На снегу розовый свет...

Когда Артур упал, он уснул. Сразу крепко, провалившись подальше от ужаса в небытие. Было вздыбившиеся волосы его, успокоились. Улеглись. Дыхание установилось. Сон всё лечит. Время всё лечит.

Красивый, у какого–то сарая лежал, спя, как будто упав на бегу, но, успокоившись, лежал во сне прекрасный, как юный греческий бог, молодой, будто всё ещё впереди, Артур…

6.06.97 г.

Никто не мог подумать, что, спустя годы, Машкович действительно станет кинорежиссёром. Великим. Сначала из Актюбинска (республика Казахстан) он уехал в Израиль, потом — в Америку. Его фильм «Эстафета» получил неожиданное признание. В Каннах ему (неизвестно за что) присудили Золотую пальмовую ветвь, в Голливуде — пять Оскаров.

Машкович, которого никак нельзя было упрекнуть в недостатке бредовых идей, решил найти старого друга и соратника Сашку Чернухина и доснять–таки с ним т о т фильм. Самый первый. Самый дорогой, потому, наверное, и памятный Машковичу.

Сашка уже собирался в Германию. После того, как его, трезвого, избили в суверенном вытрезвителе, он сразу же согласился на уговоры тестя и мигом подготовил все документы.

Друзья опять встретились в гараже и опять выпили. И снова каких–то 4 — 5 дней отделяли их от решающего дня съёмок, а потом, естественно, от всемирной славы. Машкович припёр из своей Америки кучу техники, все номера гостиницы «Илек» были превращены в уборные, и их забили гримёрами, каскадёрами и парикмахерами. Лучшую проститутку для Сашки Чернухина выписал из Лос — Анджелеса Машкович. Она, к тому же, была ещё и киноактрисой.

Но тут в местные властвующие структуры, из самых властных верхов, обвалился документ, который вне закона поставил в городе Актюбинске фильмы Спилберга, Тарантино и… Машковича. И, если раньше кто–то ещё путался в разграничении эротики и порнографии, то умный документ теперь всё чётко разграничил. Если в фильме длина мужского пениса у артиста не превышала семи сантиметров, то он относился к разряду эротических и допускался к просмотру в закрытых аудиториях. Жаждущие острых ощущений эротоманы должны были предъявлять на входе страховое свидетельство, справку из психдиспансера, справки об оплате коммунальных услуг и налога на эротическое кино. Залы для просмотра рекомендовалось устраивать отдельно для мужчин и женщин, со специальными бытовыми комнатками.

Появление на экране, даже бездействующего, пениса, длиной свыше семи сантиметров, определяло жанр картины, как порнографический, а её авторы, хранители и исполнители автоматически становились отпетыми уголовниками, по которым враз, наперебой, стали плакать все неприватизированные тюрьмы.

Машкович сгоряча предложил Чернухину укоротить себя до эротики и фильм всё–таки снять. Пристал к нему с линейкой, хотя и так было видно, что обрезать придётся много. Искусство, конечно, требует жертв, НО НЕ ТАКИХ ЖЕ — сказал Сашка. — Мне, Валюха, через пару недель в Германию, языка не знаю, специальности нет, надо же как–то, хоть первое время, сводить концы с концами…

Машкович всё ещё на что–то надеялся, но в гостиницу, прямо к нему в уборную, заглянул милиционер–полицейский и объявил рыжую американскую морду «персоной нон грата». Припомнили ему и всемирную известность, и бороду, которой Машкович когда–то дразнил беззащитные власти. Машкович послал — как от сердца оторвал — в областную администрацию приму–проститутку. Пришла через двенадцать часов в роскошном чепане, в синяках и укусах. Сказала, путая чистый свой английский, с чистым русским матом, что дали три дня отсрочки для того, чтобы этот поганый Машкович смог попрощаться со своими родственниками. Родственником можно было считать только необрезанного Сашку.

Друзья напились в гараже до ишачьего крика. Козе понятно, что ДАЖЕ АМЕРИКАНСКИЕ ФИЛЬМЫ НЕ ДЕЛАЮТСЯ В АКТЮБИНСКЕ С БУХТЫ-БАРАХТЫ.

Когда они оба уехали, мне, человеку постороннему, стало отчего–то грустно. Мне показалось, что, вместе с ними, эмигрировало что–то прекрасное, хотя легкомысленное и греховное. Как будто вместе с ними, персонами «нон грата» в нашем городе стали легенды и сказки, красивые женские ноги, улыбки богинь.

Вместе с Машковичем и Чернухиным Сашкой, они уехали туда, где и так всего хватало.

Мне сделалось одиноко и страшновато от мыслей, что как–нибудь и ко мне постучатся в дверь и укажут на дверь в моём родном и любимом городе.

И ещё страшней, если не заметят, не зайдут. Значит, я уже, как все. Как все, кого не выгнали. Кто остался.

17.06.97 г. 17.09.97 г.

ВОСПОМИНАНИЕ О БУДУЩЕМ

I

СЛАВА КПСС

В нашем мирном городе тогда трупами еще и не пахло. Не только днём, но и вечером можно было свободно выйти из дома, и никто тебя не трогал пальцем. Изредка, правда, останавливали, забивали, бывало, до смерти одиноких прохожих, но всё это в свете нынешнего времени выглядело невинными детскими забавами. Сейчас на улицах появился плюрализм. Это, по–видимому, переходная форма от социализма–коммунизма к следующей формации. Это, когда по дорогам свободно разъезжают вооружённые до зубов боевики, и существует, действует какой–то странный закон, по которому человека можно посадить в тюрьму за ношение ножика. Может, в этом есть какая–то юридическая тонкость: носить ножики нельзя, а возить можно? К примеру, в броневике, на танке?

Но тогда, год назад, в городе было спокойно, и люди отвлекались на всякого рода жизнь. Для Веточки это был Миша. Мишенька. Который уже два года обещал жениться, а, когда в очередной раз получал своё, откладывал окончательное решение на неопределённый срок. Но тогда не рисовали на дверях зловещие кресты, не гоняли обезумевших человечков по ночным улицам с зажжёнными фарами. Можно было без конца думать о пустяках и переживать всерьёз из–за этого Мишеньки — Миши.

Мишенька не женился, а Славик приставал. У Славика отдельная квартира, в прихожей телефон, телефакс. А на кухне всегда свежий, ароматный кофе. Руки у Славика дрожали, он просыпал порошок на пол. Кругом так всё прибрано, чистота. Славик залил чашечки кипятком, но руки у него почему–то дрожали. В тот день он лез к Веточке раздеваться со своими холодными потными руками. Разделся сам и уверял бледными губами, что сделает Веточке хорошо. Но сердцу девы нет закона, и в тот день Славику ничего не попухло. Вволю, правда, нацеловался, натрогался, но — не более. Веточка обо всём со смехом пересказала Мише. Миша внешне тоже немножко посмеялся. Смешно, правда, когда вашу девушку где–то на квартире тискают без трусов? Но кто ему запрещает жениться? И тогда, естественно, Вета на себя наложит вето для всех других, и целый век будет верна одному Мишеньке.

А Мишенька собрался уезжать в Африку. Бросать к чёртовой матери страну и родной город и рвать к берегам Лимпопо. После того, как вышел Закон о языке, самые сообразительные стали собирать вещички. Не место в республике тем, кто не знает языка республики. Им место где–нибудь подальше, а то хуже будет. Хуже становилось с каждой неделей. Немцы снимались целыми гнёздами, а где и — сёлами, улетали к своему канцлеру Колю. Евреи — в Иерусалим. Русские, азербайджанцы, белорусы, китайцы и пр. — в Россию. Россия — поработительница принимала всех. Россияне выстраивались в длинные очереди у посольств других государств. Всяк был при деле. Перестройка набирала силу. А Миша — Мишенька собрался в Африку. Там хороший климат, расизм, всё, как у нас. Будет нетрудно приспособиться. Вета хныкала и плакала: а как же я? Миша по–доброму шутил: на хорошеньких девушек Закон о языке не распространяется. Законодатели и законотворцы как–нибудь смогут преодолеть брезгливость к иноязычницам. Скорее, даже будут рады новым возможностям проявить к ним снисхождение.

Названивал Славик. Обещал угостить конфеткой. В городе стали пропадать дети. Появились первые боевики. Общество по защите языка распространило листовки с убедительной просьбой к ещё несознательным слоям населения убираться из города подобру–поздорову. Мишенька убрался. В свою любимую Африку, как–то там через Голландию. Бросил–таки Веточку свою. Все мужчины обманщики.