Тридцать три удовольствия

— Нет, Руслан Тимурович, еще не приехали.

— Добро, — кивал головой начальник и делал вид, что готов ждать сколько угодно — хоть до победы коммунизма, хоть до торжества рыночной экономики и капитализма. Столы уже были уставлены всевозможной снедью и бутылками, среди которых возвышались трехлитровые бутылки смирновской водки, с ручками. Наконец, в очередной раз появившийся подчиненный взволнованным голосом сообщил:

— Руслан Тимурович, только что звонили из Хельсинки. У них непредвиденные обстоятельства, приедут не сегодня, а завтра в это же время.

— Добро, — сказал Руслан Тимурович и поманил к себе официанта.

— Ничего не могу поделать, — развел руками официант. — Горячие закуски, горячее, мороженое и кофе отменить могу, а за все что стоит на столах, извините, придется расплатиться.

— Добро, — невозмутимо сказал Руслан Тимурович, расплатился, усадил рядом с собой своего подчиненного и сказал ему: — Съедим сколько съестся. Ну и выпьем соответственно.

— Интересно, — сказала Птичка, — сколько у них съестся?

— Может, помочь им? — предложил Николка, налил себе, мне и Ларисе пива, чокнулся с нами и изящным движением помахал своим стаканом Руслану Тимуровичу и его рабу — мол, и за ваше здоровье тоже. Руслан Тимурович вскинул брови и не менее элегантным жестом показал, что мы были бы желанными гостями за их столом. Мы немного посовещались и через три минуты уже сидели вместо гостей из Хельсинки. Не успели мы выпить по первой рюмке «смирновской», как Руслан Тимурович осведомился, откуда мы приехали, а узнав, что из Москвы, спросил:

— Ну и как там обстановка на сегодняшний день?

— До завтрашнего утра трудно сказать что-либо определенное — туманно ответил я, и мой ответ вполне удовлетворил Руслана Тимуровича. Потом мы расспросили про гостей из Хельсинки и выразили сочувствие, что они не приехали.

— Интересно, — сказала Птичка, — а смог бы кто-нибудь во всем мире съесть один все, что здесь стоит на столе?

— Вполне бы мог, — ответил Руслан Тимурович, похлопывая по плечу своего раба: — Вот Боря, он мог бы. Он может съесть и выпить товарный вагон, полный водки и закусок. А может не есть ничего целых три недели.

— Это хороший Боря, — оценила достоинства раба Птичка. — Бывают Бори плохие, а этот просто прелесть. Боря, съешьте, пожалуйста, все, что тут стоит на столе.

— Неохота, — сказал раб, покосившись на хозяина — не отдаст ли тот повеления, но Руслан Тимурович молчал, берег раба.

— Ну пожалуйста, ну что вам стоит, — умоляла Лариса.

— Так не интересно, — жуя, отвечал раб. — Вот если бы посоревноваться с кем-нибудь на то, кто больше съест и выпьет, тогда интересно.

— Одеколон Степаныч, — ласково обратилась Птичка к Николке. — Вы такой у меня прожорливый. Сбейте спесь с этого зазнавшегося Бори. Вы принимаете вызов?

— Принимаю, — не моргнув глазом, отвечал Николка. — Каковы условия поединка?

— Проигравшего обезглавливают, — предложил я. — А его нафаршированный желудок запекают в духовке и подают завтра на обед.

— Насколько я понимаю, товарищ шутит, — сказал Руслан Тимурович и предложил свой вариант — завтра утром проигравший в одних трусах проходит по всему парапету одной из набережных Невы, скажем, по всей Адмиралтейской.

— Ну да, а милиция? — возразил Николка.

— Какая милиция! Вы что, смеетесь? — сказал Руслан Тимурович, всем своим видом показывая, что он принадлежит к той категории людей, интересы которых милиция будет защищать при любых обстоятельствах и в любую погоду.

— Что ж, я согласен на такое условие, — сказал раб Боря, да и разве можно было ему отказываться от условия, предложенного боссом? Николка некоторое время артачился, но мы с Птичкой его уломали, убедив, что в том нет ничего позорного, а только весело и смешно.

— Кстати, — предложил я. — Некоторое, изящное на мой взгляд, дополнение к условию. Помнишь, Николка, когда мы были в Египте, там, у развалин какого-то храма, ты говорил, что сфинксы из этого храма стоят на набережной Невы в Питере? Так вот, я предлагаю, чтобы проигравший торжественно подошел по парапету набережной к одному из сфинксов, пал пред ним на колени и произнес какую-нибудь многозначительную фразу или пророчество. Это попадет в хроники города, в историю.

— Здорово! — воскликнула Птичка. — Надо Невзорова предупредить, чтобы в «Шестистах секундах» показали.

— Ну да, и чтоб потом меня с работы уволили, — фыркнул Николка, — большое спасибо, Ларисочка!

— А ты не проигрывай пари.

— Надо негром намазать, тогда не узнают, — сказал Руслан Тимурович.

— Правильно! — обрадовалась Птичка. — И не в трусах, а в набедренных повязках.

Уговор состоялся. Началось соревнование. Соперникам накладывали в тарелки равное количество закусок и наливали в рюмки одинаковое количество водки. Никогда я не мог представить себе, что бывают такие животные, как этот раб Руслана Тимуровича. Он поглощал еду и водку с таким видом, будто не сидел на стуле, а был на прямую подключен к системе ленинградской канализации. Каждую тарелку он съедал на одну-две минуты раньше, чем Николка, который довольно скоро начал потихоньку давиться едой, отпыхиваться и покраснел, как датское салями.

— Коленька, миленький, жуй, голубчик! — болела за своего жениха Лариса.

— Если вы думаете, что мой Боря сможет сказать сфинксу что-нибудь умное или, как вы говорите, прозорливое, то очень ошибаетесь, — сказал Руслан Тимурович. — Так что, пусть лучше проиграет ваш Николай.

В скобках отметим, что Руслан Тимурович почему-то определил, будто я человек с положением, а Николка — раб при мне, как при нем Боря. Видно, глаз у него наметан был на то, чтобы различать людей, у которых водятся деньги, от тех, у кого в карманах звучат романсы и гуляет ветер.

Николка проиграл состязание. Ему стало плохо.

— Сдаюсь! — прохрипел он и попросил меня, чтобы я отвел его в наш номер. Птичка отправилась с нами.

— Ну и монстр! — восклицала она по пути. — Вы видели, когда мы уходили, он все так же невозмутимо продолжал поедать салат, на котором застопорился Коля? Мне кажется, это вообще не человек, а робот какой-то.

В номере пришлось сделать Николке небольшое промывание, чтобы слегка освободить несчастный желудок. Бедный Николка — видно, не так уж часто в последнее время приходилось ему есть от пуза, если он согласился все же принять участие в этом извращенном соревновании.

Через час-полтора ему сделалось лучше, и мы стали решать, что будем делать завтра, позориться ли на весь мир поклонением сфинксу или избежать исполнения условия.

— Долг чести не позволяет мне не выполнить условия поединка, — мычал, лежа в кровати, Николка.

— Между прочим, дама сердца может освободить тебя от этого долга во имя любви к ней, — изобрел я способ освобождения моего друга.

— Я просто не знаю, как быть, — чуть не плача говорила Птичка. — Мне жалко Николку, но так хочется, чтобы эта забавная штука случилась. Одеколончик, я не освобождаю тебя… Или уж ладно, освобождаю… Нет, ничего не ладно, не освобождаю…

В конце концов решено было завтра встать спозаранку и поехать в Петергоф, сдав ключи от номера. Вернувшись из Петергофа, побродить немного по Питеру, поужинать в ресторане «Кавказский» и спокойненько уехать в Москву.

Ночью мне не спалось. Я лежал в постели и прислушивался ко всем звукам, долетающим из соседней комнаты. Мне то и дело начинало казаться, что кровать у них там приступила к исполнению своей скрипучей песни, и тогда сердце мое замирало и обливалось горькой ревностью. И я сожалел, что не взял с собою Ротика, чтобы заглушать эту ревность.

Утром Николка вдруг переменил свое решение и наотрез отказался от побега. В восемь часов утра, как и было оговорено, раб Боря постучался в дверь нашего номера, еще через двадцать минут черная «волга» остановилась около набережной Невы, где уже ожидала предупрежденная обо всем съемочная группа «600 секунд». Невзорова самого не было. Несколько редких прохожих остановились, с любопытством ожидая, что произойдет. Светило яркое солнце, на небе не виднелось ни облачка, и прекрасный град Петра сверкал белоснежьем, позолотой, стеклом окон. Из черной «волги» вышел известный московский карикатурист Федор Мамонин, член тайной секты сфинксопоклонников. Он был бос и наг, и лишь махровое полотенце, принадлежащее, между прочим, гостинице ЦК КПСС, укрывало его чресла. Он был слегка подгримирован под египтянина бывшим гримером Киевского театра оперетты Ларисой Чайкиной и проинструктирован известным историком современности Николаем Старовым. Взобравшись на парапет набережной, Федор Иванович медленно пошел в сторону гранитного сфинкса. Подойдя к изваянию, он упал пред ним на колени, совершил поклонение и громко пропел, подражая манере муэдзина: