, чтобы это были вы. Моя честь повеле­вает мне не допустить распространения клеветы против нее. Отилия девушка умная, и я был бы горд, если бы имел дочь, похожую на нее. Если вы хотите быть ее сча­стливым спутником (ибо счастье, на мой взгляд, может дать только брак), то заявляю вам: Отилию нужно ува­жать. И вы обязаны сказать об этом другим.

Проговорив последние слова, Паскалопол, в своем ки­моно, принял позу, достойную трагика. Он еще раз стис­нул руки Феликсу и отпустил их. Феликс хотел что-то сказать, оправдаться, но помещик поспешно перешел на свой обычный тон и пригласил его в столовую выпить вермута. Все попытки Феликса вновь заговорить об Оти­лии оказались бесплодны. Он ушел очень взволнован­ный, хотя помещик и проводил его ласково и сердечно. С улицы через открытое окно второго этажа Феликс ясно Услышал сладкие звуки флейты, которая снова выводила менуэт. Проспект Виктории в этой его части был довольно тихим, и мелодия порой звучала так отчетливо, словно играли не в городе, а где-нибудь на тихой полянке. Фе­ликс удивлялся Паскалополу и думал, что он человек высоких качеств и достоин подражания. Он решил, что и сам он не должен ни в чем уступать Паскалополу и до­казать свое благородство. Но его мучили сомнения. На что намекал Паскалопол? Совершенно очевидно, он хо­тел, чтобы Феликс не подозревал Отилию, но вместе с тем он еще говорил и о какой-то клевете. Он, Феликс, всегда вел себя так, что его нельзя было в этом упрек­нуть, а представить себе, что Отилия станет страдать от обвинений, которые ей никто не предъявлял, он не мог. Намек Паскалопола, конечно, относился не к Феликсу, он имел в виду кого-то другого. Скорее по всему пове­дению Паскалопола, чем из его слов, Феликс понял, что должен быть с ним заодно, защищая Отилию от клеветы. Но от чьей клеветы? Он подумал, что, вероятно, как всегда, насплетничала Аглае, вспомнил и о Стэникэ. Если существует разносчик всяких слухов, так это, конечно, он. Здесь сомневаться не приходится. Но что он такого наговорил, Феликс не мог себе представить даже в минуту раздражения. Что между Отилией и Паскалополом существует любовная связь? Любопытство сделало Фе­ликса хитрым. Он сказал себе, что с помощью Стэникэ, которого нетрудно разыскать, он может раскрыть эту тайну. Феликс считал, что исполняет свой моральный долг, что, обнаружив клевету, будет в состоянии более энергично защищать репутацию Отилии. Но в глубине души его снедала ревность, от которой, как ему казалось, он уже избавился.

—Домнул Стэникэ, — заговорил он, — я хочу спро­сить вас, как человека опытного, скажите мне откровенно, что вы как мужчина думаете о поездке Отилии в Париж?

—Хм, — произнес застигнутый врасплох Стэникэ. — Что я об этом думаю? Но что я могу думать? (Стэникэ сразу же постарался оценить положение и не почувство­вал никакого подвоха. Но он всегда медлил с ответом, чтобы иметь время сочинить его.) Я скажу вам прямо, слов на ветер бросать не хочу и греха брать на душу тоже. У меня был ребенок, которого прибрал господь бог, потому что я, быть может, в чем-нибудь согрешил. Люди многое говорят, но зачем к этому прислушиваться? Ни­чего особенного, просто девушка поехала прогуляться. — А что говорят люди?

—Дорогой мой, люди злы. Клянусь честью, вы не сделаете ни одного шага без того, чтобы они его не истол­ковали по-своему. Даже я не всегда нахожу, что сказать. Бывают иногда абсурдные совпадения, которые удивляют, прямо-таки потрясают. (Стэникэ понизил голос.) За что купил, за то и продаю. Верить в это никто вас не обязы­вает. Ну и что тут такого, если даже так? Не одна же она, понимаете?