Семья Зитаров. Том 1

— Кого вы ищете? — спросила Янку по-русски пожилая сестра милосердия.

— У меня здесь лежит брат, Карл Зитар… — ответил тоже по-русски Янка и, вспомнив что-то, прибавил: — Прапорщик Зитар из латышского стрелкового батальона.

— Тогда пройдите в офицерскую палату, здесь лежат только солдаты, — пояснила сестра и подозвала санитара. — Семенов, отведите его в офицерскую палату к прапорщику Зитару.

— Прапорщик? В четвертой палате лежит какой-то Зитар, но он подпоручик… — ответил санитар.

— Латыш? — спросил Янка.

— Да, латыш.

— Значит, это он.

Офицерская палата находилась в противоположном конце здания. Янка, сильно волнуясь, следовал за санитаром.

— Вот здесь, — санитар приоткрыл дверь и, повернувшись направо, обратился к кому-то, лежавшему у дверей:

— Ваше благородие, к вам гость пришел.

— Пусть войдет, — услышал Янка ясный, ставший теперь чуть более резким голос брата.

Минутой позже они уже держались за руки и, улыбаясь, смотрели друг на друга.

— Ну садись, гость, — Карл указал на стул. — Рассказывай, что дома хорошего.

Янка развязал узелок и стал вынимать принесенные гостинцы.

— Это от Эльзы, это мама прислала. Вот тебе немного денег, может, понадобятся.

— Спасибо, это лишнее — я же получаю жалованье, — ответил Карл. — Смотри-ка, шоколад, варенье! Янка, ты ведь еще не обедал?

— Я в Милгрависе позавтракал, мне сейчас не хочется.

— Ничего, гостей принято угощать, — Карл нажал кнопку звонка и попросил вошедшую сестру принести чай. Нет, он нисколько не похудел, только лицо немного побледнело, а в остальном все тот же прежний здоровяк с могучими плечами и мускулистыми руками. Лишь поворачиваясь на кровати, он осторожно поднимал раненую ногу и стискивал зубы.

Янка поставил все на стол и чуть не забыл про цветы. Вспомнив о них, он вспыхнул, но не мог решиться отдать их брату. Не выпуская из рук серенький мешочек, он осматривал комнату, большие окна, еще две кровати, на которых тоже лежали раненые офицеры, громадный портрет царя, оставшийся с того времени, когда здесь помещалась школа. Взгляд Янки остановился на офицерском френче брата. На темных защитного цвета погонах и в самом деле виднелись две звездочки, а на груди — новенький орден на черно-золотой ленточке.

— За что это у тебя? — поинтересовался Янка.

— Да так… кое за что. Потом расскажу, а пока закусим.

Нечего делать, пришлось Янке попробовать принесенные им бисквиты и шоколад. Это было очень вкусно, и Карл, заметив это, усиленно угощал, радуясь его аппетиту. В общем, получилось, что Янка угостил себя предназначенными для брата лакомствами. Он сообразил все это значительно позже, и ему стало стыдно, а пока некогда было думать, уж очень бисквиты пришлись ему по вкусу, а рассказы брата о военной жизни оказались настолько интересными, что, слушая их, можно было забыть обо всем на свете. Карл умышленно ничего не приукрашивал, чтобы вновь не пробудить в Янке тоску по военной жизни. Он рассказывал о том, как стрелки мокнут в болотистых окопах, как кусают их насекомые, как случается, что несколько дней подряд приходится сидеть без еды, о трудных переходах с полной выкладкой на спине и бессонных ночах. Жизнь солдата — нелегкая жизнь, она никого не балует, и ежеминутно тебя подстерегает смерть.

— А как на Острове смерти? — спросил Янка.

Карл нарисовал ему такие картины, от которых мурашки забегали по телу: люди с оторванными головами, вырванными боками, из которых вываливаются наружу внутренности, юноши с изуродованными лицами, без носа и рта; люди, легкие которых отравлены ядовитыми газами, извиваются в страшных судорогах с кровавой пеной на губах, их мучения может облегчить лишь смерть. Вороны и крысы терзают убитых, тела которых не успели похоронить. Даже живые пропахли трупами, люди живут в полубредовом состоянии. Постепенно они привыкают к опасности, потому что нет смысла бояться, если знаешь, что от нее нельзя избавиться.

— Но ты дома обо всем этом не рассказывай, — предупредил Карл. — Ведь я рассказал тебе правду, чтобы ты знал, какова война.

— А как ты сам переносишь все ужасы? — спросил Янка.

— Я себе все представлял несколько иначе. Но когда оказалось, что это не так, пришлось привыкать. Только привыкать нелегко, ох, нелегко! И я не желаю тебе испытать такое. Не стоит, Янка… Право, не стоит… Ну, а теперь рассказывай, что дома делается. Все там по-старому?

Янка сообщил обо всех домашних, кто чем занимается, какие он получил в школе отметки, и все, что его просили передать Карлу.

— Валтеры еще живут у нас? — спросил Карл, делая вид, что возится с больной ногой. — Все по-прежнему? Черт, что там с этим бинтом? Проклятый… А Сармите?.. Все так же работает на строительстве дороги? Придется позвать сестру, чтобы перевязала, — Карл повернул к брату покрасневшее лицо.

— Сармите?.. — Янка опять вспомнил про букет и, наконец, собрался с духом: — Сармите послала тебе это и велела передать привет.

— Да? Спасибо, — Карл нюхал цветы, стараясь скрыть улыбку, но глаза его весело сияли и дыхание стало неровным. — Передавай ей привет от меня.

— Хорошо, передам.

— Как она поживает, как ее заработки?

— Она работает на лошади.

— Вон что. А Эрнест… все так же целыми днями на море? Не завел себе невесту? Он же теперь взрослый парень.

— Как будто нет, я ничего такого не замечал.

— Так, так… Надо будет попросить, чтобы принесли свежей воды, а то цветочки завянут.

«Как хорошо я это придумал…» — решил Янка, видя радость брата, которую тот пытался скрыть. И хотя эта радость была результатом заблуждения, а волнение вызвано ложью, сердце Янки оставалось спокойным: Карл никогда не узнает, как это произошло.

Этим надеждам тут же пришел конец.

— Знаешь что, я напишу ей письмо, а ты передашь, — сказал Карл. — Я служил в одном батальоне с Ансисом, и он просил меня сообщить об этом сестре при встрече.

«Вот так влип!.. — забеспокоился Янка, когда брат достал блокнот. — Напишет ей про цветы, и все обнаружится. Что Сармите подумает? Придется ей все рассказать».

Пробыв еще около часа, Янка ушел, чтобы с последним пароходиком добраться до Милгрависа, а утром отправиться домой.

На обратном пути не оказалось ни одной попутной подводы, и Янка, валясь с ног от усталости, лишь к вечеру третьего дня добрался домой. Когда, наконец, домашним все подробно было рассказано и прекратился нескончаемый поток вопросов матери, Янка вышел во двор и до тех пор вертелся там, пока не дождался Сармите.

— Я был в Риге у брата, — сообщил он ей. — Он лежит раненый в госпитале.

— Я знаю. Но почему ты не сказал мне, что идешь в Ригу?

— Да так…

— Я бы ему привет послала…

Янка чуть не рассмеялся от удовольствия.

— Я это сделал и без твоей просьбы. Ты не сердишься?

— Нет. Почему же? Но ты мог мне сказать об этом раньше.

— Не удалось. И вот еще что… только не вздумай рассердиться: я снес Карлу цветы.

— На так что же? — засмеялась Сармите. — Почему бы тебе не снести? Какой ты чудак!

— Да, но я сказал, что их прислала ты, потому что ему приятнее получить их от тебя.

— Ах, вот ты какой? — Сармите, густо покраснев, погрозила Янке пальцем. — Погоди, я расскажу ему…

— Ради бога не делай этого. Если ты мне это обещаешь, я тебе что-то дам, — Янка показал письмо.

Сармите покраснела еще больше.

— А если это письмо опять дело твоих рук? — смеялась она.

— Честное слово, от него.

— Тебе теперь нельзя верить.

— Но я же тебе говорю. Да и потом, разве это мой почерк?

Добившись от Сармите обещания, что она будет молчать, Янка отдал ей письмо и убежал. Наконец-то все устроено, и маленький дипломат мог спокойно растянуться в кровати после тяжелых трудов.

«Все будет хорошо, — думал он, — я поступил правильно. Ведь я понимаю, что у них на уме. Они еще когда-нибудь поблагодарят меня…»

3