Третья истина

А Тамара Георгиевна наклонилась над опытной Алей Муртаевой и выуживает из парты выдранные листки учебника.

Так, Муртаева отправлена за дверь, Валдайский уезд XVIII века и Деревская пятина Новгородской республики слегка прояснились в памяти. Гусова и Лаврова одновременно кладут ручки. Гусова иссякла.

У Таты больше нахальства – она сразу отдает свой листок. Учительница без слов принимает и проглядывает:

– Пять, возьмите вашу работу, садитесь и не шумите.

Еще несколько учениц сдают работы. Учительница заносит в журнал: четыре, четыре, три, три.

– Три, – говорит Тамара Георгиевна и когда дело доходит до Гусовой.

Та, едва получив листок в руки, начинает рыдать. Лулу и без того терпеть не может этот ее похоронный рев по недополученным баллам, но так она еще ни разу не ревела! Чуть на пол не садится. Учительница раздраженно отправляет за дверь и реву. Лулу ошеломлена, ведь работы у Гусовой с Татой одинаковые! Лаврова-то переписывала чисто механически. Значит, в ее листочке меньше или неправильнее, чем у Ани могло быть. А вот больше – никак!

Вдруг накатывает жалость к Ане. Мало того, что тройкой одарили, да еще, ни за что, за дверь выставили! Жалость смешивается со злостью против Лавровой, которая, видно, забыла, что в классе есть кто-то, способный противостоять ее наглости. Лулу бесшумно вскакивает. Тамара Георгиевна, не поднимая глаз, проверяет работы. Класс замирает: во всей фигуре Лулу, в ее резком взгляде вбок на Тату,– угроза, смешанная с уверенностью. Чего от нее ждать? Новой драки? Но Лулу так же бесшумно берет свою контрольную, разрывает ее пополам и резким жестом кидает на парту перед Лавровой. Потом направляется к столу учительницы, хватает на своем стремительном ходу листок Гусовой. Без слов протягивает его учительнице.

– Курнакова? Четыре. – Едва взглянув сначала на нее, потом в контрольную, выдает учительница.

– Вы поставили три разные отметки за одну и ту же работу, Тамара Георгиевна, – четкий и очень правильный русский Александрин прозвучал в абсолютной тишине класса. – Почему?

– А? Как? Что вы такое говорите, Курнакова?

Курнакова с подчеркнутым терпением разъяснила ситуацию:

– Я подала работу Гусовой Анны вторично.

Учительница пожала плечами и сказала, пока еще держа себя в руках:

– Я не заметила ошибки, вероятно! А почему вы подали чужую работу, где же ваша?

– А здесь… Дай! – Лулу протянула руку к Тате и та, неизвестно почему, после минутного колебания, отдала свою работу. – Тоже не заметили ошибки? И не заметили, что работы одинаковые?

– Как? Что?– в растерянности пробормотала учительница и, покраснев, вылетела из класса.

Поднялся шум, многие захотели высказаться по такому поводу.

Лулу сразу оказалась в кругу единомышленников: Таня, Гинзбурги, хмурая Женя Мордасова, другие девочки кричали наперебой:

– К-а-а-к ты сумела!

– Конечно, надо было сказать, раз несправедливо…

– Все было так просто – все сдают одинаковые работы, а Тамендра гениально решает: ты толстая – тебе два, а у тебя кудряшки – тебе четыре! Ну как же ты, Шуренький, ей все так испортить могла?

– Правильно, правильно сделала, только ругаться начнут…

– Подумаешь, какая красавица, все ей можно… эта Лаврова… А Шура ее в тысячу раз и красивее, и умнее…

Вернувшаяся из-за двери, Аля тоже пробурчала что-то одобрительное.

– При чем здесь «красавица»? – кинула Тата. Несмотря на ренегатство некоторых подруг, она великолепно держала себя в руках. – Еще бы она, эта швабра, три мне, МНЕ, поставила! Мой папа ее плешивого жениха в конторе своей из милости держит кредитным инспектором. Так что все верно… Три балла Гусовой, плюс два – папе за лысого дурачка. Итого – мне пять!

Несколько девочек с готовностью подхватили ее высокомерный смех. К «театру военных действий» подошла Юдина. Она в классе с неделю, и Лулу неплохо к ней отнеслась, памятуя, как подло встречать насмешками новенькую. Она – приятная внешне, темненькая, с тонкими косичками, уложенными на ушах в баранки, круглыми глазками, тоненькими ручками и ножками. Лулу уже много раз ловила на себе ее внимательно-кокетливый взгляд.

– Если тебе отличная оценка, то и ей, хотя бы четыре надо, вот что Курнакова хотела сказать, – чуть шепелявя, заметила она.

Опять поднялся невообразимый шум. И вдруг разом стих.

В дверях, вытянувшись, стояла классная дама. Очевидно, она уже не первую минуту слушала, о чем говорят в классе.

– Это верно, Курнакова, что вы нагрубили учительнице? Позволили себе возмутительную выходку…

– Я не грубила, я просто сказала, что это нечестно ставить разные отметки за…

– Судить учителей – не ваше дело, Курнакова. Учительница была права.

– Нет! Вы не знаете, я объясню сейчас, только не перебивайте меня!

– Курнакова, вы, кажется, и мне пытаетесь грубить?

– Да нет!

– А еще хуже того, вы собрали вокруг себя других учениц и провоцировали настоящий бунт! Вы останетесь в гимназии до прихода вашей родственницы. За ней послано. Это же просто анархия! Ваши родители будут извещены! Можно простить все, но не смутьянство.

Таня давно уже каким-то сверхчутьем поняла, что у Лулу дома неладно, она с тревогой спросила:

– Шура, а эта тетя Софья твоя… она тебя очень накажет?

Лулу только отмахнулась. Ну, что сейчас объяснишь?

Зареванная Гусова, давно тихо пробравшаяся к своей парте, пожалуй, одна не участвовала в шумном обсуждении, а без остановки плакала, закрыв лицо рукавом. Маня насмешливо скривила полные губы:

– Гусова, не умирай понапрасну, тут посильнее твоих трагедии есть!

Но Лулу жаждала и дальше утешать и защищать несчастную Аню.

– Ты не понимаешь, как это обидно, когда несправедливо! Лучше ничего не говори!

Соня обижено пробормотала:

– Мы, может быть, лучше нее понимаем, что же весь свет знать должен?

– Успокойся, Аня,– добрым голосом сказала взявшая страдалицу под опеку Лулу, – не думай о несправедливости. Дело сделано, уже всем ясно, что произошло.

– В трети… в трети… пятерки не будет! Ни за что… Она же не исправила…

– Эх, о чем думает! Хотя бы на минуту от отметок своих оторвалась! Как будто не замечает, что в классе творится! Человек из-за тебя, фактически, страдает, из-за воя твоего дурацкого! – накинулась на Аню Женя.

– Кто-то из-за вредности своей страдает! Аньке тройка, так кому-то нужно, чтобы и Таточке снизили. – Это уже, взяв за руку Агаджанову, расхрабрилась Лиза Нечаева. Сама Агаджанова тоже не заставила себя ждать:

– Мученица Курнакова страдает за неправедно оскорбленную… До чего красиво, насолить хотела Таточке, завидует…

– А ты вообще замолчи сейчас же! – оторвалась Лулу от уговоров не расстраиваться и не бояться сурового деда, адресованных Ане.

– А чего я буду молчать? Испугала тоже!– отступила Роза к своей парте. – Ябеда!

– Попробуй, скажи опять то же самое! – стремительно направилась к ней Лулу.

– Большое дело, и повторю. – Агаджанова зашла за Тату с Лизой.

– Ну! – сжала Лулу кулаки.

И тут между ними стала Таня, побледневшая, но решительная:

– Никакая она не вредина и тем более, не ябеда, она себя под удар поставила! А тебе Лаврова, я так скажу: ты давно не самая непобедимая в классе. Так и знай! На твоем месте мне было бы стыдно такую пятерку получать! – Танины слова были встречены взрывом восклицаний.

– Умрешь, на ее месте не будешь!

– А ты сама – просто зубрила, вот и молчи!

– Смотрите, кто заговорил,– валаамова ослица!

Лулу оглянулась. Соня и Маня незаметно отошли. Гусова сидит, зажав руками голову. Мордасова хмуро молчит. Ничего! Лулу сейчас ответит этой лавровской компании, так ответит, что им жарко станет! Но Таня взяла Лулу под ручку и настойчиво потянула:

– Пошли, Шура. Они сами прекрасно понимают, что неправы, но, ни за что не признаются.

У «Шуры» сделалось тоскливо на душе. Впереди – встреча с Софьей Осиповной, потом, наверное, полетит новое письмо той в Раздольное… и понятно, в чьи руки это письмо попадет. И ведь, как всегда, невозможно предсказать, какие мерзкие, лживые и позорные гадости придумает Софья Осиповна, для описания сегодняшнего события. А Лулу даже на этот раз не сможет оправдаться…