Через двадцать лет (СИ)

Сорвавшись с места, он выбежал за ней в коридор и едва не споткнулся на лестнице.

- Ещё пяти нет, куда ты?

- Подальше отсюда!

Ступеньки прыгали под ногами. На первом этаже горел заботливо включённый свет.

- Ни один автобус пока не ходит…

- Я предусмотрела вызов такси, Алекс. И вообще, какая тебе разница?

Собственное имя наступило на извечную выдержку.

- Эрика, ну постой! Подожди хоть немножко! – перехватил он её за руку, разворачивая к себе. - Зачем творить поспешности? Утром сам отвезу, куда захочешь. Я виноват, я ужасен, я предал и обманул тебя – ладно, не отрицаю… Но вспомни свою Беатрис, она простила любые тайны и приняла отца, приняла случившееся. Вспомни, ведь всё начиналось хорошо…

Эрика секунду или две смотрела на него, не в силах пошевелиться. Не в силах до конца поверить или заставить себя верить.

- А в жизни не бывает, как в пьесах, ты разве не понял? – с деланным спокойствием заметила она. - Любые начала ты сам разрушил затяжной скрытностью. Всё кончено.

Высвободив руку, она бросилась к двери. Алекс кинулся следом, не думая о времени или отговорках, о планах и распорядках. Не думая о том, что сам одет лишь в пижамные штаны и лёгкую футболку. О последнем сразу напомнил холодный ночной воздух, пронзивший тело.

- Эрика!

Хлопнула дверца жёлтого автомобиля – такси, дождавшись девушку, выехало на главную дорогу и направилось в сторону съезда с гор. Алекс смотрел на исчезавшие из виду огни, и вновь и вновь слышал повторяющееся в голове «Всё кончено». Кончено… Однажды та же фраза разделила его жизнь на две половинки, на «До» и «После», заставив полностью измениться…

Примечание к части [75] В рецепт входят ананасы, томатный соус и ветчина.

[76] Песня из кинофильма «Серенада солнечной долины», где была исполнена оркестром Гленна Миллера. Последнему иногда ошибочно приписывают авторство.

[77] Одна из известнейших композиций Гленна Миллера.

  Глава 16. История Джимми (часть вторая)

(Двадцать пять лет назад.)

Всё кончено?

Баюкающий монотонный дождь превратился в сплошную ливневую стену, под которую не получалось рассуждать дольше. Холод опутывал и тело, и чувства. Где-то на краю сознания звучало многоголосье весёлого детского смеха, блистало радужное небо и гарантировалось полное отсутствие проблем. Почти так, как он сам и представлял.

- Джимми… Джимми…

Смех звал его. Небо в ослепительно ярких красках было всё ближе – любопытство тянуло проскользнуть из черноты в узкую замочную скважину неведомого, своими глазами наблюдать то, что с другой стороны. Что невозможно ни познать, ни описать потомкам, если раз увидел.

- О Господи, Джимми…

Даже интересно, а сколько там детей? И кому из них принадлежит смех?

- Не оставляй нас, прошу… Только не снова.

«Снова»? Чей это голос? Почему в нём столько боли? Почему не удаётся ни ответить, ни пошевелиться? К каждой конечности будто по целой гире привязано. Внезапно чернота подхватила своего пленника, отталкивая, отторгая от блистающего сияния. Крики, ветер, размытые силуэты и боль в левой руке… Смех стал плачем, потом превратился в тишину, снова в плач и, наконец, перешёл обратно, в звучание дождя.

Дождь символизировал жизнь. Но только с какой стороны? Или, вернее, на какой?

Джим открыл глаза, увидев где-то сверху белый потолок. Простой, не слишком чистый. Свет, зажжённый частично, перемешивался с полумраком, за окном слева – если только окно находилось именно там – действительно шумел дождь.

Живой… И, кажется, в госпитале. Неужели его вернули?

- Живой…, - голос справа – тот, что не позволил уйти в сияние – позвал, - Джимми, ты слышишь меня?

Он слышал, разумеется. С трудом повернул голову и увидел заплаканную женщину, сидевшую на стуле.

- Мама?

Лили Роджерс смотрела с таким ужасом, словно сын вот-вот мог исчезнуть. Продолжала плакать, держа его за правую руку. Левую – забинтованную – едва удавалось чувствовать.

- Всё хорошо, милый, всё позади. Ты обязательно будешь в порядке… Я знала, что они ошиблись.

- Ошиблись?

Внутри, похоже, лопнули жалкие струны – остатки представлений о собственной везучести и единственном правильном поступке. Зачем его нашли? Зачем вернули, не дав свершить начатое? Чувства вины и стыда обрушились мощными разрушительными потоками. Лили Роджерс что-то забормотала, отвечая на вопрос, но Джим, ничего не разобрав, снова отключился. Внезапные силы внезапно и иссякли – последней уплывающей мыслью было, что только такой придурок, как он, не сумел нормально умереть… Вот уж воистину ошибка.

* * *

Разобраться в случившемся удалось только через несколько дней, когда он почти совсем пришёл в себя и понял, что в ближайшем будущем умереть не получится. Всё было нелепо. Настолько нелепо, что и обещанный отцом визит (или серия визитов) к психологу не напугал. Ну конечно, родители приехали в переулок Брикброук в тот самый вечер, когда молодой человек, по иронии, вознамерился покончить с собой. То есть, фактически преуспел. И надо же было им долго и упорно стучать в дверь, расспросить соседей, видевших его сегодня, заручиться их поддержкой и вломиться, наконец, в тупиковую квартирку с шаткими стенами. Сын лежал в луже крови – бледный и чуть живой. Непостижимым образом его сердце продолжало биться и упрямо гонять по организму оставшиеся литры. Клайв Роджерс, не утративший способности соображать, моментально вызвал медиков – точнее, вызвали их сердобольные и любопытные соседи, у которых имелся телефон.

Здесь бы, вероятно, нелепость и кончилась, обозначенная как неудавшийся суицид, но… Продолжение стало ещё более нелепым. В тот же день и в тот же госпиталь привезли другого Джеймса Роджерса. Того же года рождения. Парень получил несколько ножевых в драке возле станции метро – то ли не с теми повздорил, то ли оказался не в нужном месте. Виновного задержали, свидетелей опросили и лёгкий беспорядок ликвидировали, но тёзка всё равно скончался в машине скорой. И в госпитале благополучно перепутали двух Роджерсов, выдав справку о смерти родителям пока ещё случайно живого Джима. Лили и Клайв, схватившись друг за друга, примчались выяснять подробности и чуть не заработали по дороге совместный сердечный приступ. Сын, к счастью, лежал в палате, а не в морге – бессознательный, но никак не мёртвый. Ради такого открытия стоило попортить нервы себе и персоналу.