Звездное вещество

Ты откуда?

Оттуда... Из Сердоликовой. А вы?

– А мы оттуда, – парень указал вверх на скалу, и я увидел веревку и вбитые крючья. – А вообще-то, альпинисты. Тренируемся.

Я представил переполох, который охватил сейчас "запечную компанию", когда они сообразили, что меня уж очень долго нет. И ко­нечно же поняли, что это ревность заставила меня сотворить непонят­ную глупость. Пришла острая волна стыда – перед Женей...

– Эй, парень! – окликнули меня альпинисты. – Мы уходим. Да­вай-ка мы тебя поднимем наверх. Низом до Биостанции тебе явно не добраться.

Наверху от уступа скалы открывался вход в узкую расселину, за­валенную камнями и уходящую к небесной синеве. По ней-то мы в связке и выбрались на гребень. Кругом головокружительно и смер­тельно обрывались к морю изъеденные временем скалы, и удивителен был полет белых чаек глубоко внизу над черной водой... Мы шли в сторону Коктебеля по тропам в зарослях шиповника и боярышника. Вот и Чертов Палец. Вон там мы стояли с Женей и Панкой две недели назад.

– Если хочешь в Сердоликовую, топай вниз по этой тропе, – ска­зали мне альпинисты. – В бухту спустишься по "камину", там неслож­но. Есть в одном месте "козырек", но добрые люди там натянули тол­стую проволоку. Привет вашим от наших!

Спуск в бухту действительно оказался несложным. Но в бухте было пусто и неуютно от заполнившей ее вечерней тени. Прошло шесть часов, как я ушел вон вдоль той стенки. Я сидел у воды, поте­рянно глядя на освещенное солнцем море. И тут послышался приглу­шенный рокот мотора. Со стороны Биостанции из-за скалы выскочил катер с осводовским флажком. За ветровым стеклом рядом с рулевым стояла Женя. Она увидела меня и замахала рукой. Катер повернул в бухту, сбросил газ и ткнулся носом в гальку. Женя выпрыгнула на пляж и подошла ко мне. Она ничего не сказала. Презрительно сощу-рясь, посмотрела в глаза.Мы сошли с катера у спасательной станции там, где всего две не­дели назад, еще счастливыми молодоженами, впервые увидели Кокте­бельский залив.– Все, Величко, – сказала Женя, – на этом мы с тобой ставим точ­ку. Довольно я побыла замужем. Не тащись за мною. Надоел.Она пошла по набережной вдоль ограды Литфондовского парка. Я до темноты сидел на берегу у самой кромки воды. Так скверно мне еще ни разу в жизни не было. Теперь я уже не мог погасить тоску, даже безрассудно тратя физические силы; хотя бы потому, что они порядком поисчерпались. С неотвратимостью бреда, до тошноты наваливалась теперь на меня потерявшая всякую ценность задача. Она утратила за­главную букву. Основным ее персонажем сделался плазменный язычок в электромагнитном поле, порождаемом им же самим. Я набрал зеле­ных яшмовых и белых кварцитовых галечек и на гладком песке у са­мой воды принялся перемещать армии зеленых и белых, пытаясь про­яснить для себя механизмы взаимодействия положительных ионов и отрицательных электронов в плазменном сгустке. Это занятие оттес­няло тоску, которая наваливалась, стоило на секунду отвлечься от раздумий над перемещением "белых и зеленых". Скоро стало темно и я перестал различать на песке свои "ионы-электроны"... Но задача не отпускала. Она была, как спасительно назойливый в тяжелую минуту друг, который ни за что не бросит тебя одного, страшась, что ты наде­лаешь непоправимых глупостей...Я нашел брошенный лежак и устроился на нем. Лежа с закрыты­ми глазами, я и не думал спать. Казалось мне, я сам сделался этим чер­товым сгустком плазмы, настолько ярко и убедительно представлялись мне подробности процессов, происходящих в нем. Я вошел внутрь за­дачи, совершенно не зная, чего я хочу достигнуть, что в конце концов станется с этим плазменным образованием... Но был предел постиже­ния, что-то не пускало меня за него. Грезилось и ускользало нетриви­альное решение интегро-дифференциального уравнения, грозного, как Карадаг... И потом я продрог и отправился в "карточный домик". Женя спала. Я забрался в свою постель. Теперь уже и задача оставила меня. Уйти в сон, как в небытие, оказалось единственным спасением.Проснулся я в глухой час ночи от непонятных звуков и не сразу понял, что происходит. На краю моей постели сидела Женя и горько-горько плакала.Май 67-го. Женя у себя в издательстве случайно купила "горящие" путевки в Дом творчества "Коктебель". Мы приехали с опозданием на три дня. к тому же младенческий возраст двойняшек Маши и Даши смутил администрацию, и нас поселили на отшибе пар­ка в "татарском домике" под черепичной крышей. Небольшие окна были всегда распахнуты в зеленую парковую темень. Еще цвели тама­риск и иудино дерево, заливая все вокруг сказочным лиловым сиянием. Еще холодным было море. Время от времени с моря наползали космы белесого тумана. Но именно такая, не удручающая зноем погода больше всего подходила для наших крошек, которым только вместе было пять лет. С первых дней Женя отказалась кормить детей в столо­вой. Приходилось нам обоим день-деньской крутиться, чтобы обеспечить быт – питание и сон, и прогулки детей. Для вечернего купания приспособили корыто, взятое у завхоза. Я бегал с ведром за горячей водой и кубовую. Почему-то именно в этих пробежках, на горбатом мостике через сухой ручей в парке, настигало меня осознание неска­занного счастьяЛюбовь приходила к нам в глухой час ночи. Проснувшись, один из нас тянулся к другому и неизбежно встречал такой же безотчетный щедрый ответ... Оказалось, что можно и говорить о сокровеннейшем, пике того, хотелось об этом говорить. Теперь слова не стирали лег­кую пыльцу бабочек, а будто бы осветляли мир смыслом. В одну из таких жадных ночных бесед я впервые спросил:

Женя, что же это было с нами здесь в 63-м? Ты не задумыва­лась?

Было то, что было. Мне надо было тебя хорошенько проучить.

– Ну уж! Ты всерьез во мне разочаровалась, я это чувствовал.

Нет-нет. Тебя надо было проучить. Тогда ты как-то заискивал перед жизнью, сам на себя стал не похож. Нужно было тебя встрях­нуть. Да вздумал еще и ревновать, хотя оснований у тебя не было ни малейших. Тут уж я озлилась. Вот и вышло у нас, Санечка, всерьез.

У меня сразу было всерьез, потому что я очень боялся тебя по­терять...

Так тебе и надо, эгоист несчастный! – Женя обняла меня и за­шептала в ухо, словно кто-нибудь мог нас подслушать. – В любви ты, Санечка, был тогда ужасный торопыга, думал только о себе, мне просто ничего не доставалось, вот и все...А вдруг бы ты не передумала разводиться? Представляешь, что Маши и Даши могло бы никогда не быть?Не смей говорить этого, Сашка! Если хочешь, судьбу нашу ре­шила твоя отчаянная выходка в Сердоликовой. Чего угодно от тебя ждала, но не такого безумия. А тут еще очкастая мымра эта, Тася, ке­росину в огонь плеснула, мол, не вынес ты супружеской неверности и пошел на верную гибель, без плавсредств тебе дб Биостанции не доб­раться... Так мы устроены, Сашка, чтобы понять, что любишь, нужно любимого потерять. Боже мой, что со мною творилось, когда я носи­лась со спасателями на катере вдоль всего Карадага! Даже молилась словами Пастернака: "Если только можешь, авва Отче, чашу эту мимо пронеси!" Когда же тебя снова в Сердоликовой увидела и поняла, что трагедия обратилась в фарс, воз тут уж я дала себе волю и решила, что с меня на самом деле довольно. А ночью...

...а ночью, осознав, что это Женя сидит на краешке моей постели и плачет, я притянул ее к себе, уложил рядом и укутал одеялом. Ничего Я тогда об этой ее молитве не знал, но впервые взглянул на все с нами происходящее словно бы Жениными глазами. Собственные обида и боль отпали, как отпадает окалина, открывая под ударом молота го­рячую чистоту цельного металла... И нежность, возникшая во мне, была нового бесценного свойства. Вот тогда и пришло к нам это впервые. Страшно подумать, что могло бы и не прийти никогда! Но это действительно пришло к нам и вроде бы вместило в себя весь страшный и прекрасный день – с кружением скал над головой и холод­ным объятием океана, со всем отчаянием где-то на границе между жизнью и смертью...Уснули, крепко обнявшись на узкой коечке, но вскоре я проснул­ся от какого-то внутреннего толчка. Сначала не уразумел, что случи­лось, и подумал, что меня разбудил ветер, расшумевшийся в кронах акаций во дворе. Задувало в щель между верхом двери и крышей. В предрассветных сумерках метались белые занавески. По шиферу при­нимался накрапывать дождь, но пришла спокойная и счастливая мысль: "Все плохое позади, пусть даже будет непогода, все у нас хоро­шо, милая Женька, все у нас хорошо..." И тут я осознал, что это снова задача разбудила меня. Женя тихонько посапывала, прижавшись ще­кой к моей груди. Боясь потревожить ее сон, я лежал с затекшей рукой, и всматривался в то, что выбросило к свету мое подсознание. Так море утром после шторма, бывает, преподносит великолепный сердолик.То был дар интуиции, готовое решение моего вчерашнего интегро-дифференциального уравнения – некая функция необычайной кра­соты, благодаря которой я теперь видел, что самофокусировка плаз­менного язычка завершается накапливающимся уплотнением, которому не видно предела. Подобно тому, как при усердном взмахе пастушьим кнутом на его конце возникает нарастание скорости, при­водящее к переходу через звуковой барьер и оглушительному при этом хлопку, на кончике плазменного язычка должно было возникать схлопывание плазмы в сверхплотную материю, которая существует только в любимых Женей звездах – белых карликах. Вещество в тысячи раз плотнее воды и с температурой в миллионы градусов. Кажется, это объясняет тот удивительный феномен, что летом 53-го наблюдали мы с Валькой Майданом в природной молнии. И это обещает... Господи! Неужели – управляемый термоядерный синтез?..Весь следующий день, холодный и дождливый, я просидел за шатким столом в "карточном домике", разбираясь с этим нежданным подарком. Мне не доставало справочников и логарифмической линей­ки для уточнения количественных оценок, но и "навскидку" выходило, что в мои руки попало сокровище. Боясь вспугнуть удачу и лишний раз показаться Жене трепачом, я молчал пока о своей находке, об этом "утреннем сердолике", который при свете дня казался еще краше. Но, кажется, и не нужно было ничего рассказывать. Женя понимала, что неспроста я уселся вдруг работать. Забравшись с ногами на постель, она читала купленный здесь томик Александра Грина и поглядывала на меня растревожено и нежно... Подошла, обняла со спины, прижалась щекой к затылку, сказала про уравнение на моем листке:– Какое чудище! И ты расправляешься с этим драконом? Что ли, Санечка, ты у меня Ланселот? Люблю тебя.И тогда я рассказал ей все. Какие вы оба смешные и милые! Настоящие совки – ты и мамочка . Это же надо– раскрутить трагедию вместо того, чтобы почитать кое-какую температуру... А поч е му ты назвал свое открытие по-английски? Впрочем понятно – в профессиональном смысле вы были менее зажаты, больше американизированы. Ведь так?