Сила притяжения

— Леннон? — спросил Эммет. Он был так обескуражен, что даже забыл про заикание.

— Да. Я знаю, что это ты. Ну конечно, ты постригся, купил себе контактные линзы, но я-то все понял, как только тебя увидел. Верь мне, ты был послан сюда для меня. Я всю жизнь был замурован в горящем доме, и вдруг ты явился, и встал в дверях, и показал мне, где выход. Я спать всю ночь не мог, так разволновался. Я все помню наизусть. Назови любую песню, и я ее спою. Я разгадал все шифры, кроме «Белого альбома». Как будто ты дал мне карту, на которой начернен путь к сокровищу, а последнего поворота нет. Я вижу крестик в середине, там, где зарыт клад, но где-то есть один поворот, который мне неизвестен, и без него я буду шататься вокруг да около в вечных поисках. Только ты меня туда можешь провести. Пожалуйста. Я что угодно для тебя сделаю.

Эммет нагнулся к самому уху Брюса.

— Я не могу тебе помочь. Я бы помог, но не могу. Ты ошибся, я не тот парень.

— Слушай, — сказал Брюс, приблизив к нему лицо так, что Эммет различил капилляры возле носа. — Этот Мэнсон все неправильно понял. Ты ведь не хотел никого убивать. Ну, я в курсе: «Дай миру шанс» и все такое. Когда говорили, что Пол мертв, они имели в виду не Пола. Они имели в виду тебя. Ты просто хотел сбить всех со следа. Это я могу понять. Что нужно артисту, кроме тишины и покоя? И ты просто выжидал, когда сможешь исчезнуть, так? Ты бросил семена в землю много лет назад, но не хотел, чтобы кто-то об этом знал, даже Йоко. Если это тебя утешит, скажу тебе, что, по-моему, она нормальная художница в своем роде. И наверняка хорошая мать. — Брюс вцепился в колени Эммета. — Ну, давай, скажи мне, пожалуйста. Я ведь все знаю. Никто не услышит.

— Леннон умер, — сказал Эммет. — Я н-н-не могу им быть. Я — Эммет.

— Я знаю, что ты умер, — закричал Брюс, — но ты не умер. Ты просто другой теперь. Давай же. — Он махал руками, будто дервиш, рискуя удариться.

— У меня встреча, — сказал Эммет, осторожно пятясь к кровати. Он сел подальше от бьющегося Брюса. Эммет взглянул на часы и удивленно раскрыл глаза, словно уже опаздывает.

Брюс сгреб сигареты со стола и принялся их мять.

— Вот что с тобой сделают, — сказал он. Табак сыпался сквозь пальцы, точно песок. — Утром я слышал, как доктора обсуждали тебя и смеялись. Сказали, ты слишком безумен даже для этого места. Ты сам-то знаешь, как это опасно? Это значит, ты совсем опустился, ты в курсе? Тебя переведут в государственную больницу, если не поостережешься. Я им скажу, что ты пытался наброситься на меня. Скажу им, что ты замышляешь изнасилование. И тогда тебе вколют торазин быстрее, чем ты успеешь произнести «земляничные поля». Поверь мне. Одна медсестра в меня влюблена. Я все знаю. На меня их правила не распространяются.

Брюс угрожающе надвигался. Его охватила ярость человека, которому нечего терять. Он швырнул Эммета на кровать и надавил ему на грудь, потом взял за горло и ущипнул.

— Ты когда-нибудь терял сознание? — спросил Брюс. — Что-то среднее между сном и смертью в газовой камере. Я сам пробовал. Все чернеет, и не можешь дышать. Я знаю, когда нужно остановиться. Или не остановиться.

Эммет взял Брюса за руки. Мягко их погладил, жестом убеждая ослабить хватку. Эммет не хотел выдать страха.

— Ну же, Брюс.

Брюс сжал его горло сильнее, потом дал передохнуть.

— Сам подумай. Я могу получить все, что пожелаю, не забудь. Тут как в мексиканской тюрьме, и, если я захочу, ты будешь легкой добычей.

Он забрызгал лицо Эммета слюной.

Эммет судорожно придумывал способ его успокоить. Но Брюс ведь и так уже в больнице. Он может делать все, что захочет. Если Брюс убьет Эммета, врачи продлят Брюсу лечение, вот и все.

Брюс как будто прочитал его мысли:

— Мне тут нравится. У меня есть все, что нужно. Comprenez?

Эммет схватил руки Брюса и прижал их к коленям. Он дружелюбно посмотрел врагу в глаза.

— Ты мне нравишься, Брюс. Я не собираюсь скрывать правду. Я открою тебе один секрет. Единственный, который у меня есть. Я могу нормально говорить. Это заикание — вранье. Я не могу объяснить, как это случилось, но дороги назад уже нет. Я не готов. Ты никому не скажешь?

— Хорошая попытка, — сказал Брюс. — Но говори хоть на эсперанто, мне, на хрен, плевать. Ты знаешь, что мне от тебя нужно.

— Больше я ничего сказать не могу. — Эммет встал и сделал крошечный шаг к двери, будто в спину ему был нацелен пистолет.

— Ага, значит, я прав. Это не всё. Стой. — Брюс бросился к Эммету, швырнул его на кровать, навалился сверху и затряс, схватив за волосы. Эммет испугался, что глаза выпрыгнут из орбит. — Говори… говори… — шипел Брюс.

— Малыш, да ты любишь погорячее! — крикнул Уинстон, входя в комнату. Брюс поднял голову и вытянул шею, приглаживая клочья волос. Он опустил глаза, притворно улыбаясь.

— Привет, Уинстон, — пробормотал он.

— Сколько любопытного происходит за закрытой дверью. — Уинстон подобрался к ним вплотную. Его толстые ляжки уткнулись Эммету в колени. Уинстон пахнул потом и сладким сиропом. — Я его первый увидел, так что ничего такого и не думай, — сказал он и игриво стукнул Брюса по плечу. — Это мой мальчонка.

— Мы просто разговаривали. Он вчера ночью очень забавно рассказывал. Про музыку. Мне стало интересно.

— Чего-то странноватый у тебя интерес, братан. Может, пойдешь скулить свои песенки еще куда?

Брюс встал. Эммет отвел глаза, но Брюс схватил его за руку:

— Найду тебя позже, Джон.

Эммет молчал. Как только Брюс вышел, он отодвинулся от Уинстона. От Уинстонова пота у Эммета промок шов на штанине.

— Джон? Так, что ли, тебя зовут? Мне казалось, что у тебя какое-то другое имя, недоделанное.

— Эммет с одной «т-т-т».

— Там, где я жил, меня звали Поджог. Никто меня Уинстоном не звал. У меня была эта фишка… ну, про пожары.

— У меня тоже. У меня всю жизнь были к-кошмары. Снилось, что я заперт в горящем доме. Я больше всего такой смерти боюсь.

— А я — нет, парень. Я их обожаю. Видел когда-нибудь, как дом горит?

— Однажды соседский дом сгорел, но я спал, а когда проснулся, увидел только дым и стены в-влажные.

— Я все время поджигал, — мечтательно протянул Уинстон. — Слушай, а где ты жил тогда? Может, я тот дом и поджег?

— В Калифорнии.

— He-а. Это не я. Никогда там не был. В первый раз это случилось в нескольких кварталах отсюда. Нечаянно. Я играл на заднем дворе со спичками и бутылкой керосина. А тут трава загорелась. Огонь пополз прямо к соседскому дому, как будто я горящую дорожку сделал прямо к двери. Это надо было видеть! Огонь сожрал все, что было на земле, уже грыз плющ, там плющ свисал с белых решеток, возле кухни. Сначала пламя просто лизало дерево, так, знаешь, поддразнивая, а потом краска почернела, тут-то огонь и проснулся. Чмокал доски одну за другой, потом как разгорится, с каждой секундой все сильнее… Первым делом рухнула дверь полуподвала. Хрустнула, расщепилась и отлетела во двор. Только петли висели, как будто их кто-то открутил. Через минуту стали взрываться окна, как будто внутрь кто-то бомбы швырял. Бабах! Величайшее зрелище из всех, что я видел. Мне плевать было на хозяев. Они ведь могли и другой дом купить. Может, останутся без каких-нибудь там фотографий или еще чего, но это ведь такие эфемерные вещи, правда?

Эммет молча кивнул, будто смотрел на экран телевизора.

— Ну вот, значит, и тут сирена завыла, потом другая, и крыша оторвалась, кровля разлеталась, а фасад начал оседать, этаж за этажом, горящую мебель стало видно. Языки пламени на полу, на кровати, на столах и стульях. Все эти долбаные штуковины умирали по отдельности. Мне понравилось, как горят мягкие кресла. Сначала ткань, остается голый каркас, а он медленнее горит, такие получаются огненные кольца. А потом все здание рухнуло, ничего не осталось, груда обломков, и я пошел домой. Но скрыть не удалось. Мать догадалась. У меня одежда воняла, и глаза к тому же горели.

— Тебя забрали в тюрьму? — спросил Эммет.