Хромовые сапоги (СИ)

            Глубокой ночью я проснулся. Который был час я не знал, а посмотреть на часы не мог, так как на моей руке лежала голова Светы. Она крепко спала, да так тихонько, что я невольно прислушался к ее дыханию. Меня поразила тишина ночи, ее спокойствие и в то же время какое-то таинственное, мистическое ожидание чего-то, а может кого-то. Я никогда не думал, что ожидание может быть вокруг тебя, раньше мне казалось, что это сугубо внутренне чувство. Но в ту ночь я ощутил его не изнутри себя, а вне себя. Воздух был пропитан странным, пугающим ожиданием. Словно все вокруг притаилось и ждало чего-то мощного, неумолимого, что не пожалеет никого и ничего, не примет во внимание никаких просьб, предложений или компромиссов. Я почувствовал себя в невидимой вате, которая была везде, она не мешала дышать, но в то же время сковывала мои движения и волю. Мне не хотелось шевелиться и мне не хотелось думать. Я ощутил себя в странном физическом и умственном оцепенении. Где-то совсем недалеко очень тоскливо и жалобно завыла собака, ей никто не откликнулся. Она подскуливала по-особенному, совсем не так, как собаки воют на луну, а как-то просяще и заискивающе. За окном дерево стояло не шевелясь, а потом вдруг тихонько прошелестело оставшимися листьями, словно по нему пробежала легкая дрожь и вновь оно замерло в нерешительности. Я явственно услышал тиканье часов, что висели у Светы на кухне, хотя дверь в спальню была закрыта. Закрыв глаза, я стал заставлять себя уснуть, но сердце билось так сильно, что я подумал отодвинуться от спящей девушки, чтоб не разбудить ее. Мое волнение стало расти и уже совсем скоро я почувствовал, как по телу пробежал холодок, и оно покрылось мурашками. Я свободной рукой подтянул одело до подбородка и не моргающими глазами уставился в темный прем окна. Не знаю почему, но в голове возник образ Елены Кузьминичны. Она стояла перед глазами в своем домашнем халате, отчего-то поверх которого был привязан фартук и печально качала головой, приговаривая какие-то слова, которые я не мог сначала разобрать. Прислушавшись, мне показалось, что она сокрушается и спрашивает меня зачем я так поступил, видимо, имея ввиду меня и Свету. Мне и самому было стыдно за этот поступок, ведь по сути я изменил своей любви. Я не испытывал к Свете никаких сильных чувств и даже наша близость была какой-то простой, обыденной, скучной. Тогда зачем я все это сделал? Наверное, чтоб отвлечься от печали, - решил я и мысленно попытался передать это объяснение Елене Кузьминичне. Она только покачала головой и сокрушенно махнула рукой.

            Потом я стал проваливаться в окружавшую меня незримую вату, глаза сами собой закрылись. Мысли еще роились в голове, но они словно пчелы из улья стали вылетать наружу, и я физически почувствовал пустоту в голове. Вот последние мысли наперегонки устремились к выходу, толкаясь и не уступая друг другу дорогу, они все-таки вырвались на свободу.

                                                   *                 *                    *

            Полеты в полку на той неделе так и не начались. Погода не позволяла, был первый минимум, а он никак не подходил для большинства летчиков. В полк прибыло большое пополнение выпускников и им как воздух необходимы были ПМУ – простые метеоусловия. У старожилов же было достаточно налетано в СМУ и Минимумах, поэтому командир ждал хотя бы незначительного улучшения погоды, но оно никак не приходило, осень вступала в свои права. Каждое утро заместитель командира полка на спарке вместе со штурманом полка облетали район полетов и докладывали, что облачность многослойная, местами обильные осадки, болтанка и погода никак не позволяет ставить на крыло желторотых летунов. Возвращаясь они долго беседовали в вышке руководителя полетов и вскоре по громкой связи звучала уже привычная команда: «Полетам на сегодня отбой!»

Мы же, честно отсидев на КП до двух часов, обедали привезенной из технической столовой, едой и вместе с несколькими штурманами так же, как и мы ожидавших своих наведений, на оперативной машине возвращались в гарнизон. Так прошел понедельник, вторник, а за ними и среда.

            В четверг, я не выдержал и ни говоря Женьки ни слова, к концу рабочего дня отправился к Елене Кузьминичне. Все дни наступившей недели я не находил себе места. Меня съедало чувство стыда за то, что я совершил. Хотя, размышляя, я никак не мог понять, а что собственно такого нехорошего мог совершить? Ну переспал я с девушкой, и что? Ведь с Наташей у нас все кончено! Однако к Свете все эти дни я не ходил и старался избегать любой даже случайной встречи с ней.  Наконец, набравшись храбрости, я пошел в знакомую мне квартиру.

            Тетя Лена оказалась дома, она вообще в тот день на работе не была, так как немного приболела и решила отлежаться денек дома. Она встретила меня не так, как обычно. Немного сухо и печально. Я сначала подумал, что это из-за ее болезни. Она провела меня на кухню поставила чайник на плиту. Выложила на стол печенье, конфеты.

- Посиди со мной, давай чайку попьем, - грустно сказала она и усадив на табуретку меня, сама села напротив. – Как твои дела?

- Да вроде все нормально… полетов сейчас нет, вот шляемся…

- Давно что-то не заходили ко мне.

- Да, не хотели беспокоить.

- Ну, что ж вы! Разве вы можете беспокоить. Мы рады всегда вас видеть.

            Мы помолчали, когда тишина стала невыносимой я спросил ее о сыне, как он, приезжал ли в отпуск, пишет ли, не надо ли ему чего-нибудь передать. Она поблагодарила, но передавать ничего не просила. Чай мы давно выпили, но разговор не клеился. Я подумал, что она плохо себя чувствует и решил оставить ее.

- Я, наверное, пойду, надо еще зайти в штаб, Атрепов просил помочь ему с картами, - соврал я, чтоб найти хоть какой-нибудь благовидный предлог уйти.

            Она не возражала и встала провожать меня до дверей. Уже в коридоре женщина вдруг замерла и будто решившись сказала:

- Как Света? Как у тебя с ней?

            Я замер. Холодный пот появился внезапно и заструился по телу. Значит Света была права, здесь все обо всех знают. Они узнают о тебе, как только ты подумал что-то сделать. Но как?! Меня никто не видел, утром я ушел по тихим улицам, не встретив ни одной живой души.