Падение Келвина Уокера

Неожиданно он во весь рот улыбнулся.

— Наш разговор, — сказал он повеселевшим голосом, — увлекает нас на опасную глубину. Вы позволите узнать ваше имя?

— Конечно. Джил.

— А фамилия?

— Не надо об этом. Противно.

— Как может быть фамилия противной?

Вздохнув, Джил безразличной скороговоркой сообщила, как мать после развода вернула себе девичью фамилию и велела Джил взять ее же, потому что не хотела даже слышать фамилию отца. Потом мать снова вышла замуж и теперь заставила Джил взять фамилию отчима, чтобы у девочки была семья. Но Джил невзлюбила отчима, и поэтому друзья продолжали звать ее просто Джил. От этих сведений незнакомец только шире раскрыл глаза и рот. Казалось, он снова зальется краской смущения, но вместо этого, потрясенный открытием, он сказал:

— Как это грустно!

— Да ничего особенного, — сказала она. — Теперь уже ничего особенного. А вас как зовут?

Он постучал пальцем по ее запястью и важно объявил:

— Келвин Уокер. Вы не откажетесь, Джил, сделать мне громадное и исключительное одолжение? Которое только вам по силам оказать?

Она улыбнулась и сказала:

— Если смогу.

— Не откажите отвести меня в самую дорогую ресторацию в Лондоне и заказать нам обоим самый дорогой обед. За мой счет.

Растрогавшись, она ответственно сказала:

— Очень мило с вашей стороны, но вы в самом деле можете себе позволить?..

— Сегодня я всё могу себе позволить.

Она сказала:

— В самый дорогой ресторан я не могу вас отвести, а в довольно дорогой — поведу, если вам так хочется.

Он расплатился с официанткой, и они вышли на улицу. Он сказал:

— Вы скажите, если я что-нибудь делаю неправильно. Манеры у меня приличные, но лоска еще маловато.

Она велела ему просто держаться естественно.

Ужин с местной уроженкой

Они ужинали во вращающемся ресторане на самом верху высочайшего здания во всей Британии. За широкими зеркальными окнами уползала вбок панорама городских крыш и простертого над ними неба — ясного, усеянного редкими облаками, раскроенного темными громадами деловых кварталов на полосы кричаще красивого заката: желто-оранжевый запад, сине-зеленый, с парой звездных точек восток. Мало-помалу небо погасло, и засверкал город. Среди крыш, подсвеченные прожекторами, обозначились собор св. Павла, Вестминстерское аббатство, Бекингемский дворец. Теплый воздух был приправлен венской музыкой. Келвин и Джил сидели лицом к лицу за столом, покрытым камчатой скатертью. Официант убрал остатки трапезы, и сейчас они покуривали, не очень затягиваясь, сигары, заказанные Джил, и время от времени пригубливали вино.

Тогда только Келвин достаточно осмелел, чтобы окинуть рассеянным взглядом гулявшую рядом компанию. Собственный коричневый пиджак и брюки гольф из твида, а также рубашка и джинсы Джил своей пристойностью не вызывали у него сомнений, однако те, другие, были одеты вызывающе элегантно. Он повел сигарой в их сторону и спросил:

— Среди этой публики есть кто-нибудь влиятельный?

Джил сказала:

— Мужчина, который кивнул мне, когда мы входили, — это Карадок Смит.

— Карадок Смит?

— Актер. Очень известный.

— Известный не значит влиятельный.

— Вас не затруднит объяснить разницу?

— Нисколько. Влиятельные люди заправляют делами. Известные попадают на страницы газет. Актеры, писатели, королевская семья — это известные люди, но они не влиятельны.

— А политики? — спросила Джил. — В газетах о них только и пишут.

— Ну, два-три премьер-министра были влиятельные люди, — неохотно отозвался Келвин, — хотя сейчас я не могу вспомнить их имена. А в большинстве своем политики — рядовая публика, сколько бы о них ни трезвонили.

— А ученые?

— Марионетки. Орудие в руках бизнесменов и политиков. В ницшеанском смысле никакой наемный работник не может быть влиятельным человеком.

— А Иисус?

Он дернулся, как от тока, и спросил, не католичка ли она.

— Нет, с какой стати?

Успокоенный, он объяснил, что в Шотландии только католики и детвора величают Христа запанибрата.

Она сказала:

— Да зовите его как угодно, но не будете же вы отрицать его влиятельность.

— Буду. У него был шанс стать влиятельным, когда дьявол предложил ему царствовать над всеми народами. А он отказался и, по-моему, сделал глупость. Был бы прекрасным царем. Провел бы реформы, сделал много добра людям. Так нет, отказался — и уступил место таким молодчикам, как Нерон и Аттила, Наполеон и Гитлер. Он, конечно, стал известной личностью, снискал популярность своими идеями, только нам-то какой прок от его идей? Какой влиятельный человек исповедовал их?

Джил сказала:

— А как насчет того немца, на которого вы молитесь?

— Ницше?

— Он был влиятельным человеком?

— Только не при жизни! — хрипло выдохнул Келвин. — При жизни это был глас, вопиявший в пустыне. Он носил в себе великие мысли. Высказал их. Не довел их до практического результата. Сошел с ума и умер. Зато теперь, он влиятелен! Не тот, всеми пренебрегаемый и умерший безумцем, а новый, деятельный Ницше, который через меня восторжествует!

Его голос взмыл ввысь. Соседи за ближайшими столиками оцепенело застыли, по обычаю англичан, испытывающих неловкость. Откровенно глазели официанты. Келвин подозвал ближайшего и тихо велел принести юной леди еще бутылку того же вина, что она заказывала. Официант ушел. Келвин заметил, как Джил склонилась над скатертью и прикрыла рукой рот. Ее плечи дрожали. Он сказал:

— Вам весело со мной, я вижу.

Открыто улыбаясь ему, она сказала:

— Извините, но вы производите впечатление абсолютно ненормального человека.

— Это ошибочное впечатление.

— Твою мать! Опять, что ли, я вас обидела?

Поморщившись от ругательства, он сухо сказал:

— Ничуть. В подобной ситуации нет для меня новизны. В Глейке, в общедоступном литературно-дискуссионном клубе, среди членов были женщины, и когда мы все собирались в ближайшем кафе, мне не раз и не два довелось беседовать с ними. Вообще говоря, лясы точил, но случалось обронить и важную мысль. И вот она уже возражает, и вроде бы я ей нравлюсь, нам хорошо и весело, и какой-то мостик перекидывается. Но тут она что-нибудь ляпнет, и становится ясно, что забавляет ее не разговор, а я как таковой. Я для нее вроде придурка. Мне хотелось надеяться, что в Англии все по-другому.

Джил смешалась. Она сказала:

— Не берите в голову. И нас с Джеком часто называют ненормальными.

Вернулся официант, вынул пробку и плеснул Джил на донышко. Она пригубила и одобрила. Он долил ей доверху, потом налил Келвину и удалился. Келвин спросил подозрительно:

— Надеюсь, это самое дорогое вино в меню?

— Нет, просто я люблю именно это. Оно, впрочем, не из дешевых.

— Кто вас обучил всему этому — сигары, вино? Ваш приятель?

— Джек? Господь с вами. Он пьет только пиво и курит всякий вырви глаз, когда ему позволяют финансы. А нахваталась я этих замашек у отчима. Мать лежала в больнице три месяца — выкидыш или еще что-то, — и куда только он не водил меня тогда.

Насколько можно деликатно Келвин сказал:

— Это тот отчим, который вам не особенно нравится?

— Он самый. Только тогда он мне очень даже нравился.

Отпив, она задумчиво поглядела в глубь бокала и добавила:

— Но он стал приставать, и пришлось уйти из дома.

Келвин обомлел. Он сказал:

— Так оскорбить вашу маму!

— Она не знает.

— Вы ей не сказали?

Джил вспылила:

— С какой стати? Она же любила этого гада!

У Келвина увлажнились глаза. Он потянулся через стол, забрал руки Джил в свои ладони и горячо вскричал:

— Давайте поженимся!

Расплескивая вино, она рывком поставила бокал на стол. Он между тем тихо, напористо и совершенно трезвым голосом частил: