Судьба. Книга 1

— Нет у меня долгов, кроме калыма, бай-ага…,

— Ну, хорошо. Тогда на хозяйство денег дам, земли немного выделю. Свою-то ты продал… Словом, жалеть ни о чём не будешь.

— Спасибо вам, бай-ага!

— Но ты, Аллак, должен дать мне бесспорное доказательство, что проходимец Дурды мёртв, понял?

— Не понял, бай-ага. Какое доказательство?

— Ну, что-нибудь такое… От Дурды этого…

— Папаху?

— Не прикидывайся идиотом — папаху у кого хочешь можно взять! Чем ты докажешь, что её именно Дурды носил?

Аллак понял и похолодел от циничной жестокости Бекмурад-бая.

— Не могу я вернуться… Как буду резать мёртвое тело!..

— Живого убить труднее. Ты же не побоялся?

— Нет, бай-ага, не могу! Я вам укажу место — пошлите кого-либо другого!

— Я думаю, что лучше съездить тебе, — многозначительно и недобро сказал Бекмурад-бай Он умел хорошо притворяться, когда это было необходимо, и Аллак понял скрытую в его словах угрозу.

— Ладно — сказал он, — я поеду.

— Вот и хорошо, — одобрил Бекмурад-бай, очень довольный своим хитроумным планом, с помощью, которого он ловил сразу двух зайцев. Пусть попробует теперь этот глупец разыскать могилу, по которой прошла овечья отара! — Ты, конечно, запомнил место, где похоронил убитого?

— Запомнил — хмуро сказал Аллак. — Давайте коня… И оружие.

— А это зачем?

— Мало ли что в пути бывает, а на мне — кровь.

…Двумя днями раньше в Долине змей паслась отара овец. Кто знает, почему дали такое мрачное название весёлой и милой долинке. Может быть, когда-то здесь в самом деле водились змеи, но сейчас их не было ни одной, и овцы, наслаждаясь сочной травой, питаемой неведомыми подземными водами, спокойно бродили по северной оконечности низины.

Пообедав мясом молодого барашка, Дурды с удовольствием напился чала, крякнул и сказал, утирая губы:

— У тебя лопата есть, Эсен? Захвати её и пойдём со мной.

— Куда мы? — поинтересовался Эсен, исполнив просимое.

— Подальше отсюда шагов на двести.

— А лопаты зачем?

— Могилу, рыть будем.

От неожиданности Эсен споткнулся, потом засмеялся, приняв слова гостя за шутку.

— Кому же это понадобилось?

— Бекмурад-баю, — ответил Дурды.

— Когда ты успел его?..

— Ещё не успел, но пусть место готовым будет.

— Нет, я серьёзно спрашиваю: что рыть будем?

— А я не шучу. Могилу будем рыть.

— Для кого?!

— Для меня.

Эсен с досадой плюнул и зашагал быстрее. Дурды улыбнулся.

— Постой, Эсен, не сердись… Слышишь?.. В народе говорят: «Сердишься — укуси себя за нос». Давай укуси.

— Иди-ка ты… — посоветовал Эсен. — Я тоже шутить умею.

Вдвоём они быстро справились с работой. В головах и в ногах могилы вкопали палки. Спрыгнув вниз, Дурды старательно утоптал землю.

— Признавайся, зачем копали, а то в самом деле зарою тебя, — с весёлой угрозой потребовал Эсену заглядывая сверху в добротно сделанную могилу.

Дурды проворно выскочил наружу, отряхнул от приставшей земли руки.

— Я тебе говорил, что меня Аллак убил? Вот в этой могиле я и буду похоронен, понял?.. Если Аллак вернётся, пусть ждёт у вас. А если обо мне кто спрашивать станет, говорите, что мол убит и похоронен. Не забудешь?

— Невелика хитрость, — сказал Эсен и пожалел — Коня ты напрасно отдал! Трудно тебе пешком придётся.

— Ничего не зря, — возразил Дурды. — Так ему Бекмурад-бай скорее поверит. А коня, я думаю, Клычли мне достанет.

Последняя соломинка…

Эсен и Аллак, сидя у костра, допивали чай, готовясь укладываться спать, когда сердитый лай собак предупредил о приходе чужого человека. Поблагодарив проводившего его подпаска, он поздоровался и подсел к огню. Ни Эсен, ни Аллак не знали его. Он был молод и, видимо, небогат, так как его пропылённый чекмень пестрел несколькими заплатами, а руки, протянутые к огню, красноречиво свидетельствовали большими мозолями о знакомстве с тяжёлым кетменём дайханина.

Перебрасываясь с гостем традиционными вопросами, Эсен поставил на рдеющие угли новый тунче — пришедшего надо было напоить чаем, так требовал обычай.

Когда гость поужинал, Аллак, всё время насторожённо следивший за ним, спросил, что привело его в пески. Гость оказался словоохотливым человеком, не лишённым остроумия.

— Что водит по свету бедняка, как не нужда горькая, — ответил он, подгребая под локоть траву.

— Нужда водит, нужда и песни поёт. И до чего она, ребята, въедливая штука, эта самая нужда, просто словами не скажешь! Если прицепилась к человеку — целую жизнь висеть будет как колючка в собачьем хвосте. А другой ходит себе, радуется — и ему хоть бы что, самый маленький беденок не пристаёт.

— Верно говорите, — поддержал Аллак.

— Куда уж верней! сказал гость. — Вот взять меня, к примеру. Совсем малышом был, когда отец умер. А нас у матери — трое на руках! А хозяйства — кибитка за спиной да ложка за поясом! Как жить? Голодали, конечно, зимой босиком бегали. Двое братишек помоложе были, послабее — простудились, померли. А я остался.

— Бедняку одно утешение — смерть, — невесело вставил Аллак, а гость продолжал;

— Дальше ещё хуже пошло. Взял нас к себе на жительство дядя. Незнакомый какой-то. Привёл на свой двор, указал, в какой кибитке поселимся. Тогда я маленький был, ничего не понимал, только удивлялся, почему это дядина хозяйка всё время мою мать ругает, а дядя каждую ночь приходит спать в нашу кибитку. Потом уже узнал, что это был родной брат моего отца и по закону он обязан был взять в жёны мою мать…

— Много у нас плохих законов, — сказал Аллак.

— Для бедных людей, — уточнил Эсен. — Богатые сами законы себе придумывают. Захотят — чужую невесту увезут, захотят — работника выгонят, не заплатив ни копейки за три года. У них свои законы — я так думаю!

— Правильно думаешь, — одобрил гость. — Недаром говорят, слушай слова муллы, да не делай дела его. Это не только к мулле относится… Так вот, начал дядя маму бить, перестал ночевать у нас. Однажды сижу я во дворе, вдруг вижу, огненный столб из нашей кибитки выскочил и воет страшным голосом. Перепугался я до полусмерти. А это мать керосином облилась и подожгла себя…

— Спасли? сочувственно спросил Эсен.

— Спасёшь тут! — рассказчик сел, потянулся за пиалой. — Сгорела до костей, умерла…

— Может, чала выпьете? — предложил Эсен.

— Спасибо… Я просто горло прополоскать… першит что-то…

— Трудно сироте жить, — Эсен вздохнул. — По себе знаю…

— Сказано, что брошенного ребёнка козлёнок забодает — не зря сказано, — гость снова прилёг. — Для дяди что я, что труха от самана — разницы никакой. Дал мне один добрый человек — никогда его не забуду, Ораз-ага звали его — одежонку покрепче, накормил, и пошёл я мыкаться по свету.

— А почему вас Ораз-ага не оставил у себя? — спросил Эсен.

— Он сам еле концы с концами сводил… Оставлял он меня, да я к тому времени уже подрос, соображать научился, видел, что ему и так забот по горло и куска лишнего нет. Как я мог остаться? Ушёл. С тех пор и хожу в батраках. Кое-как жить можно, но опять же гляди в четыре глаза, рот не разевай. Недавно работал у одного арчина — чуть жизни не лишился из-за его жён.

— Как так? — удивился Эсен.

— Мужа, понимаешь, чёртовы бабы не поделили, — засмеялся рассказчик, — захотела одна другую с моей помощью извести, да, спасибо, добрый парнишка у них з работниках жил. Предупредил он меня. Так оно, ребята, и получается: коза о жизни Думает, а мясник нож точит… После этого случая я подумал и сказал себе: «Подвязывай, Сары-джан, чокай покрепче да беги отсюда»…

Аллак, особенно внимательно прислушивавшийся к последним словам гостя, перебил его:

— Вас зовут Сары-ага?

— Просто Сары, — поправил гость.

— Вы у арчина Мереда работали?

— У него. А ты как догадался?

— Скажите, а того парнишку, который вас выручил, вы помните, как звали?

— Я был бы хуже чёрной свиньи, если бы не помнил, — сказал Сары. — Он мне жизнь спас. Дурды его звали. Он мне первый друг.