Через двадцать лет (СИ)

Ближайшая по коридору дверь оказалась приоткрытой – заглянув внутрь и обнаружив кабинет, девушка поискала глазами Октаву. Повсюду темнели прямоугольные фоторамки. Ещё три вазы, добавленные сюда накануне, оживляли обстановку, смешивая деловитость с романтикой. Видимо, за долгую карьеру Алекс озаботился недурным запасом ёмкостей, но вот о качестве не подумал – маленькая лёгкая ваза на столе перевернулась, то ли под тяжестью букета, то ли благодаря непоседливой собаке. Вода, залив часть бумаг, тихонько стекала в уже большую лужу на ковре, где лежали цветы.

- Ну и дела!

Поняв, какой стук потревожил сон, Эрика с улыбкой вошла внутрь. Неловкости не было – в игру вступила женская совесть, мешавшая закрыть глаза не беспорядок. Октава могла и не иметь к нему отношения, но стоило потратить время с пользой. Бумажных полотенец или салфеток для компьютера в зоне доступа не просматривалось – включив свет и ругая про себя глупых режиссёров, которые не думают о документах, девушка переложила папки на сухой угол стола, с облегчением увидев, что пострадал только пластик. Подняла вазу и цветы, ища безопасное местечко. Не определившись, проверила верхний ящик, куда могла затечь вода, испортив другие вещи… И обнаружила то, что никак не могло находиться внутри – не в этом ящике и не в этой комнате.

Среди смешных разноцветных скрепок лежало фото Луизы и Джимми. Маленькое. Квадратное. То самое, которое ещё вчера покоилось в её клатче.

Ваза с цветами повторно шлёпнулась на ковёр – к счастью, вполне мягкий и достаточно мокрый. Забыв обо всём, кроме наваждения, Эрика смотрела в ящик стола. Прежний мост. И прежние двое. Рука сама потянулась вперёд, нарушая долгую паузу…

Иллюзия исчезла. Это не могло, совершенно не могло быть фотографией из Нью-Йорка. Пальцы смахнули влагу со стекла дорогой металлической рамки. Откуда взялась рамка? Или большое бурое пятно под ней? Эрика преступно оглянулась на незакрытую дверь. В коленках заёрзала слабость, а в голове – фраза матери за Рождественским ужином:

«…Общий знакомый снимал нас на мосту, отпечатав затем два экземпляра…»

Она вдруг пожалела, что не попыталась и дальше спать. В коридоре было тихо – Октава, набаловавшись, хорошенько спряталась. Подсвеченные лампами прямоугольники на стенах вновь стали обычными снимками, взирающими на девушку с нелепой, неуместной находкой в руках.

Два экземпляра… Всё это время?

Старательно портя маникюр, Эрика поочередно отогнула ногтем крепления на заднике. Неловкости по-прежнему не было. Премьера, успех, поездка сюда – события закрутились, вселяя чувство страха. Имелся только один способ разобраться, скрытый в паре миллиметров, под слоем прессованного картона.

Шоу и Роджерс

Истхиллский мост, Эйвери-маунтин

Те же слова, в том же порядке. Привыкшая за последние месяцы к двум аккуратным строчкам вдоль верхнего края, девушка поражённо смотрела на размашистую надпись по диагонали, составленную из углов и закорючек. «Шоу и Роджерс», прежде карандашное, было несколько раз зачёркнуто гелевой ручкой и переправлено на «Рубинштейн и Гаррет». Тем самым размашистым почерком, какой она, свой человек в театре, неоднократно видела на бумагах.

Почерком Алекса…

Слабость в коленках дала о себе знать – Эрика тяжело опустилась на ковёр, рядом с многострадальными цветами. Сердце отчаянно забилось, мешая нормально думать, дышать и двигаться. Проклятые «Р» в обеих фамилиях… Почему они настолько одинаковы? Разум не воспринимал, не хотел воспринимать то абсурдное, что внезапно выросло и потянуло за собой разрозненные мелочи, вереницу дней и встреч. Расклонированная по сайтам биография с редкими упоминаниями деталей из детства… Самокритичные ответы, полные иронии – подготовилась, ничего не скажешь, перечитала большинство интервью! Театральный мэтр начинал карьеру где-то в туманном прошлом – столь же бесформенном, как и пятно на фото.

Неужели кровь?

Эрика обняла себя за плечи, сжавшись в комок. Хотелось разреветься от собственной глупости. Живой… Неужели всё до того просто? До того абсурдно, по-идиотски, жестоко и просто?! Оно возможно? А остальные – в курсе? Всё время, значит, с момента поездки на кладбище? Господи, их поездка… Вместо поплывших очертаний кабинета перед глазами встала прогулка между могильными плитами. Но ведь Джимми – славный юный Джимми – давно умер, не так ли? Они с матерью обе возвращались, видели надгробия и видели документы из архива. Почему факты не укладываются воедино?

И почему так странно ёкнуло сердце – тогда, в «Перекрёстке», где состоялась первая встреча?

Или в танце, под звуки блюза?

Опираясь на стол, Эрика с трудом поднялась на ноги. Водрузила обратно букет с вазой и рамку. Маленькая девочка в душе боялась выстраивать цепочку из деталей, но последние выстраивались и крепли самостоятельно. Наивный ветреный Джимми, от которого осталась единственная фотокарточка и её копия… Почему так? Волна болезненно-холодных мурашек пробежала по коже. Коридор… Спальня… Николь мирно сопела на правой половине кровати. Счастливая. Эрика впервые ощутила максимальное единение с героиней пьесы, медленно раскрывая клатч и вытаскивая из потайного кармашка второе фото.

«…Когда-нибудь я расскажу вам историю нашего знакомства, - пообещал Алекс, - если буду морально готов…»

Готов, значит? Теперь, когда оба снимка находились рядом, сомнения меркли. Почерк, биография, странная доброта… Три долгих-долгих месяца и двадцать с лишним лет до них. Не следовало сюда приезжать. Не следовало соглашаться на вечеринку и собираться в чёртов Стрейт рут.

Вот другая мечта и исполнилась, а? Слои с её «луковки» счищены. Полностью.

Из коридора заглянула Октава, потянув носом воздух. «Наверное, мы с ним пахнем одинаково» - мелькнуло предположение. Спокойно-логичное, оно будто прорвало шок – Эрика зажала себе рот, задыхаясь и борясь с тихим горьким плачем…

* * *

Сперва ему ничего не снилось, как бывало уже давно – работа не оставляла времени, а зачастую и сил на визуальные эффекты. Работа их заменяла. Но на сей раз из черноты возник родной и любимый театр с выстроившейся к нему длинной очередью. «Алекс… Алекс», - кто-то звал его в людском потоке, негромко и настойчиво. Мужчина вглядывался в чужие лица, силясь понять, найти. Отозваться, если получится. А потом чей-то длинный тонкий пальчик вонзился ему в рёбра, и тот же голос позвал громче: