Звездное вещество

– Послушай, что у меня сейчас сложилось: "Коктебель, как та боль, что с тобою всегда. Сердолик солнцелик и прозрачна вода. Карадаг – Черногорье? Нет, черное горе, и над морем слезою нависла звезда".

– Женя, а что у нас происходит? – спросил я после паузы.

– Происходит то, что происходит. Ты же знаешь, я не умею притворяться и не собираюсь. Происходит что-то ужасное. Видно, не судьба нам с тобою. Ничего у нас не получится, Величко, ни семьи, ни близнецов.

– Но почему? Ты меня не любишь?

Она двинула плечами – жест неуверенности или это она стряхнула мои руки? В ту ночь я не смог уснуть. Что делать, что? Уехать завтра же, не мучить больше ни себя, ни ее?.. Едва меня сморил сон. Женя тронула за плечо: на зарядку. Я поднялся и поплелся за ней на Тепсень, и понял, что безмерно люблю ее и совершенно не знаю, что мне с этим поделать. Как вообще жить дальше? Как прожить ближайшие полчаса?В тот день Борис Андреевич отменил земляные работы, и "запечная компания" отправилась в Сердоликовую бухту "на этюды". На месте Леша принялся за акварельный пейзаж, неожиданно начав его в несвойственной реалистической манере. Под его торопливой кисточкой начали проявляться скалы и море, и утренняя свежесть теней в бухте, и даже, казалось, запах начинающих нагреваться водорослей. И все же акварелька была скучновата. Вдруг Леша спросил:

– Женя, можно я здесь нарисую вас?– Что ты у нее спрашиваешь? Ты у мужа спроси, невежда! – возмутилась Тася.

– Старый муж, грозный муж, ты не возражаешь? – засмеялась Женя, нейтрализуя шуткой едкость Тасиного выпада.

Я горько улыбнулся и отправился купаться. Потом лег животом на горячую гальку и закрыл глаза, вызывая в памяти свою Задачу. После вечера поэзии я так ни разу и не возвращался к ней. Я попытался привычным усилием воображения войти внутрь мира, где сам себя порой чувствовал электроном, летящим в вихре непримиримых сил. Но на этот раз почему-то не вышло, и я принялся оценивать и взвешивать все свои прежние находки. Вот тут оно и сложилось и предстало перед внутренним моим взором – то интегро-дифференциальное уравнение, могучее и неприступное, как Карадаг. Оно охватывало всю динамику явлений, которые я раньше пытался прожить интуитивно. Я почти сразу же оценил, что ядро этого уравнения содержит одни лишь мнимые величины. Уравнение, стало быть, не имеет сходящихся решений, и того, что я ищу для электронного потока, просто не может быть в природе. Моя затея самофокусировки электронного потока – дикость и вздор! Если эта задачка имеет сходящееся решение, так только для сме­си электронов и положительных ионов, то есть для электрически ней­тральной плазмы. Но такая плазма совершенно бесполезна в задуман­ном мною приборе, он просто не будет работать... Я слышал, как весело смеялись чему-то художник и его модель. Но я терпел еще одно крушение, и уже не разбирал их слов. Тоска и апатия овладевали мною... Я очнулся от того, что Женя тормошила меня и легонько дула в ухо.– Сашка, ты перегрелся и стонешь во сне, сейчас же перейди в тень!Я поднялся и побрел в воду. Потом из-за Лешиного плеча взгля­нул на портрет. Утренний пейзаж Леша использовал в качестве фона, поймав живое мгновение – Женя, изображенная до плеч, только что вышла из воды и улыбнулась кому-то на берегу. Мокрая прядка про­тянулась по виску, на лице серебристые капельки. Не раз я слышал "твоя жена – красавица", но никто еще не сказал этого так... С похолодевшим сердцем я обнаружил и портрете ту же молитву к силам зем-ным и небесным, к Владычице Судьбе и безжалостному Времени – сохранить и уберечь от скорого увядания этот дивный цветок, явившийся в мир женщиной. Вырван у Времени мгновение Женином жизни, порт­рет дарил этому мгновению бессмертие. Можно было только дивиться, как из сочетания разводов и пятен акварельного пигмента возникает образ Женщины. Той, ради которой надо свершать подвиги или же, молча сжав зубы, выполнять ежедневный нечеловеческого напряжения труд и положить к ее ногам нечто такое, от чего ахнул бы восхищен­ный мир. Но было в этом изображении и нечто другое, ответное что ли. Портрет говорил, что каждое мгновение жизни рядом с этой Жен­щиной несказанно обогащает, что ее красота активна и животворна. Что любовь этой Женщины самая большая ценность на свете, и потеря ее равноценна потере самой жизни... Да портрет был своеобразным объяснением в любви, я это хорошо видел, и уже нисколько не сомне­вался, что признание будет принято. А я? Какой же я ей муж? Бездомный и безденежный, полный каких-то нелепых выдумок с претензией на гениальность. Да к тому же еще и не способный ни лю­бить, ни вызвать ответную любовь...Оба они совершенно меня не замечали. Женя восхищенно и жад­но слушала рассказ художника, как двадцатилетним лейтенантом при­нял он на фронте под свое командование взвод бывалых усатых сиби­ряков. Леша что-то дорабатывал в нюансах своей акварели... И тут словно пружина лопнула и стала причиной невыносимо саднящей бо­ли. Мне нужно было себя куда-то подевать. Нужно мне было какое-то немедленное действие, чтобы не сойти с ума. Я уже надевал рубашку и шорты и плотно зашнуровывал кеды, зная, что буду брести по волноприбойным нишам. И как бы со стороны услышал свой пересохший до неузнаваемости голос.

Эй, – зачем-то копировал я Женин насмешливый тон и мучился невыносимой фальшью этой своей "иронии", – Я отправляюсь в сосед­нюю бухту, а далее – везде.

Что? – растерянно глянула на меня Женя. – Во Вторую Сердоли­ковую? Но ради Бога, будь осторожен.

До мыса, разделяющего Первую и Вторую Сердоликовые бухты я добрел по волноприбойной нише. За мысом метров тридцать нужно было пробираться по отвесной скальной стене. Внизу плавно колыха­лась темно-зеленая бездонная вода. Я цеплялся за выступы, до крови сбил голые колени и ободрал локти, но все же не удержался и стал мед­ленно валиться со скалы спиной вниз, как в страшном сне. Сильно толкнулся ногами, сложился в воздухе, так что падение это заверши­лось лишь глубоким погружением в прозрачную воду. "...В соседнюю бухту, а далее – везде..." – твердил я бессмысленное, выплывая на га­лечный пляж Второй Сердоликовой, еще более суровой и прекрасной, чем Первая.Что же это гнало меня тогда по следам "Вадима из Харькова"? В том безрассудном порыве не было ни расчета, ни позы. Я и не уверен был. что хочу достичь Биостанции на другом краю Карадага. Я вооб­ще ничего уже не хотел. Просто я шел и шел по волноприбойным ни­шам, перебредал входы гулких и темных пещер или гротов. Не рискуя больше лезть на скалы, огибал вплавь неприступные места. Океан, раньше лишь холодно синевший у горизонта, теперь подступил ко мне вплотную. Иной раз вспухающая волна отрывала меня от опоры, что­бы через несколько секунд с ехидством отступить и бухнуть коленями и грудью о камни, обросшие водорослями и острыми раковинами ми­дий. И, непрошеная вместе с идиотским "... далее – везде" лезла в го­лову задача. Я зачем-то раздумывал над бесполезным плазменным ва­риантом динамической самофокусировки. Все кружили и кружили над головой высоченные скальные громады. Иногда казалось – сорвался сверху камень и летит мне на голову. Я втягивал голову в плечи, но ничего не происходило. И я хохотал от какого-то жуткого восторга, и сотни недобрых духов возмущенно и зло орали в ответ из своих рассе­лин.В голове назойливо вертелось стихотворная строчка: "Ты и сам не заметишь, друг, как меня потеряешь вдруг, как однажды проснешь­ся один сам себе на весь мир господин". Так-то оно и вышло. Я вдруг понял – мне не хочется жить. Нет, я не хотел смерти, но эта безрадост­ная череда дней, и лет впереди не имела ни смысла, ни очарования... За какой-то небольшой бухтой – не она ли и есть Бухта-Барахта? – пошла уже отвесная, а местами и нависающая стена. Монолитный диабаз не очень-то уступил здесь морскому прибою. Там, где имелся намек на волноприбойную нишу, идти все равно было трудно. Приходилось прижиматься грудью к стене. Я срывался и плыл, уставая все больше, и старался держаться вблизи стены. Я чувствовал под собой жуткую глубину. Говорили, что море под Стеной Лагорио имеет сразу двести метров. Неожиданно меня оторвало от скалы. Вода вокруг кружила и пучилась. Скала уходила от меня, хотя я греб изо всех сил. Лег на Спи­ну, чтобы отдохнуть и ощутил вдруг жуткий холод выходящего здесь на поверхность глубинного течения. "Вот и все, – сказал кто-то на­смешливый и холодный, – далее – везде, или, как у Гамлета, дальней­шее – молчанье... Еще чуть-чуть и ты не будешь жить".А стена уходила все дальше и дальше. Море вдруг резко потепле­ло, будто с мороза я попал в натопленный дом. Над зубчатым щерба­тым верхом стены ярко сверкнуло солнце. Открылся обзор, и я увидел поодаль торчащую из воды скалу, похожую на парус, а за ней неболь­шую бухту и людей на крошечной кромке пляжа. Они махали мне ру­ками и что-то кричали. Это меня и спасло, гибнуть на глазах у зрите­лей было совсем глупо. Я собрал все силы и поплыл брасом наискосок, стараясь не попасть в зону холодных течений, они пятнами чернильной синевы выделялась справа от меня под стеной... Ступив на берег, я тут же и рухнул, словно бы раздавленный шестикратной гравитацией чу­жой планеты. Четверо парней и две девушки склонились надо мною.