Тридцать три удовольствия

— Мамочка, убью!

— У меня, между прочим, пистолет.

Музыканты в нарядных украинских костюмах взялись играть на своих электрогитарах, я вырвал Ларису из объятий Николки и стал с ней танцевать. Однако хороша же была «Древнекиевская» — в глазах у меня все счастливо расплывалось, и Лариса в своем пушистом красном свитере была как горячее пламя, пляшущее передо мною, сверкающее зелеными искрами глаз и лучами золотистых волос.

Музыканты спивали какую-то смешную писню:

Нет, надо было срочно ехать в Москву, а не то это плохо бы кончилось. Ну куда мне было отбирать у Николки его невесту? Мыслимое ли дело — у лучшего друга!

Я схватил Ларису за руку, притянул к себе, поцеловал в горячую щечку и повел к нашему столику.

— Все-все-все, одеколончики и птички мои, пора нам на вокзальчик и в Московочку.

— Подожди, я еще поросенка не доел! — возмущенно жуя, развел руками Николка.

— Может, ты еще раз хочешь с кем-нибуль посоревноваться? Было бы нехудо повторить, — предложил я. — Только вон того не бери себе в соперники, — я указал на одного из музыкантов, огромную бочку с усами. — Иначе тебе придется завтра утром в голом виде кланяться Богдану Хмельницкому.

— Ты меня заменишь.

— В Киеве нет сфинксов, а я — сфинксопоклонник.

— Свинопоклонник ты. Ладно, сейчас доем и поедем.

— Между прочим, уже семь часов.

— Мы, конечно, могли бы переночевать у кого-нибудь из моих подруг, — сказала Лариса, — но во-первых, я со всеми перессорилась, а во-вторых, ужасно не терпится поскорее уехать отсюда, из города моих кошмаров. Представляете, мне до сих пор мерещится, что вот-вот они войдут сюда оба. И оба с пистолетами. О, Боже, какой это был кошмар сегодня! Мамочка, миленький, пусть я отдала свое сердце этому обжоре, но моим героем отныне и навеки будешь ты.

Через несколько часов мы уже ехали в поезде. Я раздобыл в одном из соседних купе гитару, и Лариса тихо напевала свои чудесные, чудесные песни.

Удовольствие двадцатое

ЖЕНИТЬБА НИКОЛАЯ СТЕПАНОВИЧА И ЛАРИСЫ НИКОЛАЕВНЫ

— На ее месте я бы после всего этого женился на тебе, а не на Николке, — сказал Ардалион Иванович, сидя у меня в гостях в съемной квартире на Семеновской и вертя в руках пистолет.

— Начнем с того, — возразил я, — что на ее месте ты бы не женился, а вышел замуж. Надо лучше знать русского языка. А во-вторых, посуди сам, зачем мне жениться на ней, если она любит Николку, Николка любит ее, а я никого не люблю. Кроме Родины. Но на ней мог жениться только Блок.

— Кто-кто?

— Блок. Поэт такой. У него есть стихи: «О Русь моя! Жена моя!»

— С каких это пор ты тоже стал стишки читать?

— Да это меня все Николаша просвещает. Сам-то я читать не умею.

— Это очень удачно, что «макар». К нему всегда можно достать патроны. А когда у них свадьба?

— Одиннадцатого мая. Еще месяц.

— Говорят, кто в мае женится, тот потом всю жизнь мается.

— Ерунда. По-моему, лучше всего в мае — самое упоительное время года.

— Это верно. Все тридцать три удовольствия. И не жарко, и не холодно, и солнце светит, и грозы, и природа расцветает, и мух еще мало, и майские жуки, и сирень, и черемуха. Хорошее время. Так что же будем с ними делать?

— В каком смысле? — не понял я.

— Ну как в каком? Что, просто так подарим Николку Ларисе, а Ларису — Николке? Да не будь я после этого Ардалион Тетка!

Целый месяц мы с Ардалионом Ивановичем составляли коварный план заговора. К одиннадцатому мая все было тщательно продумано и подготовлено. Ардалион не жалел денег, да и я кое-где внес свою скромную лепту, ведь у меня вышла первая книгу моих карикатур, и я получил некоторую сумму. Когда на презентации книги зашел разговор о свадьбе, которая должна была состояться уже через неделю, Ардалион Иванович с бокалом шампанского, от которого он едва ли отхлебнул и пару глотков за весь вечер, поскольку у него стоял «деловой штиль», сказал мне, кивая в сторону счастливой парочки:

— Бедняги, они еще не подозревают, какой их ждет кошмар.

— Что там чеховская «Свадьба»! — ухмыльнулся я.

— Я все думаю, не вызвать ли еще для полноты ощущений папашу невесты? — сказал Ардалион Иванович, щурясь.

— Ни в коем случае! — чуть не поперхнулся я. — Это уже будет слишком сильное удовольствие. Надо ограничивать себя в гедонистических возлияниях.

— Эх, как долго еще ждать, — прорычал Ардалион Иванович, глядя на Николку и Птичку и дергая верхней губой. — Я бы хоть сейчас проглотил их обоих.

— Садюга!

Наконец настал этот день.

Начало мая, да и конец апреля, в том году выдались на редкость жаркими. В день свадьбы Николая Степановича и Ларисы Николаевны жара пробудилась раньше всех. Всю ночь накануне я почти не спал, мурашки бегали у меня по коже от предвкушения грядущих событий. С первыми лучами солнца я уже был на ногах, очень долго, прямо как Николка, чистил себе перышки, сорочку нагладил до такой степени, что она стала похожей на рекламное изображение. Потом отправился на рынок за цветами и поражался, что в восемь часов утра в Москве уже жарко, как в Каире. А когда в десять я отправился к Николке, то по дороге изрядно взмок, хотя одет был в белую сорочку и легкий летний костюм кремового цвета. В дипломате у меня лежал пистолет в коробке из-под гаванских сигар и скромные подарки молодым — миксер и маленький японский магнитофончик. Добираясь на такси до Ставропольской улицы, где возле самого Кузьминского лесопарка жили родители Николки и где должна была состояться свадьба, я чувствовал, как к сердцу подступает волнение, хотя до начала задуманной мною и Ардалионом операции было еще несколько часов. Ардалионов «фордок» уже стоял у подъезда. Игорь с женой тоже были там. Все ждали только меня — свидетеля со стороны жениха. Мухе Мухиной отведена была роль свидетельницы со стороны невесты. Из Киева приехала только крестная Ларисы, голубоглазая пожилая женщина, Тамара Петровна. В одиннадцать отправились на улицу Грибоедова. Я ехал в машине с женихом и его отцом, Степаном Николаевичем. В машине с невестой ехали ее крестная, Маша Мухина и будущая свекровь, Антонина Ивановна. Ардалионов «фордок» забрал оставшихся — самого Ардалиона Ивановича, Игоря Мухина и родного дядю Николки, Петра Николаевича с женой, Маргаритой Леонидовной. Итого, одиннадцать человек. Как я предполагал, финансовое состояние Николки не позволяло ему устроить более пышное пиршество. Большая часть денег была угрохана на необыкновенно красивое платье невесты, новый костюм для жениха, кольца, два заказных автомобиля и все остальное. Так что застолье обещало быть скромненьким.

И вот мы во Дворце бракосочетаний, самом знаменитом в Москве. Николка чрезмерно волнуется, я то и дело ободряю его:

— Ну ты что, первый раз замужем, что ли?

Но все же он счастлив. Лицо его, бледное и взмокшее от жары, выражает восторг по поводу происходящего события. На нем светло-серый костюм, изящно подчеркивающий его стройную высокую фигуру, галстук подобран со вкусом. На Николку заглядываются из других свадеб, оттуда доносятся восторги:

— Хорош жених. Подтянутый, стройный, красивый. Прямо гусар!

— Да и невеста хороша. Просто конфетка. Кукла Барби.

«Ох, дуры!» — думаю я и вспоминаю, как я тоже, когда впервые увидел Ларису и ее подружку, дал им определение «барбочки». Нет, конечно, она не Барби, в ней ничего нет стандартного. Она просто тонка и изящна, в ней нет той особой спортивности, к которой стремятся теперь девушки, свихнувшиеся на американизме. В то же время и чего-то невероятно особенного в ней нет. Но почему же так щемит мое сердце, когда объявляют: