Тридцать три удовольствия

— Разрешите произвести салют в честь юбиляра и новобрачных?

— Салют разрешаю, — коротко приказал главнокомандующий, и вслед за головой в дверь протиснулось все тело Зойферта, несущего в обеих руках по две бутылки «Салюта». Все закричали и покатились со смеху.

— Сработала! Сработала бутылочка! — ликовала Птичка, хлопая в ладоши.

— До чего же я вашу нацию обожаю, — смеялся Ардалион Иванович, хлопая Зойферта по плечу. — И сами себе жизнь устраиваете, и другим людям вовремя хорошее дело сделаете.

— Между прочим, я по национальности чех, — промолвил салютоносец.

— Вот я и обожаю вас, чехов, — еще пуще смеясь, проговорил Ардалион Иванович. — Спасибо. От всего сердца спасибо.

— Не стоит благодарности. А что это за вещица? Любопытная вещица. Можно посмотреть? — заинтересовался Зойферт бутылкой страшного старика.

— Это не вещица, а последняя инкарнация великого Аль-Бабуина, — сказал я. — Руками не трогать — может ударить током.

— Ну да! — не поверил чех. — Невероятно. Чисто сработано. Должно быть, дорого стоит такое, а? — Он почему-то подмигнул при этом Птичке.

Выпроводить исполнителя воли волшебной бутылки составило некоторый труд. Пришлось даже угостить его «Салютом».

— Предлагаю тост за здоровье прекрасной и таинственной Бастшери! — предложил я.

— Отлично, только кто это? — спросила Лариса.

Николка прошептал ей что-то в самое ухо. Должно быть, он сообщил ей, что этим именем я называю танцовщицу Закийю с каирского теплохода «Дядюшка Сунсун».

Стемнело, закапал дождь, и пришлось перебираться с балкона в номер. Николка и Лариса сказали, что сейчас придут, и ушли.

— Они уже не придут, — сказал Мухин, когда миновало более получаса с момента их исчезновения. — Это я вам компетентно заявляю как врач-гинеколог.

— Как вы думаете, я доживу до тридцати тысяч? — жалобно спросил Ардалион Иванович. Он уже расплывался, нижняя губа сильно выпячивалась.

Я попрощался, прихватил с собой выпитую наполовину бутылку и отправился вон из гостиницы.

Ни дождя, ни ветра уже не было, и я пошел на берег пролива. Там я сел на мокрую скамейку и в одиночестве пил и пьянел, время от времени поглядывая на окна гостиницы «Озан». «Миленький ты мой, возьми меня с собой, там, в краю далеком, я буду тебе чужой», — звучал в ушах у меня голос Птички. Этот голос и тихий плеск волн обволакивали мое сознание, и я не заметил, как уснул. Проснувшись часа через два от холода, я, дрожа и спотыкаясь, вернулся в гостиницу, где застал Ардалиона Ивановича на балконе. Он пьяно плакал.

— Ардалион Иванович, голубчик, не плачь, я принес тебе немного джина, — принялся я утешать его.

— Двадцать тысяч дней… — причитал он, не утешаясь. — Двадцать тысяч дней…

Удовольствие пятнадцатое

ИЗ ТРОАДЫ — ЧЕРЕЗ ВИФИНИЮ — НАЗАД В СТАМБУЛ

На другой день ненастья как не бывало. Сразу после завтрака мы отправились на пляж купаться и загорать. Влюбленная пара ни на завтраке, ни на пляже не появилась. Свой двадцать тысяч первый день Ардалион Иванович решил посвятить трезвости. Он искупался и, сидя в стороне от всех, занимался какими-то подсчетами. Тяга окончилась, и он уже жил там, в Москве, в своем бизнесе.

Мухин скучал по жене и детям, а я просто скучал — ни по кому. И пил пиво.

Перед самым обедом Ардалион Иванович закончил свои подсчеты, вернулся в наш мир и, подсев ко мне, озабоченно сказал:

— Не нравится мне это.

— Что именно? — спросил я.

— Где Николка?

— Известно где. В сетях наслаждений.

— Нет, что-то тут не так. Жив ли он?

— На Бастшери Птичка не тянет.

— Откуда ты знаешь? Э-э, не спеши с оценками. Между прочим, в ней есть что-то такое, не сразу заметное. Как в чайке — с виду белая, славная птица, не орел, не коршун, не сова, не ястреб. А все равно — хищная.

— Ну уж, не такие они и хищные — что чайки, что эта Чайкина. Автомобиль еще такой есть свадебный — «Чайка». Скажешь, в нем есть что-то от бронетранспортера?

— В любой женщине есть что-то от бронетранспортера, — упрямо заявил Ардалион Иванович.

— А вот и наш бронетранспортер, — сказал я, увидев приближающуюся Ларису. — Привет, Птичка поздняя!

— Привет, ранние черепахи.

Она была румяная и веселая, и в глазах у нее зеленела ласковая ирония ко всему окружающему.

— Где Николай? — грозно спросил Тетка.

— Спит мертвым сном.

— Что значит — мертвым? Он жив?

— Не знаю, не знаю… Что пристал, дядька старый? Найди себе двадцатитысячедневную и приставай к ней. Мамочка, пойдем купаться.

Вот так, просто и безобидно она разжаловала меня из Мамонта в Мамочку.

Скинув с себя юбку, блузку и босоножки, в бирюзовом купальнике, туго облегающем ее стройную фигуру, она побежала в воду, а я послушно последовал за ней. Мы плавали с ней в водах Геллеспонта так, будто она провела ночь не с Николкой, а со мной — она игриво подплывала ко мне, и я несколько раз дерзко осмелился коснуться пальцами ее плеча, спины и колена. Она словно не заметила этого. Смеясь, кувыркалась в воде и все восторгалась, какая чудесная, холодная вода.

— Лариса, — вдруг обратился я к ней, — ты правда хочешь выйти замуж за Николая?

— Федор, — передразнивая мой серьезный тон, отвечала она, — почему бы мне не пойти замуж за Николая?

— Потому что… Просто я волнуюсь за друга. У него это, кажется, всерьез.

— О, не волнуйся за друга, Федор. Я не съем твоего друга, Федор. Лучше поплыли на другой берег, Федор.

Она резко нырнула, вынырнула и быстро поплыла в сторону другого берега, которого даже не было видно.

— Лариса! Ты с ума сошла! Туда часа три плыть, не меньше! Сумасшедшая!

Я поплыл за нею следом, стараясь догнать, схватить и отвратить от безумной затеи. Но как тогда, на Ниле, догнать ее было невозможно, и я не на шутку перепугался. Оглянувшись, увидел, как далеко уже мы отплыли от нашего пляжа, и растерялся еще больше. Но уже в следующее мгновение увидел, что она лежит на спине, раскинув руки, и смеется:

— Господи, как хорошо! И никуда не нужно возвращаться, а лежать так и лежать, покуда не спустится кто-нибудь с небес и не заберет к себе, в эту высь.

Я подплыл к ней, с затаенным сердцем слушая чудесную мелодию ее восторженного голоса.

— И не холодно, и не страшно, и не темно, — говорила она, глядя в самое небо, — и не больно, и не стыдно, и не глупо. Вот так смотреть, не отрываясь, и думать только об одном: «Туда! Туда! Туда!» И сама не заметишь, как тело оторвется от воды и станет подниматься все выше и выше, медленно-медленно. Только не отрывать взгляда от высоты, не оглядываться, не смотреть вниз и не переставать твердить: «Туда! Туда! Туда!»

Она замолчала, набрала полные легкие воздуха, затем выдохнула все без остатка и стала погружаться под воду, снова напугав меня, но тут же вынырнула и расхохоталась:

— Не бойся, не утону, не улечу и не поплыву на другой берег этих ваших Дарданелл.

Слава Богу, она поплыла назад, к нашему пляжу гостиницы «Озан», и я, вздохнув с облегчением, не спеша поплыл за нею следом. Надо сказать, когда я преодолевал последнее расстояние до берега, то силы у меня уже были совсем на исходе, так что, если бы Птичка вздумала продолжить шутку с заплывом на тот берег еще на некоторое время, то неизвестно, вдвоем ли мы выплыли бы на берег или она одна.

Выйдя из воды, я плюхнулся ничком неподалеку от Ларисы, с трудом переводя дыхание.

— Ты правда подумал, что я хочу переплыть на другой берег? — спросила она.

— Правда.

— Испугался?

— Испугался, что не успеем вернуться к обеду.

— Испуга-ался, ха-ха!

Немного помолчав, она подползла ко мне поближе и спросила все таким же игривым тоном:

— А расскажи про то, кто такая Бастшери?