Через двадцать лет (СИ)

- Вы от Рубинштейна? Он придёт, или что-то случилось?

Он поднялся из-за стола, враз обретя и стать, и широкие плечи, и слабый процент заинтересованности в хрипловатом голосе. Девушка проводила взглядом листы пьесы, улёгшиеся возле чашки кофе, и принялась снимать куртку.

- Кое-что случилось, мистер Гаррет. Давайте для начала нормально познакомимся, я – Эрика Рубинштейн.

Внешнее спокойствие режиссёра дрогнуло и едва заметно деформировалось. Основное удивление пришлось на глаза – Эрике никогда не доводилось наблюдать такого мгновенного потока реакций: изумление, шок, снова изумление, весёлое недоверие, двойной шок, на кратчайшую секунду – полная потеря идей, а затем – снова спокойствие.

- О… Да, понятно…, - обретя способность соображать, мужчина уставился на автора, затем – на пьесу и обратно, - что ж, давайте присядем, рад знакомству…

Наверное, он действительно был рад. И озадачен, естественно. Эрика не могла винить человека за тактичные попытки не таращиться на неё как на культурное явление. Заказав у подошедшего официанта двойной эспрессо и печенье, девушка поудобнее устроилась на стуле.

- Извините за случившийся обман, мистер Гаррет…

- Это не принципиально.

- Вот как? Вы не сердитесь?

- Нет. Я догадываюсь, почему вы могли представиться как «мистер Рубинштейн» и в целом идею одобряю. Стало быть, мой помощник звонил вам…

- Видимо, да.

Александр отпил остывающий кофе.

- Если честно, думал ещё, что вы постарше.

Эрика удивлённо изогнула бровь.

- Мне двадцать пять. Это как раз тот возраст, когда эмоциональная составляющая в тексте если и не обязательна, то желанна.

- То есть, вы считаете свою работу эмоциональной? Позвольте узнать, насколько?

Она помедлила секунду.

- Настолько, насколько возможно, когда большинство персонажей – женского пола, когда акцент сделан на семейных ценностях, а время действия отбрасывает на сто лет назад. Современность менее эмоциональна, вам не кажется?

Владелец театра улыбнулся.

- Это точка зрения женщины и начинающего автора. Я же, как мужчина и режиссёр, мог бы назвать с десяток современных пьес, чья эмоциональность опережает классическую. Или, по крайней мере, стоит с ней наравне. А теперь рассказывайте.

- Простите?

- Рассказывайте, - повторил он, дождавшись, когда официант вернётся с подносом, - представьте, что проводите питчинг[44], а-ля Голливуд. Хотя меня трудно заинтересовать больше, чем уже есть, но вы попробуйте.

Паника провернулась на пол-оборота. Эрика несмело высыпала сахар в кофе и оглядела тонкие чуть подгоревшие крекеры.

- И с чего следует начать?

- С начала, конечно, - хмыкнул Александр, - рассказывайте всё, что может относиться или не относиться к делу. Почему такая тема, что вы думаете о своих героях, как бы сами поступали на их месте. Что могло бы получиться, перекинь мы, к примеру, вашу ситуацию на сто лет вперёд, то есть, цитирую, «в менее эмоциональную современность». Ну же, давайте.

Девушка слегка напряглась, опешив от обилия вопросов и нестандартности подхода. Говорить о выборе темы и побудивших причинах не очень хотелось, но вариантов не было в принципе. Со стороны, наверное, личные мотивы автора выдавались в тексте сильно и заметно. Вздохнув, Эрика начала с наиболее трудного пункта. Крекеры, не смотря на подгорелую корочку, были в меру солёными и приятными, хорошо сочетаясь с кофе. Минуты через две стало тепло и спокойно, а речь набрала профессиональный журналистский темп. Частичное отображение в тексте самой себя, идеализирование лорда Батлера, достойного счастья. Сопереживание Беатрис и её подруге Присцилле, с которой дочь Бэзила воспитывалась и росла… Затем последовал черёд нескольких персонажей второго плана, имевших наибольшее значение в сюжете. Поглядывая временами на листы пьесы, тасуемые режиссёром, будто огромные карты, девушка говорила о первоначальной версии финала и нынешнем его состоянии.

Сам Александр в беседе вёл себя как хорошая порция виски со льдом – он казался обманчиво холодным и рассеянным, водя рукой над отдельными строчками на бумаге. И только взгляд – гораздо более эмоциональный, вбиравший множество нюансов – говорил, что мужчина успевает и слушать, и анализировать. Возможно, этим как раз отличались люди его профессии. Странно и неловко было Эрике – вроде она точно знала, что и зачем излагает, но почти сразу возникала мысль, что человек напротив заранее предвидит любые аргументы. Любые идеи, причины и мотивацию.

- Где вы учились, мисс Рубинштейн? – спросил, наконец, Александр, отрываясь от пьесы и возвращаясь к её автору. - Для человека, впервые связавшегося с миром театра, у вас хороший уровень. Здесь наверняка должно быть что-то литературное и основательное.

Эрика скромно улыбнулась.

- Спасибо. Если считать журналистику в Нью-Йоркском университете основательной – то да, у моего увлечения неплохой фундамент.

- Просто увлечения? – режиссёр лукаво сощурился. Пришлось отметить, что нет, всё не просто, но загадывать рано.

- Мистер Гаррет, я пока даже не начинающий драматург, и потом, не все продолжающие занимаются исключительно творчеством, правда? Возможно, в будущем, если повезёт, я напишу новую пьесу или историю о театре и работающих в нём людях – мне бы очень хотелось… Но сейчас не угадаешь.

- Терпение, мы ещё не обсуждали сумму роялти. А кстати, чем вы занимаетесь в обычной жизни, имея такие увлечения с таким «фундаментом»?

- Работаю в журнале – представляю раздел, посвящённый кулинарии.

- Что? – брови Александра, исполнив сложный этюд, взметнулись вверх. - Кулинария? Вы серьёзно?

Похоже, такого он никак не ожидал. Эрика на мгновение растерялась.

- А разве вам это кажется несерьёзным?

- Скорее несоответствующим остальному, - режиссёр сделал произвольный жест в воздухе, словно очерчивая невидимый силуэт, - вы – такая, какой предстали и представились, и вдруг какие-то салатики с травками…