Хромовые сапоги (СИ)

- Тактика, - сказал Женька, посмотрев на свои часы.

- А что все-таки случилось, товарищ майор? – спросил по дороге в учебный корпус Строгин.

- Да понимаешь, я и сам толком всего не знаю… говорят вскрылся какой-то антисоветский заговор и в нем вроде бы участвовали дети высокопоставленных партийных работников, исполкомовцев, милиции, вот и наш Пахоменко пострадал именно из-за этого… Вы понимаете, что могло произойти с вами, если бы хоть на чуточку были виноваты?! Лучше и не думать даже!

<p style="margin-left:159.75pt;">

*               *                  *

            Вскоре все улеглось, страсти остыли, разговоры сменили тему. Мы почти забыли и случай, и даже то, что раньше училищем командовал не Анверов, а кто-то другой. Впрочем, оно и понятно. Начальник училища далеко, а непосредственные командиры близко и вот их-то никто не менял, их требования оставались почти неизменны. Нововведения, установленные новым начальником училища, быстро превратились в каждодневную рутину, впрочем, кардинально они не отличались от прежних, мы быстро свыклись с ними и уже больше не обращали на них никакого внимания. Жизнь вошла в свое привычное русло. Неделя проходила за неделей сменяя предыдущую и ничего в нашей жизни не меняя. Пролетел январь, наступил февраль. Тоже ничем не примечательный месяц, кроме, пожалуй, одного дня.

            В феврале намечался праздник, который по традиции отмечали все курсанты выпускного курса. Праздник или просто знаменательный день, назывался «Днем зачатия». Суть его была в том, что впрочем итак всем известно. Человек рождается через девять месяцев после оплодотворения яйцеклетки женщины. Мы знали, что выпуск в том году планировался как обычно в двадцатых числах октября. Соответственно октябрь минус девять месяцев получалось двадцатое февраля. Вот именно двадцатого февраля и зачинались мы, как офицеры советской армии. Потом нам предстоял день, отделяющий от первого офицерского звания ровно на сто дней. Его именовали «сто дней до приказа».

            Но самым почитаемым все же был день зачатия. То ли потому, что именно зимой посреди скуки и обыденности сильнее хотелось выпуститься во взрослую жизнь, то ли потому что только он имел хоть какой-то ритуал и требовал его соблюдения, не знаю, но его мы все ждали с особым чувством.

            Двадцатого февраля с утра ничего особенного не происходило, если не считать того, что все тщательно выбривались, подшивали не просто свежие, а исключительно новые подворотнички, начищали сапоги и медные бляхи на ремнях до яркого блеска. В общежитии с утра чувствовалось некое напряжение, торжественность и возбуждение. Мы представляли себе свидание с любимой женщиной, которая и принесет нового офицера в своем подоле. Осмотр личного состава, вот уже почти два года не производящийся вопреки требованиям устава в этот день проводился с особой тщательностью. Сам Строгин ходил между шеренгами и осматривал внешний вид четверокурсников своего взвода. Мы же покорно, словно какие-нибудь новобранцы подыгрывали ему. Конечно это была игра, правила которой соблюдались беспрекословно всеми. Даже дежурный офицер, бывший курсант исполнял положенную ему роль.

            Потом был неизменный завтрак и развод на занятия. На плацу комбат делал вид, что ничего особенного не происходит, но фраза, выкрикнутая им между обычными наставлениями, говорила о том, что все офицеры знали об этом дне и с опаской ожидали его наступления, а вернее даже вечера и ночи.

- Предупреждаю четвертый курс, ибио ма, никаких празднований со спиртным! Офицеры буду контролировать вас! Тех, кто попадется ибио ма, отчислим! Это требование начальника училища!

            Конечно они были не в состоянии отменить этот день, поэтому угрозы и предупреждения сыпались со всех сторон. Не знаю, как другие, но мы, пойманные на третьем курсе за пьянку, даже и не собирались отмечать день зачатия спиртным, а вот все остальные атрибуты праздника нами соблюдались неукоснительно.

            Двадцатое число выпало на будний день и даже не на среду, когда у нас было увольнение по причине банного дня, поэтому в этот день выхода в город у нас не планировалось, конечно кроме женатиков, уходивших в увольнение каждый день.

            Занятия проходили в штатном режиме. Наведения через АСУ в учебном центре наводили на всех скуку. После реальных выполнений упражнений с настоящими летчиками, имитация всего и всех казалось детским лепетом. Правда, развлекались мы на таких занятиях, как могли дурачились. Курсант подыгрывающий и исполнявший роль цели – противника, говорил на ломаном английском языке или ломал русский. А тот, кто озвучивал нашего перехватчика дурачился по-своему.

- Земля, я полсотни пятый, - кричал он в микрофон, - цель вижу, враг пытается уйти, но не уйдет! Стой проклятый басурманин!

- Ноу! Ноу, ай эм гуд! Нихт шизн! – кричал в трубку непрошенный гость.

- Врешь! Не уйдешь! Разрешите сбить цель?

- Разрешаю, цель по курсу выше две! – командовал штурман.

- Ракеты ушли мимо! Разрешите применить таран?!

- Вперед!

            И все было в таком духе, если преподавателя рядом не было. После обеда мы отсидели на «сампо», после которой потянулись в общагу. Там все разбрелись по своим комнатам, а вскоре этаж превратился в обыкновенный повседневный улей. Туда-сюда по коридору сновали полураздетые курсанты, дверь умывальника хлопала, возможно, чуть чаще обычного, да запах табака стоял чуть сильнее, чем раньше. Ничто не изменилось в тот день. Время тянулось, правда, казалось, что еще дольше вчерашнего.

Мы сидели в комнате и гоняли чай, заваренный, как всегда в трехлитровой банке. К чаю у нас ничего не случилось и кроме кускового сахара жизнь подсластить было нечем. Стас пил и одновременно читал, Вадька уделил все свое внимание только чаепитию. Бобер только и успевал сделать пару глотков, а потом выскакивал из комнаты, оставляя нас на пару минут без своего присутствия. Разговор наш струился вяло и лениво. Темы быстро заканчивались, а на новые не хватало ни сил, ни желания. Все больше мы молчали, и только негромкие звуки, втягиваемого во внутрь, горячего чая нарушали тишину комнаты.