Другая половина мира, или Утренние беседы с Паулой

Мне ничего не остается, кроме как достать из посудомойки еще один прибор.

Ты всегда была склонна к покорности? — спрашивает Паула, подставляя свою чашку.

С чего бы это мне быть покорной?

Наливаю кофе.

Гуща в конце концов достанется мне, Паула ее не выносит.

Мы ведь не неуязвимы, говорю я.

Ну разве что если вовремя смоемся, говорит Паула.

И нигде не иметь корней?

Пустить корни, объясняет Паула, значило бы стать на якорь, осесть.

У дерева есть корни. Как же дерево убежит?

Мне по душе образ дерева. За него можно ухватиться.

Съежиться, пригнуться, спрятаться, не подчиниться, говорю я, а в голове мелькает: без страха и упрека.

Нет, сняться с места, упрямо возражает Паула.

Лучше бы мне сегодня спокойно позавтракать одной.

По милости Паулы я становлюсь колючей, задиристой.

Куда? — спрашиваю. Может, в Д.? Смех по утрам так утомителен.

А почему я должна была бояться Д.? — удивляется Паула.

Да и в Киле тоже нечего было бояться. Может, разве только в Нью-Йорке.

Д. был тебе знаком?

Провинциальная тишь да гладь. В Д. не затеряешься.

Еще буквально на днях я была уверена, что ты давным-давно затерялась. Когда ты начала подумывать о Д.?

Позже.

Стало быть, Д. привлекал тебя с чисто профессиональной точки зрения? За двадцать лет твой стиль поведения ни капли не изменился. Ты всегда знала, чего хочешь?

Только не неудачи, безмятежно отвечает Паула.

Удивляюсь людям, которые всегда знают, чего хотят. Они для меня загадка.

Раз тебе так угодно, замечает Паула, считай, что мысль поселиться в Д. была изначально окрашена некоторой сентиментальностью. Д. был мне ближе, чем Киль. Вот я и постаралась не упустить случая.

И ни малейшего опьянения служебным успехом?

Пожалуй, было и это.

Право руководить городской библиотекой. Что хочу, то и делаю. Женщина на руководящем посту.

Или лошадь, на которую сделана ставка, невозмутимо произносит Паула. Все зависит от первого впечатления.

Выходит, начало было иным?

Возможно, говорит Паула, тогда я лишь отметила, что в кабинете жарища, и молча обливалась потом.

Мне необходимо знать, настаиваю я, вправду ли ты полностью отказалась от мысли произвести нужное впечатление — ведь тебе же хотелось выглядеть серьезным специалистом. Много ли было в тебе самоуверенности?

В городских библиотеках тоже предпочитают нанимать мужчин.

Вот я и добралась до кофейной гущи.

Знала ведь, что Паула от нее откажется. И все равно сержусь.

Сломать, говорю я, перевернуть, раскопать, подновить, перестроить, расширить, разровнять и преодолеть!

Насилие, коротко бросает Паула и просит сварить еще кофе.

По-настоящему мы никогда силу не применяли, говорю я.

Паула меняет тему.

Ты знаешь, до французской колонизации население Алжира умело читать, писать и считать, рассказывает она.

У них это называется «усмирить»: безграмотность принесла в страну спокойствие.

Наливаю ей свежего кофе. К завтраку никто ее не звал.

Почему, напрямик спрашиваю я, нас не предупреждают, что библиотекари — народ опасный?

Опасный? — переспрашивает Паула. Нашего брата водят на длинной сворке.

Ты и раньше это знала?

Просто не думала об этом.

Тогда перемены в тебе начались в Д.

Какие перемены?

Городов наподобие Д. пруд пруди, замечает она, значит, по твоей мысли, таких историй должно быть много. Если б вправду так было и люди, вот как я, в растерянности бежали из этих городов, то в конце концов весь наш порядок пришел бы в расстройство — сперва бы началась неразбериха с уровнем квартирной платы, из-за вдруг опустевших квартир, а там и вся экономика пошла бы к черту.

Я представляю себе обезлюдевший город вроде Д.

Можно было бы объявить его музеем. Интересно, кто поедет туда на экскурсию?

Смотри на вещи трезвее, говорит Паула. В городской библиотеке и следа нет того бунтарского духа, каким были проникнуты читальни прошлого века. Списки приобретаемых книг теперь не надо утверждать у начальника полиции. Нынче у нас действует принцип свободы выбора. Книги без опаски выдаются всем и каждому. Точнее, мы больше не держим их под спудом, не подбираем литературу специально — скажем, для посыльных, для подмастерьев и для солдат.

А есть ли у нас право на такую свободу выбора?

Это нам гарантируют.

Что, право?

Свободу выбора, говорит Паула.

Итак, прямиком в Д. Отказаться от кильской квартиры и переехать в Д.

Багажа немного: на севере она снимала меблированную комнату, а в глубине души постоянно жила мысль о том, чтобы не устраиваться как следует.

Может, и в Д. для начала снять комнату. Работа с первых же дней заладилась. Идет подготовка к официальному открытию. Фройляйн Фельсман рядом, помогает. Все еще впереди; желать чего-то большего — в ту пору у Паулы такого даже в мыслях не было.

Поэтому необходимо обзавестись настоящим жильем. Не в самом Д. За городом. Утром — на машине через деревни. Мимо двух бензоколонок на городской окраине — в центр. Брусчатка на холме. Белый указатель отсылает туристов направо.

На улице дождь. Фройляйн Фельсман ждет. Для Паулы забронировано место на автостоянке.

Без зонта она идет под дождем к Фельсманше. Если б не тонкая сетка морщин, той никто бы не дал шестидесяти.

Паула отпирает стеклянную дверь. Фельсман-ша тем временем стоит сзади, держит над ней зонт.

Паула толкает дверь, фройляйн Фельсман несколько раз складывает и раскрывает зонтик — капли летят во все стороны. Звук такой, будто птица хлопает крыльями.

У нас в классе на шкафу стояло чучело птицы. Паула придерживает Фельсманше дверь, глядя, как та напоследок резко встряхивает зонтик и скрывается вместе с ним в вестибюле.

Плащи они вешают в гардеробе. Библиотека еще пахнет свежей краской и синтетическими коврами.

Вы уж простите, говорит Паула, что я заставила вас мокнуть под дождем.

Фельсманша аккуратно сует мокрый зонтик в подставку, острием вниз в круглое отверстие. Потом кивает и снова одергивает задравшийся джемпер.

Если не возражаете, я опять займусь инвентаризацией. С этими словами она проходит мимо Паулы и исчезает среди пустых стеллажей. Упреки остались невысказанными, но как бы витают в воздухе, Паула живо чувствует их присутствие, только не знает, чем Фельсманша этого добивается — взглядом или всей своей повадкой.

Лунный пейзаж спрятан в глубине острова. Самолет садится под вечер.

Лишь забор из проволочной сетки отделяет аэропорт от моря. Прямо с самолета можно пойти купаться.

Волны не выше, чем на Средиземном море. Легкий прибой — в самый раз для туристов.

А по ту сторону острова — Атлантика. Лавовый поток рухнул в море, да так и застыл.

По утрам, если удается встать с рассветом, Паула видит рыбачьи суденышки на яркой открытке балконного окна.

К пляжу надо спускаться по осыпи. Банки из-под кока-колы в каменных кавернах. В гавани Пуэрто-дель-Кармен вечером все по-другому. Двое мужчин выносят из лодки на берег черепаху.

Когда случается заплыть слишком далеко, Паула вспоминает об акулах.

Говорят, море между островами очень глубокое. А на суше чуть ли не десятиметровый слой вулканической породы завалил плодородную почву.

Крестьяне бог весть откуда привозят землю, выращивают на крохотных участках лук, помидоры, виноград.

Птиц очень мало.

Деревьев тоже. Лишь специально высаженные в парках для туристов. На стенах домов в Арресифе Феликс показывает ей лозунги компартии. Неподалеку от аэропорта находится кладбище.

Рассказывают, что иной раз из-за моря сюда добираются песчаные бури Сахары. Феликс прилетел из Лас-Пальмаса. В ту первую встречу он был не один, а с каким-то парнем.

По желанию Паулы мебель доставляют прямо в деревню.

Против дома — церковь с византийским куполом. Если поглубже утопить голову в подушку и взглянуть наискось вверх, то можно увидеть высоко на карнизе голубей. Поодиночке они не летают.