Яна и Ян

Слушая выступления ребят, я думал о том, что такие, как Жачек, есть в любом коллективе. Нередко они становятся мишенью для шуток, все их учат и наставляют, но когда унижают… во мне сразу восстает чувство справедливости. Ведь Слива и ему подобные в своих речах очень часто употребляют слова «социалистическая армия». Но разве имеют они о ней правильное представление?

На другой день я перевел Жачека во взвод к Жальскому. Мне очень хотелось, чтобы Гонза доказал Сливе, как должен вести воспитательную работу с солдатами настоящий командир социалистической армии.

Перед этим я решил поговорить с Жачеком. Он, по обыкновению, то краснел, то бледнел, примостившись на самом краешке стула, и, казалось, с огромным трудом выдавливал из себя односложные ответы.

— Что тебе больше всего нравится?

— Голуби.

— Голуби?

— Почтовые.

— А кроме почтовых голубей?

— Вот эти… ящики. — Он указал на радио.

— Музыка?

Он закачал головой. Ну и разговор! Я даже в чем-то начал сочувствовать Сливе. Но потом Йозеф Жачек все-таки сбивчиво объяснил, что речь идет о проблеме быстрейшей передачи сообщений, об обеспечении связи на максимальном расстоянии на земле и в воздухе. И вдруг он заговорил довольно связно, перестал краснеть, весь переменился, а я смотрел на него, и до меня постепенно доходило, что в нем, может быть, погибает связист экстра-класса, я же до сих пор ни о чем даже не догадывался, что мне, как и Сливе, не мешало бы выступить с самокритичной речью, потому что я тоже нарушил устав: ведь каждый командир обязан знать все о своих подчиненных и внимательно относиться к их нуждам и склонностям.

Солдаты из взвода Сливы простились с Жачеком под похоронный хорал — они остались верны себе до конца. Зато во взводе Жальского его приняли доброжелательно. Конечно, солдаты хорошо понимали, что от результатов, которых добьется воин Жачек, в конечном счете будут зависеть и показатели их взвода, включившегося в соцсоревнование, и потому сразу окружили Жачека заботой и вниманием. А когда среди социалистических обязательств заряжающих и наводчиков взвода Жальского, которые взялись освоить вторую специальность — водителя, я обнаружил обязательство Жачека, то понял, что все идет нормально.

На некоторое время я позабыл о Жачеке. У меня и без него хлопот хватало. Но Вера опять напомнила мне о нем.

Это случилось в тот день, когда я собирался встречать Яну — она уезжала в Прагу сдавать экзамены. Ее не было всего три дня, однако я невероятно соскучился. Я побрился, переоделся, поставил на стол вазу с только что купленным букетом. В этот момент в комнату заглянула Вера — вернулась после встречи с пионерами.

— Заходи-заходи. Ну как твои пионеры?

Она была чем-то удручена.

— Я говорила с Жальским. У Жачека три дня назад пропал походный котелок.

— Ну и событие! Ты что, шутишь? А может, ты всерьез думаешь, что произошло ЧП, которое нужно расследовать? Да я ему лучше новый котелок куплю.

— Пропажа котелка не стала бы ЧП, если бы сегодня у Йозефа не исчезли коньки. — Вера была так расстроена, что с чешского перешла на словацкий.

— Коньки?! Но кому они понадобились?..

— Дорогой Ян, — она усмехнулась, но совсем невесело, — если ставишь перед собой какую-нибудь цель, то не стоит упускать ее из виду.

Я стал было возражать: мол, мне вовсе не светит нянчиться с Жачеком, однако Вера резко осадила меня: в любом случае дело нужно доводить до конца. Мы заспорили…

И вдруг открылась дверь, на пороге появилась Яна. Пот катил с нее градом: она тащила два тяжеленных чемодана.

Я удивленно посмотрел на часы:

— Ты уже приехала?

Яна взглянула на Веру, потом на меня и не сказала ни слова.

Ушел! Хлопнул дверью и ушел: он, дескать, не привык к сценам. Я, что ли, устраивала сцену? Я тащусь через весь город с двумя чемоданами, думаю: «Ах, бедняжка, опять он на дежурстве или опять его куда-то откомандировали», а он преспокойненько беседует с Верой в нашей комнате. Постель не застелена, в пепельнице полно окурков, ботинки под столом… И он еще смотрит на часы: «Ты уже приехала?»! Как будто я нагрянула невзначай. Раньше надо было смотреть на часы.

А потом по чистой случайности, ну совершенно случайно, я перевернула вазу с цветами — это когда бросила сумочку на стол. Вот тут-то он и взорвался. Я, мол, топчу цветы, которые он купил для меня, я, мол, не понимаю, что они с Верой решали серьезные проблемы, что эти три дня, когда капитан Понц отсутствовал и у него на шее оказалась целая рота, он мотался с утра до ночи… Ну, разумеется, только они — Ян, Вера и Лацо — и работают, только они треплют нервы и решают проблемы, а я живу себе поживаю.

На математике я провалилась, в квартире — словно Мамай прошел, да еще муж на меня кричит. Нет, я не плакала, но я действительно топтала букет. Плакать я начала после того, как Ян хлопнул дверью. Ну и пусть идет куда хочет!

Когда Вера спустя некоторое время заглянула в комнату, я сделала вид, будто сплю. И когда вернулся Ян, я продолжала лежать не шевелясь. Не зажигая света, он прошел на цыпочках в ванную, потом лег рядом. Я знала, что он не спит, но не окликнула его.

Так мы и лежали друг подле друга, будто чужие. Неужели такое может случиться всего через пять месяцев после свадьбы, после пяти месяцев счастливой супружеской жизни?

Наконец я уснула. Когда я открыла глаза, то поняла, что впервые проспала. Все уже ушли. Ушли, не завтракая. В кухне на столе лежал листок бумаги. Содержание записки было лаконичным и строгим: «Не забудь, что сегодня мы приглашены к командиру. Ян».

И в кабинете командира полка мы сидели друг против друга, будто чужие. Внешне, может, это было и незаметно, однако каждой своей частичкой я чувствовала это отчуждение. Я постаралась, несмотря на заплаканные глаза, привести себя в порядок, даже в парикмахерскую сходила, но Ян, который ждал меня у ворот, никак на это не отреагировал.

— Сегодня ты точна, — только и сказал он.

Если бы не ссора, встреча с командиром полка могла бы стать одним из светлых воспоминаний в моей жизни. Седовласый полковник был так мил и внимателен, что я перестала робеть. Он расспрашивал, как мы живем, привыкла ли я к трудной роли жены кадрового военного, подшучивал над Яном: мол, имея такой прекрасный тыл, ему следует теперь и на фронтах добиваться выдающихся успехов. Потом с большим юмором рассказал нам о том, как сам начинал службу. Было это после войны в одной из отдаленных пограничных частей. Жена выдержала только месяц и сбежала, а он кинулся на почту и немедля отбил ей телеграмму: «Если не вернешься, застрелюсь». А когда прискакал обратно, то, к величайшему своему удивлению, застал жену дома — она преспокойно жарила кролика.

Под конец командир осведомился, нет ли у нас каких-либо трудностей или проблем и не может ли он чем-либо помочь нам в их разрешении, но мы дружно закачали головами. Однако командир оказался хорошим психологом. Вероятно, у его жены, перед тем как она убежала, тоже были заплаканные глаза, и он это хорошо запомнил. Может быть. Только он вдруг спросил Яна, как у него обстоит дело с отпуском.

Мой муж начал что-то бормотать насчет осени и подготовки к учениям, но полковник не стал его слушать. Он взял в руки настольный календарь и поинтересовался:

— Вы были в Крконоше? У меня там друг заведует небольшим пансионатом. Сезон еще не начался… Погодите, я ему позвоню. Правда, я не узнал, хотите ли вы поехать в Крконоше.

Я не осмелилась взглянуть на Яна, однако кивнула в знак согласия. Мне ужасно хотелось в Крконоше, хотя я все еще не верила в возможное счастье. Но полковник уже нажал какие-то кнопки на телефонном аппарате и перебросился с кем-то несколькими фразами. Потом обратился к Яну:

— В отпуск, поручик, отбываете в субботу, возвращаетесь в следующее воскресенье!

— Есть, товарищ полковник! — откозырял Ян.

В коридоре мы кинулись друг другу в объятия. Позабыв о прическе, сделанной в парикмахерской, и о накрашенных ресницах, я заплакала от радости. Благословен тот, кто выдумал отпуск. Да здравствует лето! Да здравствует командир полка!