Падение Келвина Уокера

— Поразительно, как тебе это удается.

Послышалось приглушенное ворчание.

— Ты можешь спать целую вечность, — сказала она.

Куча раскрылась с краю, и выглянуло энергичное настороженное лицо. Лицо сказало:

— Время?

— Скоро одиннадцать.

Оказавшись так близко к незнакомому человеку, Келвин вскинул голову и уставился прямо перед собой. Джек посмотрел на него и сказал:

— Я его знаю?

Джил сказала:

— Нет. Шотландский паренек, приехал в Лондон всех нас завоевать. Денег нет, друзей тоже, остановиться негде.

— И голодный тоже?

— Нет, мы хорошо перекусили.

— Завидую, — сказал Джек, сверля ее взглядом. Она пожала плечами, отошла к столу с примусом и стала открывать банку. Еще поглядев на Келвина, Джек сказал:

— Что вы не садитесь? Отдыхайте. Снимите… шляпу.

Рядом стояло кресло, на сиденье лежали газеты. Келвин осторожно сел на краешек и опустил на пол шляпу и чемодан. Откашлявшись, он заговорил обдуманно официальным тоном:

— Благодарю. Позвольте прежде всего поблагодарить за честь приветствовать вас в мой первый лондонский вечер.

— С какой стати?

— По-моему, это подходящие слова для начала знакомства.

— Нет, а честь-то с какой стати?

— Потому что вы первый художник, которого я вижу. Вы, конечно, откажете мне в понимании искусства — и будете правы, однако художники принадлежат к интеллектуальной элите, а я ценю интеллект. И ценю элиту.

Джек выпростал из-под одеяла руку и подпер ею голову, чтобы лучше видеть Келвина. Тот сурово обозревал изречение «Бог = Любовь = Деньги = Дерьмо».

Джек сказал:

— Вы цените интеллект?

— Да, и поэтому, надеюсь, вы не сочтете бестактным мой вопрос: что это означает?

Джек сказал:

— По-моему, что-то вроде уравнения. Видите, оно распадается на три пары.

— Вижу.

— Какая вас больше всего озадачивает?

Подумав, Келвин сказал:

— «Бог равняется Любви».

— Странно. Многих озадачивает «Любовь равняется Деньгам».

— Ну, это-то понятно. Это очевидно. Мы любим то, на что тратимся, и чем больше тратимся, тем больше любим. Если один тратит все свободные деньги на одежду, а книг не покупает, значит, он любит хорошо выглядеть и ни во что не ставит знания. А другой, например, держит любовницу — так ему всего-навсего надо выплачивать ей недельное или месячное содержание, потому что его любовь временная. Зато если он женится, то возьмет на себя обязательства до конца жизни. Такая любовь — настоящая. Скажу больше: без денег ничего и никого не полюбишь как следует.

Джек вздохнул и сказал:

— В чем-то, боюсь, вы правы. А как насчет «Деньги равняются Дерьму»?

— У меня есть свое мнение, но вы можете обидеться.

— Обижайте.

— Так может глумиться человек, которому не грозит разбогатеть.

Джек взорвался лающим смехом и лег навзничь, закрыв глаза и заведя руки под голову.

Джил поставила на шипящий примус кастрюльку с супом и, оттопырив нижнюю губу, села на край стола с книгой, где на обложке кто-то палил из ружья и прыгал в окно. Келвин поизучал холст на мольберте и сказал:

— Что, если я еще раз рискну обидеть вас?

Джек открыл глаза.

— Рискните.

Келвин ткнул пальцем в картины на стене.

— Я не могу понять, как с такими способностями можно тратить время на это.

Он перевел палец на мольберт.

— Те две — репродукции. А мое на мольберте.

Непритворная печаль омрачила лицо Келвина. Он склонился над ложем, воздев руку на манер священника у одра больного.

— Что мне сказать в оправдание? Только — что невежество причина моей бестактности. Мне очень стыдно.

Он покаянно затряс головой. Джек уступчиво сказал:

— Да бросьте переживать. Чуть не каждый считает мою живопись пустой тратой времени.

— Скажите, о чем ваша картина?

— О черном и белом цвете.

— Это я понимаю.

— Это вы из вежливости говорите.

Келвин рассмеялся.

— Верно. Вот же, в этих репродукциях много коричневого и голубого, но они совсем не про это.

— Вы чертовски правы: не про это. Тут Бог создает человека, там рождается Венера, богиня любви. Микеланджело верил в реальность Бога и в мужскую красоту. Боттичелли верил в реальность любви и в женскую красоту. А сегодня образованный человек если и верит маленько, то только во что-то свое. Лично я могу предложить людям только одну реальность: вот эти пятна на холсте. Их я и малюю.

Келвин жадно и встревоженно подался вперед. Он сказал:

— Вы не верите в реальность бога? Другими словами, не веруете в него?

— Этого я не стану утверждать. Но я практически не вспоминаю про него. А религию вообще не признаю.

— Не будет ли ошибкой заключить, что такое отношение типично для англичан?

— Весьма типично. А в Шотландии с этим делом иначе?

— Про Глазго и города покрупнее не скажу, а в Глейке, откуда я родом, одни за бога, другие — против.

— Вы с кем?

Помолчав, Келвин сказал:

— Я против. Я вообще считаю, что бог умер.

— Вроде бы Ницше это сказал?

Келвин пришел в возбуждение.

— Вы читали Ницше?!

— Господь с вами! Просто слышал, будто он так сказал.

Келвин внушительно покивал.

— Он действительно так сказал. Не скажи он этих слов, меня бы тут не было.

На соседнем столе убежал суп, и залитый примус напустил чаду. Джил бросила книгу, схватила кастрюльку, обожглась и выронила ее на пол. Джек рывком сел и страшно закричал:

— Твою мать! Сколько раз говорить: если делаешь дело — не отвлекайся! Не отвлекайся!

Джил вынула изо рта обожженные пальцы и виновато сказала:

— Больше не буду.

— Попробуй только! — Он не спускал с нее свирепого взгляда, пока она возилась с примусом, потом опустился на локоть и сказал потерянно смотревшему на свою шляпу Келвину: — Бабы! А какое отношение имеет Ницше к вашему приезду в Лондон?

— Самое прямое. Вы не станете возражать, если я вкратце поведаю вам мою историю?

— Постараюсь не возражать.

— Мой отец — христианин, — пожевав губами, объявил Келвин, — в сущности говоря, больше чем христианин: он старейшина. Старейшина свободных вероблюстителей пресвитерианской шотландской церкви, уличан Джона Нокса [6]…

— Старейшина — это кто? Вроде епископа?

Келвин улыбнулся.

— Да что вы! Он даже не священнослужитель. Он глава комитета, который конгрегация избирает для надзора за священником, дабы тот в проповедях не уклонялся от истинного учения. Так вот, сколько я себя помню, у нас — это мой отец, пятеро братьев и я — было заведено по двадцать-тридцать минут, став на колени, молиться на ночь в гостиной над лавкой.

— А мать?

— Она, к несчастью, умерла, когда мне не было и четырех лет. Впрочем, я сохранил два-три очень приятных воспоминания о ней.

— А как вы совершали эту свою молитву? Я практически ничего не знаю о шотландской религии.

— Кто-нибудь один, что называется, направляет верующих, вслух обращаясь к Всемогущему, а остальные вторят ему в сердце своем. Обычно направлял отец, а когда братья стали учиться на священников, то доверяли кому-нибудь из них.

Джек продолжал интересоваться:

— А сами молитвы читались по какой-нибудь, книге?

Келвин возмутился:

— Разумеется, нет! Как можно молитву вычитать в книге? Это не правило какое-нибудь и не стишок. Но я толкую о другом: доведись вам услышать молитву из уст моего отца или братьев, вы бы ни секунды не сомневались в том, что их бесплотный собеседник находится тут же, в комнате, что он витает над нашими головами и пристально внимает. А комната маленькая, не скроешься, когда такой караульщик осуждает тебя. Я, понятно, никому не признавался. Мне уже и так не повезло: как самый младший, я в пятнадцать лет оставил школу и помогал в лавке. Я рос в смятении и тревоге. Сколько я дорог исходил, неотступно думая, — и все напрасно. Существо, которому они молились, трепыхало над моей головой, словно невидимый ястреб. И вот однажды дождь загнал меня в публичную библиотеку и там я открыл…