День рождения

— Да. — Хабибулла кивнул. — Я не стал им перечить. А сам, чтобы оттянуть время, придумывал всякие отговорки. Сначала ссылался на то, что шкур мало. Принесли мне двадцать коровьих шкур. Тогда я начал жаловаться, что гвоздей нет. Те, конечно, орать: «Почему сразу не сказал?» Один солдат, и ростом-то невелик, врезал кулаком мне в лицо. Ну, ничего, выдержал. Приходилось терпеть. Время шло, а я еще не приступал к работе. В нашем доме человек пятнадцать солдат стояло. Тот маленький солдат — был он из Бураева— все обещал застрелить меня. Вдруг белые забегали, засуетились, засобирались… Оказывается, с гор наступают красные… Началась такая стрельба, что белым стало вовсе не до меня. Давай удирать кто куда. А в это время укрывшиеся на окраине аула красные преградили им дорогу. Из тех солдат человек десять спаслось, не больше, остальных перебили.

Миннигалп слушал рассказ отца, затаив дыхание, боясь шелохнуться.

— Вот здорово!.. Попало белым!.. И ты, атай, молодец! А кто был командиром красных?

— Да кто его знает? Я только потом узнал, что их всего-то было человек двадцать. Да еще человек сорок прятались на обоих концах аула. Здесь хитрость помогла, бщстрота, храбрость. Не зря говорят: «Смелость города берет!»

— А где, интересно, сейчас живут эти красноармейцы? — спросил Миннигали.

— Они, можно сказать, почти все погибли, — вздохнул отец.

— Как?

— Красноармеец тоже ведь человек, сынок. В тот же день белые, укрепившиеся в Миякибаше, стали из пушек бить тяжелыми снарядами. На счастье, снаряды рвались в стороне. Страшно было слышать свист пролетавших над головой и разрывавшихся вблизи снарядов. Народ был напуган. Поднялся крик, шум, мычали коровы, ржали лошади… Красный командир бегал по улице и успокаивал людей: «Граждане, не поддавайтесь панике. Мы головы здесь свои сложим, но не отступим из деревни». И все было, как он сказал. Белые решили, что от аула уже ничего не осталось, и. перешли в наступление. Командир красных ожидал этого. Он скомандовал своим ребятам: «К рукопашному бою приготовиться!» Прошло немного времени, и красные, оставшиеся без единого патрона, поднялись в контратаку. Белые шли лавиной. Бой был жестоким. Красноармейцы дрались как львы, но силы были слишком неравными… После боя оставшихся раненых замучили, добили…

Миннигали еле сдержался, чтобы не заплакать.

— Эх, меня не было тогда! — сказал он в сердцах и стиснул зубы.

— Белым и без тебя досталось потом. Пришли красные из Стерлитамака и дали им жару. Хвалили наш аул за то, что ни снарядам, ни солдатам не поддался… Все смеялись: «Уршакбаш-Карамалы, ай-хай, сильны, чисто город Уфа», — закончил Хабибулла.

Миннигали задумался и сказал:

— Мы, оказывается, неправильно играем в Чапая. Никакого порядка. Только бегаем и «ура» кричим…

Легли спать. Возбужденный рассказом отца, Миннигали и в постели еще долго не мог успокоиться. Малику огорчило, что сын ворочается, вздыхает, и она прошептала мужу:

— Отец, всякими рассказами про войну ты, наверно, портишь сердце ребенка.

— Не забывай, что Мишшгали в Красной Армии служить придется.

— О, аллах, — испугалась мать, — сделай так, чтобы не было никогда войны.

— Трудно сказать, что будет. Вон в газетах пишут, германцы здорово бесятся.

— Наши же не хотят войны?

— Дело разве в нашем желании? Если враг нападет, думаешь, наши так и будут сидеть сложа руки? Нет, мать. — Хабибулла разволновался: — Если уж случится война, оба каши сына пойдут в армию. И я, их отец, очень хочу, чтобы сыновья наши были храбрыми и честно служили своей Родине…

Малика знала, что спорить с мужем бессмысленно, и, тяжело вздохнув, повторяя про себя молитвы, повернулась на другой бок.

VI

Издавна славится уршакбаш-карамалинский базар.

Как только наступает воскресенье, на площадь возле колхозного правления спозаранку стекаются жители окрестных деревень.

В этот день спешат не на работу, как обычно, а на воскресный базар, прихватив свой товар. Часам к двенадцати здесь уже очень шумно, оживленно. Торговцы на разные голоса зазывают покупателя:

— Кому тулуп? Подходи, не стесняйся! Ни разу не надеван!

— Купите конину! А казы^[13] какой! Какой казы! В три пальца толщиной. Казы, кому казы?

— А кому чашки-плошки? Торопитесь, пока не разобрали!..

Особенный шум и гвалт стоит там, где продаются овцы, козы, коровы и разная птица. Спокойно в ряду, где разложены рогожи, коромысла, лыко и разная утварь.

Хабибулла явился на базар с охапкой арканов и связкой лаптей за плечами. Он разложил свой товар, оглядел толпу и сказал Миннигали, сопровождавшему его:

— Давай, сынок, не будем вдвоем заниматься одним делом, Я и сам все это распродам, если найдутся охотники купить. А ты иди по своим делам.

— Мне тетрадки нужны и карандаши. Купят ли еще наши лапти-то? Может, наняться мне лошадей поить? — спросил Миннигали.

— Как хочешь, сынок.

Получив разрешение отца, мальчик побежал к возам.

— Дяденьки, кому что сделать?

— Давай-ка, парень, напои моего коня, — крикнул толстый мужчина, завтракавший на арбе.

— А сколько заплатишь?

— Почем другие платят? — спросил толстяк, не переставая с аппетитом жевать.

— Полтинник.

— Ого! — Толстяк на минуту перестал двигать челюстями, задумался, потом махнул рукой: — Ладно, будь по-твоему. Дуй, живо!

Когда Миннигали привел лошадь с водопоя, работы прибавилось.

— Малый, своди-ка и мою лошадку.

— И мою толщ!..

Миннигалн по очереди водил лошадей к речке.

После обеда, когда число мальчишек, желавших подработать, увеличилось, плата за водопой вдвое уменьшилась. Разгорелась конкуренция. Уршакбаш стала грязной и мутной.

Часам к трем базар поутих, люди начали расходиться. Самой последней Мпннйгали повел поить лошадь серой масти и довольно резвого нрава. Она сразу потянула на середину реки, к чистой воде. Тут же с другой лошадкой стоял Шариф Кускапов.

— Эй, «поперечная голова», не мути воду! — крикнул он Миннигали и хлопнул серого по губам.

Лошадь с испугу отпрянула в сторону. Миннигали свалился в реку и. разъяренный, бросился на Шарифа:

— Чем. виновата скотина? Что она тебе сделала?

— Видишь, воду замутила! — кричал Шариф, вырываясь из цепких рук Миннигали.

— Если она не может заступиться за себя…

— Отпусти!

— Извинись сначала перед лошадью!

— Кто же извиняется перед скотиной? — фыркнул Шариф.

— Извинись, говорю! Раз, два…

— Дур-рак! — Кусканов, которому было хорошо известно, что Миннигали левша, неожиданно перешел в наступление с удобной ему стороны: — Я покажу тебе, «лоб»!

Но Миннигали не хотел сдаваться. Он попытался свалить Шарифа. Однако не успел. Шариф схватил его за шиворот и прыгнул книзу.

На берегу быстро скопилась ватага ребят:

— Миннигали, не поддавайся!

— Шариф, Шариф, так его! Так его, бирьяковского атамана, чтоб не задавался больше!

— Миннигали, дай ему по морде! Вот так ему, вот так!.. Оба парня друг другу в силе не уступали, бултыхались в воде, захлебывались, но схватку не прекращали.

— Ребята, сюда идут! — крикнул Гибади.

В конец обессилевшие, мокрые с головы до ног, Минннгали и Шариф кинулись в разные стороны.

Убегая, Шариф крикнул Миннигали:

— Ну как? Продолжим?

— В другой раз, — откликнулся на бегу Миннигали.

Но Шарифу, видимо, не хотелось вот так просто прекратить драку. Он махал кулаком со своего берега и грозил:

— Вот дождемся зимы! Я тебя тогда в прорубь двухлобой головой суну!

— Еще посмотрим, кто кого сунет! — не остался в долгу Миннигали, но в драку он больше ввязываться не хотел и повернул домой.

— Смотрите! Испугался, сбежал! — кричали ему вслед мальчишки, не удовлетворенные исходом драки.

Миннигали не обращал на них внимания.

Мать во дворе собирала щепки. Он хотел незаметно проскочить в дом, но она оглянулась на скрип двери.