Тайна святого Арсения

   13

   Она была уверена, что с тем митрополитом (к счастью, уже прежним) в действительности же со сморщенным от прожитых лет, словно вяленая груша, языкастым дедом, с облезлыми от давней цинги волосами, неприятным и колючим монахом, ей в жизни встречаться уже не придется : далековато на север отвезли его прыткие кони. Упоминания об Арсении, если и наплывали, императрица быстренько выталкивала из памяти и мыслей, как выталкивают за порог непрошеного гостя.

   Впервые так легко избавиться ей от упоминания о Мациевича не удавалось, когда поступила неожиданная весть о внезапной смерти епископа Гедеона по дороге в Псков - только и успел ухватиться за сердце и вскрикнуть, даже карету извозчик не смог остановить. "Мало разве в жизни случается досадного и непредвиденного, - выталкивала, обеими руками выпихивала из мыслей зловещее воспоминание об Арсениевом пророческом слове о Гедеоне на том суде. Стечение обстоятельств - и всё".

   Не прошло и два месяца, как другая грустная весть докатилась до Петербурга, странная, непредвиденная, непонятная.

   Упал свод церкви Трех святых, что рядом с Крестовой палатой в Кремле, где судили митрополита. Здание не такое уж давнее, хорошие мастера его возводили, еще и иностранцев приглашали тогда для присмотра.

   Рухнула церковь; слава Богу, что служба не правилась, и никого как раз не было, рухнула ни с того ни с сего, без ветра и бури, без сотрясения земного: только земля вздрогнула и клубы серой, как будто пепел, пыли поднялись в небо.

   Как совпадение, народ удивлен - и в памяти дедов-прадедов не было, чтобы церкви падали, - начались суды и кривотолки человеческие.

   - За грехи наши...

   - А может, и не наши.

   - Праведного здесь осудили.

   - Говорил же митрополит...

   - Миру конец: Бог знамения показывает.

   Народ прибывал, кольцо люда вокруг сужалось, уже и битым кирпичом топтались, только порох вспархивал из-под ног.

   - Разойтись! - кричала стража и замахивалась, как будто для удара, но выкрикивала так несмело и неуверенно, потому что и у самой ужас покалывал спины тоненькими иглами.

   - А еще насмехались над митрополитом Арсением, - судачил вполголоса люд, осторожно оглядываясь, нет ли вблизи кого-то чужого, потому что за неосмотрительное слово можно не пороха этого кирпичного понюхать, а казематной плесени.

   Императрице уже в этот раз невмоготу было отогнать тяжелые воспоминания и горькие, брошенные невольно слова Мациевича. Вызванные спешно сановники только руками разводили, лишь Шешковский осмелился догадку свою выразить.

   - Доносят, что кто-то примудрился Вралю передать святые мощи Димитрия... Вот он и приобрел непонятную силу.

   Шешковский проговорил и тут же запнулся, пожалел о собственной поспешности: императрица на глазах преображалась в лице, побагровело то лицо, пятнами пошло.

   - Воробьев вам стеречь, а не государственного преступника! - Императрицу, неизменно осмотрительную и сдержанную, такой придворным еще видеть не приходилось. - Найти, чьи это дела!

   Шешковский, на которого окрысилась государыня, тихонько пятился за спины придворных, и гусиной становилась кожа на всем теле, словно вылез из воды на холодный ветер - так можно самому попасть в зарешеченный каменный дом, где до сих пор его пленников держали.

   Несколько ночей после этого, едва сомкнет веки, императрице снилась невиданная до сих пор картина церкви, которая рушится, стон земной и клубы пыли в небе; вздрогнув, она просыпалась, пробовала даже читать, но как только задремнуть старалась, то опять наклонялся и как будто проваливался церковный купол...

   Одна беда редко ходит. От Шешковского, что после памятного разговора то ли слегка заикаться стал, то ли просто приобрел привычку подольше думать, пошли прочие тревожные донесения. Зашевелились тайные недруги ее, поддерживающие законного, на их взгляд, претендента на трон Ивана Антоновича.

   Уже на следующий день, как только взошла на престол, Екатерина Вторая из Петербурга послала генерал-майору Силину свой указ.

   "Вскоре по получении сего имеете, ежели можно того же дня, а, по крайней мере, на другой день безыменного колодника, содержащегося в Шлиссельбургской крепости, под вашим смотрением, вывезти сами из оной в Кексгольм, а в Шлиссельбурге в самой оной крепости очистить лучшие покои и прибрать, по крайней мере, по лучшей опрятности оные; которые изготовить, содержать по указу".

   Четвертого июля генерал-майор докладывал из села Морья, что в трех десятках верст от Шлиссельбурга, о своем непредвиденном приключении. Буря разбила их нехитрую посудину на озере, и они с арестантом ожидают в селе теперь другое судно, чтобы как-то доплыть в Кексгольм. Наконец Ивана Антоновича доставили назад в Шлиссельбург.

   Со страхом, с неизвестным, непонятным сочувствием посетила новая императрица своего конкурента в казематах зловещей славы. "Да он же сумасшедший, - посмотрела, покачала головой и махнула на все. - Животное существование, пусть себе остается".

   Сейчас она не могла так махнуть рукой, отнестись легкомысленно к новым донесениям было бы непростительной ошибкой.

   "А еще кто-то завидует моей удаче", - делала гримасу, словно вдруг зуб заболел, и эта боль, занудная, никак не хотела отступать.

   - Захотят освободить Ивана Антоновича - при наименьшей попытке его... - распорядится императрица таким тоном, что переспрашивать детали ни у кого не было охоты.

   14

   В саксонском кабачке играла музыка, в саксонском кабачке выплясывали миловидные цыганки - смуглые и стройные, друг друга, вероятно, красивее, хоть воду с лица пей; как вывернется которая станом, как начнёт веять красочной юбкой, то даже истома брала офицера Шванчича, кровь закипала, и бурлило, и пружинило молодое тело. Сюда любило заглядывать офицерье, и Шванчич кабачок не часто обходил стороной. Ему смаковало красное вино, завезенное из неблизких испанских краев, быстрая музыка просто таки тормошила и манила к танцу, но его больше интересовала одна цыганка, что ко всему прочему еще и подмигивала. Сияющая и разгоряченная, она подмигивала всем, и подогретому вином Шванчичу казалось, что подмигивает она ему как-то особенно.

   Братья Орловы ввалились в кабачок, как к себе домой, Федор и Алексей, оба высокие и широкоплечие, уже навеселе, увидев знакомого Шванчича, направились к его столику, и Алексей умудрился на ходу щипнуть цыганку, которая так сияла улыбкой и подмигивала Шванчичу.

   - Не трогай, - добродушно проворчал тот. - Это мне.

   - А ты ее разве на базаре купил? - выставил зубы на показ Алексей.

   - Цыганское племя принадлежит миру, - Алексей продолжал раздавать весёлые шутки. - А еще тому, у кого силы больше.

   Здоровяк Шванчич понял вызов и рыкнул сердитым, разбуженным среди зимы медведем. Он таки не уступал по росту и силе любому из пяти братьев Орловых, мог кулаком выбить кирпич в стене, а в заварухе молодецкой чувствовал себя, как рыба в воде - дрался отчаянно, никогда при этом не переставая улыбаться.

   - Да пошел ты, - и бросил закрученное, как старые бараньи рога, матерное слово.

   Алексей без длинных размышлений зацедил ему под ухо, и неудачно, руку соперник как-то отбил и, в свою очередь, влепил Алексею такого пинка, что тот полетел кувырком.

   Еще через мгновение клубок из трех тел покатился между столами, выкатился за порог, хрястнувши выломленной дверью; Шванчич сумел вскочить на ноги и, став к стене спиной, по очереди бил обоих братьев.