Горькая любовь

— Витторио очень любит молоко, — сказала старуха.

— Упаси боже давать ему молоко! Давайте ему одну только минеральную воду «Санджемини».

— Даже если он попросит молока?

— Именно если попросит! Лучше уж немного бульону, чем капля молока. Но пока — ничего, кроме воды!

Врач был полным, грузным человеком с крохотным носиком-бугорком на грубом, мясистом лице. Весь его облик, манера держаться — все в нем напоминало тупое животное.

— Ни капли молока! — снова приказал он.

Лишь год спустя я узнал, что врач вскоре сам умер от брюшного тифа после того, как выпил молока, купленного в «Чентрале». Потом стало известно, что продавщицы «Чентрале», любовницы фашистских властителей, принимали молочные ванны, чтобы их тело было еще более упругим, гладким и соблазнительным.

Эпидемия унесла в Риме сотню жизней, но газеты молчали. Напрасно старуха, мать Ренаты, несколько месяцев подряд лихорадочно перелистывала «Мессаджеро».

Но в тот вечер до меня опять донесся из коридора хриплый голос врача:

— Сейчас же купите эти лекарства!.. Я снова загляну к вам после больницы. А покуда будем надеяться, что небо наконец разразится ливнем.

Я взглянул на небо, оно потемнело, черная туча плыла к шпилю обелиска на пьяцца дель Пополо, на балконе соседнего дома хлопали под порывами ветра ставни.

— Хорошо еще, что ты внизу ждал, — сказала Рената, вернувшись в комнату с рецептом в руках. Я вырвал у нее рецепт и выбежал на улицу, не отозвавшись на ее оклик. Я был счастлив, что стал сопричастен общей беде, и не слушал, как она кричала вслед: «Уго, Уго, возьми деньги!»

7.

В моем сердце радость одолела тревогу. Я был безмерно рад, что могу быть полезным Ренате и доказать, что я мужчина, способный выдержать трудные испытания. Я мигом вернулся с лекарствами, неся их точно священный дар, я словно и себя самого приносил в дар... Когда я понял, что обе женщины решили поочередно дежурить ночью у постели больного, я предложил свою помощь. И старуха и Рената вначале запротестовали, но потом сдались.

Получив ключи от ворот и от двери, я после короткого неспокойного сна — я спал одетым — вернулся, поцеловал Ренату и отослал ее отдыхать. А сам занял ее место в кресле возле постели Витторио.

Так, прислушиваясь к любому движению больного мальчугана, я ждал наступления утра. Оно объявило о себе четырьмя полосками света в квадрате балконного окна, а вскоре его лучи позолотили бюст, стоявший на комоде. Это был бюст Ренаты работы скульптора Руджьери, который я впервые увидел в то утро.

Теперь утро неизменно объявляло о себе золотистыми лучами, вырывавшими из темноты строгий профиль Ренаты, ее упругую грудь. Со временем я заметил, что стоило Витторио проснуться, его взгляд тоже приковывался к углу, где стоял на комоде бюст Ренаты.

Едва открыв глаза, он еле слышно звал: «Ма!». Я подбегал к нему

— Хочешь пить? Выпей ложечку сиропа, а?

Витторио отрицательно качал головой.

— Хочу маму.

— Мама отдыхает, — шептал я, показывая ему на обессилевшую Ренату, спавшую с ним рядом. — Скажи мне. Может, хочешь пописать?

— Хочу маму, — начинал хныкать мальчик, неотрывно глядя на гипсовый бюст. Тут Рената просыпалась и приподнималась на постели.

— Скажи все маме.

Витторио сразу успокаивался. В эти часы короткой передышки я мчался домой и, умывшись, бежал в красильню.

Однажды утром перед уходом я отозвал Ренату в сторонку.

— У меня такое впечатление, что этот бюст его пугает. Убери его.

— Но ведь он всегда тут стоял, — возразила Рената. — Витторио видит его, можно сказать, со дня рождения. И потом, он не знает, что это мой бюст. Никто не знает, кроме тебя.

— Возможно... Только этот бюст все время меняет цвет. Честно говоря, он и мне действует на нервы. От него как-то неуютно становится в комнате. — Я заговорил зло, чего прежде никогда не случалось. Рената смотрела на меня в полной растерянности.

— Хорошо, я беру. Только не сердись, — сказала она.

— Я не сержусь, — возразил я с еще большим раздражением.

Бюст исчез, но с того дня и Рената и ее мать постарались свести к минимуму мои ночные бдения.

— Мальчику лучше, незачем беспрерывно сидеть у его постели, — говорила старуха. А Рената поддакивала:

— Конечно, стоит ли тебе изнурять себя бессонницей. Витторио больше ночью не просыпается, и мы обе можем передохнуть. Так что пойди и ты отдохни.

Недовольный, словно у меня хотели отнять заслуженное мною право, я уходил домой. «Хоть отосплюсь всласть за все бессонные ночи». Но едва я ложился в кровать, сон бежал от меня, и казалось, ночи не будет конца. Я вставал и отправлялся бродить по улицам или заходил в кафе «Мортео», единственное кафе, открытое до самого утра. Так я убивал время в эти часы мучительной свободы, лишенный права на самопожертвование, которое я уже считал своим завоеванием.

8.

Теперь, после выздоровления, Витторио всегда бывал с нами.

— Он еще слишком слаб, бедняжка, — защищала его Рената. — Как увидит, что я ухожу, сразу начинает реветь. Могу я оставить его одного?!

Наши любовные свидания тоже утратили прежнюю сладость.

Теперь Рената встречалась со мной лишь раз в неделю, да к тому же в «часы Витторио» — самое неурочное для меня время, когда тот гулял в саду Пинчо, ходил в гости к дедушке, брал частные уроки или отправлялся на лечебную гимнастику...

Остальное время Витторио неизменно проводил с нами, мешая нам на улице идти под руку, а в кино — нежно, как прежде, сплетать руки. Я даже в темноте чувствовал его взгляд, устремленный на наши сплетенные руки, пока мы не разнимали пальцы. Тогда он перебирался на мое место, «чтобы сидеть посередине, рядом с вами обоими».

Не меньше досаждал он нам и в кафе, куда мы порой ходили вечером или после ужина.

Витторио отправлялся бродить по залу, надоедая посетителям и официанту. Но как только он издали замечал, что я взял руку Ренаты или же прикасаюсь губами к ее губам, он сразу бежал назад.

— А ты знаешь, почему вода белая? — в упор спрашивал он меня с хитрым видом: мол, на этот раз я тебя поймал.

Если я случайно находил правильный ответ, Витторио тут же выпаливал новый, еще более нелепый вопрос:

— Но уж почему вода крепче стали, ты не знаешь.

— Перестань, Витторио, говорят тебе, перестань! Не то я тебя в следующий раз оставлю дома! — грозилась Рената.

Витторио смотрел на меня с ехидной усмешкой.

«Нашла чем пугать», — читал я в его глазах.

— Почему бы тебе в самом деле не оставить его дома? Дети быстро устают и становятся нервными.

— Уж я-то знаю, от чего он устает! — грустно ответила Рената. — Нет, ему просто нравится меня мучить.

— Он не виноват. Это мы не даем ему той свободы, в которой так нуждаются мальчишки, — неуверенно возразил я.

— Если он тебе надоел, можем больше не встречаться! — мгновенно обиделась Рената.

— Ну, зачем ты так? Разве я засну, если не посижу немного с тобою вечером?

— Вижу, вижу! Тебе уже надоело изображать из себя отца. Представляю, что будет потом!..

Она до боли сжимала мне руку. Я не решался ей признаться, какие противоречивые чувства испытываю. Все, что ночью казалось мне ясным и понятным, днем вновь представлялось немыслимым. И я тоже крепко сжимал ее руку — помоги же мне, Рената, превратить мечту в реальность. Мы сидели в блаженном молчании... Но лишь до того мига, пока Витторио не замечал этого тайного рукопожатия. Он подбегал и клал щеку на наши сплетенные руки, словно ища отдыха и ласки. Но секунду спустя начинал кусать мою или ее руку. Рената вскрикивала:

— Ой, мне больно. Перестань. Какой ты глупый мальчишка!

Наконец однажды вечером, после очередной сцены, Рената сказала:

— Такие встречи — пытка. И для тебя и для меня. Лучше уж тогда приходи к нам домой. Все равно поговорить и побыть одним не удается.

«Если бы он умер!» — подумал я, со слезами на глазах прижимая Витторио к груди. Рената испуганно и благодарно смотрела на меня, не подозревая, какое жестокое желание я топил в этих слезах.