На снегу розовый свет...

Там же, в гараже, друзья порешили не откладывать дела в долгий ящик, и снять фильму в ближайшую субботу. Пока июнь, пока солнце. Пока степень хрупких родственных связей могла позволить использовать их бескорыстно на благо киноискусства.

Аллу Владимировну Чернухин взялся просто пригласить «на пикничок», не посвящая в окончательные коварные планы сложившегося творческого объединения. Они продолжали встречаться время от времени. С Чернухиным Алла Владимировна заглушала возникавшую у неё душевную боль.

А не получилось всё из–за пустяка. В условленном месте друзья договорились встретиться. Естественно, на речке Илек, у посёлка Курайли, по сценарию. На автомобиле марки «Запорожец», вместе с кинокамерой, Сашка Чернухин должен был доставить и Аллу Владимировну. Провести с ней короткую подготовительную беседу, посвятить, так сказать, в курс дела. Чуть–чуть напоить. Если девочку напоить, можно делать с ней всё, что хочешь. Даже снять с ней фильму.

Часиком позже, на готовенькое, должен был на попутке подъехать Машкович, через ДСК, с французскими трусами. Если подвыпившей советской женщине показать, а потом даже подарить настоящие французские трусы, то не только можно с неё снять трусы фабрики «Большевичка», но и снять с ней любую фильму.

Только одно беспокоило режиссёра Машковича в ночь перед съёмками. Получалось, что Чернухину выпадало играть роль героя–любовника. У него и волос полно на груди, и эрекция возникает сразу, после включения кинокамеры. Но тогда из двух остававшихся членов конспиративного творческого объединения оператором становился непрофессионал-Машкович. Таким образом, с операторской стороны картине предстоял явный ущерб.

Только одно это — операторский свой непрофессионализм, и беспокоило начинающего кинорежиссёра в ночь перед съёмками.

Но всё равно ничего не получилось. Подъехавши на попутке к условленному месту, Машкович никого там не нашёл. А место вообще было гиблое. Туда нога человека никогда не ступала. Машкович постоял, посидел на жаре полчасика, утирая лицо французским хлопком и воздухом, потом плюнул, сел на свою попутку и уехал. Не отпускал он от себя попутку на всякий случай, чтобы не пропасть одному в гиблом месте у посёлка Курайли.

ВОТ ПОТОМУ-ТО, ГДЕ ПОПАЛО, И НЕ ВОЗНИКАЮТ ХОРОШИЕ ФИЛЬМЫ. ОНИ НЕ ДЕЛАЮТСЯ С БУХТЫ-БАРАХТЫ, НАСКОКОМ, С КОНДАЧКА. И ЗА ВСЁ, В КОНЦЕ КОНЦОВ, ПРИХОДИТСЯ ПЛАТИТЬ. ГДЕ — ДЕНЬГАМИ. ГДЕ — РУХНУВШЕЙ МЕЧТОЙ.

Когда в чайной посёлка Курайли, куда от горя заехал Машкович, когда в этой жаркой чайной он запивал своё горе тёплой водкой, в это время к условленному гиблому месту подкатил на своём «Запорожце» Сашка Чернухин. То ли он время попутал, то ли «Запорожец» на жаре не хотел заводиться, хотел на холоде — сейчас это уже не важно. Фильма — то всё равно не получилась.

Но Сашка проделал всё, как договаривались: усадил Аллу Владимировну в тенёчек, на коврик. Проверил кинокамеру. — А зачем это? — спросила Алла Владимировна. Сашка напоил снявшую платье женщину, потом принялся объяснять концепцию предстоящего фильма. На оральный секс Алла Владимировна согласилась, но — без камеры. Машковича всё равно не было, а Алла Владимировна — вот она — сидела рядом, улыбалась, и как–то уже очень глубоко, пронзительно смотрела в глаза Сашке. Секунды две Сашка ещё колебался. Машкович очень просил поберечься, без съёмок не тратиться. Но даже: не дав истечь второй секунде, Сашка набросился на улыбку Аллы Владимировны. Эх! Молодость, молодость!

ВОТ ПОТОМУ-ТО ГДЕ ПОПАЛО, КОГДА ПОПАЛО, И НЕ ВОЗНИКАЮТ ХОРОШИЕ ФИЛЬМЫ.

Ведь — чего тут греха таить — выходит, что Сашка Чернухин больше тогда о себе думал, чем об идее фильма.

В тот день он ещё психанул на Аллу Владимировну. Ну, ясно, что любит она другого. Что оживилась, услышав про Машковича, хотела, наверное, увидеть. Собственно, любви от неё Сашка и не добивался. Просто — человеческого отношения. Но, когда Алла Владимировна вдруг брезгливо дернулась, и бесценный Сашкин перламутр невостребованно разбрызгался у неё по волосам, Сашка психанул. Покурил. Походил туда–сюда по гиблому месту, не замечая горячести песка. Чеша время от времени свою волосатую грудь.

Потом сгрёб в кучу закуски, остатки шампанского и, сославшись на комаров, позвал Аллу Владимировну ехать обратно.

Она ещё пыталась в машине, на ходу, допить шампанское, но Сашка со словом «мать» вырвал у нее из рук бутылку и вышвырнул в открытое окно, добавив ещё несколько слов. Вот так он, наверное, справедливо, психанул на Аллу Владимировну. Хорошо ещё, что не ударил. Умеет Сашка с женщинами обращаться, за что они его и любят.

Только Алла Владимировна в него не влюбилась. Наверное, всё потому так и вышло.

Потом, в гараже, Машкович и Чернухин обсудили ситуацию. Выпили очень хорошо, потому что решили ещё раз собраться и фильму всё–таки снять.

НО ХОРОШИЕ ФИЛЬМЫ, КАК ПОПАЛО, НЕ ДЕЛАЮТСЯ.

Они так и не собрались.

13.06.97 г.

(эстафета)

Длинный полупустой и светлый автобус ехал за город. Возможно, он ехал в Курайли. Возможно — в Мартук [24]. Кинси хотелось попасть за город. На ней было короткое белое платье без рукавов. От платья ли было так светло в автобусе? Но и за окном было ярко, зелено. После пересечения городской черты, после шлаковых гор и оскорбительных линий городского пейзажа, всё, что замелькало мимо, изменило свои названия. «Сегодня» стало «нынче». Трава превратилась в «травостой». Наездник на ишаке — «труженик села в будни», потому что светлый день поездки Кинси назывался тогда понедельником.

Все окна были открыты в автобусе. Жары не чувствовалось. Ветерок гулял по салону, платье Кинси хотелось улететь.

Желания Кинси двоились. Она была не против улетевшего платья в такую жару, но и приятно было ощущать его на себе порхающим. Платье осталось. А Кинси вспомнила о парне своей мечты.

В жизни он не встречался ей. Одному, на него похожему, она даже отдала как–то свою невинность. Они потому и расстались, что парень был просто похож. Где–то в толпе людей опять иногда мелькало знакомое лицо. Как мираж, пропадало.

В 22 года, как воды в пустыне, хочется любви, любимого. Торопя события, юность бежит навстречу, принимая очередной мираж за последний подарок судьбы.

Кинси вспомнила своего желанного. Забыла. Автобус летел, мчался, и странно выглядели люди в нём. Только сейчас Кинси обратила на них внимание. Все улыбались. Просто улыбались — и всё. Старушка смотрела куда–то вбок и улыбалась. Лысый мужчина со своей полузастывшей улыбкой сидел, глядя в занавеску. И, улыбаясь каждый чему–то своему, молча сидели все, как покойники. Пассажиры, конечно, сидели живые, но — как покойники. Потому что так улыбаться человек может только после смерти.

Кинси сошла одна. Мимо речки Илек по тропинке она должна была…

Зайти к бабушке.

Повидать знакомого тракториста Леонида, любителя собачьего мяса. (Если в тех местах, чего не исключено, могла оказаться бабушка. Или — любитель собачьего мяса, многодетный тракторист, Леонид).

Так, по пути к неизвестно куда, Кинси вышла к речке. Прекрасной речки Илек ещё не было видно. В зарослях тальника впереди где–то она струила тёплые свои, слегка хромированные, воды. Лежало поле песка перед Кинси. Чистого, ослепительно белого. Ровное поле раскалённого солнечного песка, по которому не ступала нога человека, редкая птица над жаром которого рисковала пролететь.

Но в тапочках к речке можно было пройти. Может быть, и к бабушке.

Его Кинси увидела случайно. Нет, не Леонида, любителя собак. А… того самого парня. Из мечты. Она тысячи раз себе его представляла — и в офисе, и в смокинге, и на площадке для игры в гольф. Но такого — никогда. От скромности ли? Или потому, что мечта не бывает голой?

Её красавец дрых на берегу. Рядом — одежда, сигареты. Вокруг из песка — зелёные мохнатенькие хвостики талы. А на песочной полянке, искупавшийся, видно, уже юноша, валялся и спал совершенно обнажённый. Взгляд Кинси невольно задержался. Потом она отвела его в сторону, а он опять пришёл.