Третья истина

– Куда?

Софья Осиповна заметалась по прихожей и коридору этаким гигантским птенчиком, потерявшим гнездо, с удивительным постоянством оказываясь на пути «больной» и ее провожатого, застревая во всех дверных проемах. Наконец, Лулу была доставлена в ее обычную серо-коричневую келью и получила возможность спрятать улыбку в подушку.

Здесь Софья Осиповна возопила:

– Иесусе! Что случилось? Я сейчас умру от горя! Несчастная крошка! Детка! Она испускает дух! Господь прибирает ее к себе!

Виконт нахмурился:

– К чему это, сударыня? Компресс малютке! Это наверняка ее спасет!

Софье Осиповне явно не хотелось уходить, не досмотрев, как детка будет переселяться в мир иной. Но Виконт, оставив всякое лицедейство, недобро сверкнул на нее глазами и она, закудахтав что-то, удалилась.

– Вот видите, а вы говорили! Разве ее обманывать плохо? Она всегда обманывает – и ничего!

– Не будем искать себе оправданий! – Он беспечно взмахнул рукой, оглядывая комнату.

– Вот компресс для отходящей… Зажечь лампады и молиться, зажечь и молиться…

– Не надо лампад и молитв. – Виконт наклонился над кроватью, чтоб положить взятую из рук Софьи Осиповны салфетку Лулу на голову, но вдруг резко отпрянул и, держа компресс в руках, закашлялся.

– Боже, сударыня, ЧТО ЭТО? Это подходит только для истинного покойника, которого настоятельно требуется оживить. Нашатырь?

– Я пользуюсь им всегда, когда мне дурно, но дитя в худшем, многократно худшем состоянии. Я так ее люблю…

– Что не пожалели для нее целой бутыли.

Он шагнул к окну и распахнул форточку.

– Легче дышится? – спросил он у Лулу.

– О! – простонала та, – немного…

– Идемте со мной, – он кивнул на дверь, – компресс подействовал на расстоянии. Теперь покой – все, что ей нужно. А мне надо поговорить с Филиппом Федотовичем.

Лулу быстро стала приводить себя в должный вид: распустила собранные в хвост для дороги волосы, разметала их по подушке, брызнула на лоб водой из графина - испарина, склонила голову к плечу. Одна рука закинута за голову, чуть-чуть беспомощно шевелятся пальцы, другая – на груди, как будто не хватило сил расстегнуть, или разорвать душащее платье.

Теперь можно и прислушаться к голосам из столовой, тем более, что Виконт, увлекшись, перешел на прокурорские интонации:

– И если бы я случайно, повторяю, совершенно случайно не увидел девочку, дело могло бы повернуться плохо. Для нее, для родителей, но, главное, для вас, Филипп Федотович! Узнать имя, причины критического состояния и намерения дочери полковника Курнакова для полиции было бы несложно. И это ВАШЕ счастье, что я, приехав, сразу обратил внимание на заболевшего ребенка, неизвестно как оказавшегося на вокзале! И неизвестно сколько времени он провел там, в полувменяемом состоянии, окруженный равнодушными людьми. Они – посторонние, и то им нет оправданий, но вы, вы, Филипп Федотович, обязаны были знать, где находится ваша подопечная, и что с ней происходит!

– Пал Андреич, дело-то в чем… Девчурка наша и впрямь прихварывала. Меня не было тут, друг любезный, а компаньонша моя… сами видите… женского в ней, как в церковном служке. А здорово сказано, как припечатано!

До сих пор Лулу было просто приятно, что господину Петрову так здорово влетает, но теперь она поразилась: кто прихварывал? Кого не было? Разве не господин Петров одна из причин ее бегства? Ух, вот дрянной человек!

А господин Петров продолжал:

– Пойти, что ли посмотреть на болящую? Гостинчик захватить. Я ей всегда – гостинчик, если прихворнет. Значит, доктор, говорите, сказал – оправится?

Они вошли. Лулу медленно открыла глаза и поглядела бессмысленным взором, в левом глазу постояла и выкатилась слеза, а губы несколько раз с усилием разомкнулись и сомкнулись. Свет, серый от занавески, неровными пятнами ложился на лицо.

Господин Петров хмыкнул, крякнул и протянул:

– Хе-хе-хе, положеньице… Авось, и вправду поправится.

Хозяин дома пожевал губами, как будто намереваясь произнести еще что-то, бросил исподтишка взгляд на молчавшего Виконта и, заложив за спину короткие руки, едва достигавшие там друг друга, принялся, шаркая, вышагивать по комнате. Лулу тоже покосилась на Виконта. Тот с сомнением и тревогой провел глазами по ее фигуре, запрокинутой голове. Так и не оставил своих подозрений насчет того, что она и вправду больна… А Лулу совсем не хотелось, чтобы он из-за нее беспокоился! Или действительно так уж, похоже? Господин Петров застрял у окна, видимо, что-то обдумывая. Шаховской пододвинулся поближе к изголовью кровати и дотронулся рукой до ее влажного лба. Она быстро успокаивающе похлопала его по руке и весело сверкнула глазами – все в порядке!

Виконт сердито дернул головой и резко повернулся на каблуках:

– Возьмите себя в руки, Филипп Федотович, я верю в благополучный исход. Собственно, он уже благополучен. Девочка в доме, поправляется! – Он выразительно поглядел на Лулу. Та переменила позу и чуть-чуть прибавила жизни в лице.

– Какое же сомнение, Пал Андреич, какое сомнение? Небось, поправится наша мамзель, как же тут не поправиться при нашей заботе? А маменьку или не дай бог папеньку тревожить к чему же? Не к чему по такому-то поводу… мы тут сами разберемся, а? – он перестал смотреть на безмолвную Лулу и обращался только непосредственно к Виконту

Тот изобразил на лице нерешительность:

– Взять на себя такую ответственность? Нет, нет…

– Пал Андреич, да вы же в доме все равно, что хозяин! Дамочку к чему волновать, посвящать? Ее дело шляпьки, да тряпьки … А отцу? Статочное ли дело, про такое на фронт писать? Или там выяснять, отчего, да почему – мало ли какие у мамзелей об эту пору в организме штучки-дрючки начинаются… хе-хе. А мы тут уладим дело и со здоровьечком, и с учением, сам в гимназию о нездоровье сообщу… И вам в любой день все в подробностях… Хотя вам-то до девчурки, как я понимаю, самому дела нет. Но поелику хозяйская дочь, обязаны нас упредить, это нам ясно. А сами скоренько забудете про эту досадность, верно же говорю? Молодому человеку до того ли, чтобы детскими делами заниматься? У вас, небось, раза в два постарше девочки на уме! Знаем, видели вас в Новочеркасске с таким бутончиком… Диво!

Виконт слушал и задумчиво кивал головой. Лулу надулась и отвернулась к стене. Что за глупости мелет отвратительный господин Петров? Почему это Виконт забудет ее ради кого-то другого? Ему следовало бы не кивать головой, а прямо оборвать господина Петрова, сказать, что они с ней друзья давным-давно, что он относится к ней, лучше, чем ко всем в мире. А вдруг нет? Вот, вот, он уже отвечает:

– Не станем касаться подобных тем при ребенке, Филипп Федотович.

– Понятненько, Пал Андреич! Воспитатель юношества, как можно! Так пусть мамзель тут в покое пребудет, а мы за водочкой обсудим «темы»… А? Хе-хе… Выпьете?

– При всей моей склонности к водке и приятным под нее разговорам, вынужден отказаться. Тороплюсь. Насчет случившейся «досадности»… Где гарантии, что девочка сама не пожалуется? Найдет способ. Похоже, этот ребенок способен на многое. – Он покосился на Лулу. – Предупреждаю, пол ее слова, и я вынужден буду, поддержать. Как очевидец.

– Пал Андреич, на райское житье, какие ж жалобы оказаться могут? И компаньонке моей накажу, чтоб пылинки сдувала!

– Что ж, будем считать инцидент исчерпанным.

Виконт подкинул перчатки из-за спины под стул и, нежно обнимаемый господином Петровым, покинул комнату. Через минуту, вернувшись «за забытыми перчатками» один, сказал:

– Прощаемся. Быстро. До лета. Надеюсь, все будет в порядке.

Лулу понимала, что его последние слова господину Петрову предназначались и для ее ушей. Но ей было не до этого:

– Вы, почему не сказали, что мы – лучшие друзья? И кто у вас в голове? Он откуда знает?

– О-о, Александрин! О содержимом моей головы поговорим в другой раз! – Он поерошил ей волосы рукой, уже в перчатке, и слегка прижал лбом к своему плечу:

– Все. Пошел. Без обид, я их не заслужил. И не советую говорить о нашем приятельстве. Это же господин Петров, какие могут быть откровенности?