Небо остается синим

Острая боль прошла по телу от живота до самого мозга. Берти невольно вскрикнул и тут же опасливо огляделся: не слышал ли кто? «Спокойно, старик, все пройдет!» — прошептал он, стиснув кулаки.

Что это? На станции снова оживление. Прибыл скорый международный. Какие вагоны, загляденье! Уж не рука ли искусного ювелира отшлифовала их? А как идут! Мягко, словно плывут по воздуху. Вчера на таком поезде проехало множество дипломатов. Готовится большое международное совещание. Недавно Берти прочел в газетах про совещание в японском городе, на который американцы когда-то сбросили атомную бомбу. Все выступали против войны. Народ научился разговаривать, не то что раньше.

Берти снова вспомнил отца, его большие хрящеватые уши. Вспомнил, как отец подошел к нему и, сердито пыхтя, спросил: «А ты все шелуху выметаешь?» Берти виновато молчал. Отец больше ничего не сказал, только повернулся и пошел прямо к начальнику станции. Берти от беспокойства несколько дней не находил себе места: что-то будет? Но вот отец приехал снова, притихший, молчаливый, и привез два мешка пшеницы. Они вместе пошли к начальнику.

— Скуповатый мужик… — хихикая говорил начальник, и живот его сотрясался от смеха. Однако был приветлив, и даже щелкнул Берти пальцем по стриженой голове. — Скуповатый мужик… — смеясь повторял он и подталкивал их к выходу.

— Поцелуй руку господину начальнику! — шепнул отец, и Берти растерянно оглянулся: нужно ли? Но взгляд отца был строг и повелителен.

В общем все обошлось прекрасно: в кармане мальчика лежало назначение. Правда, во время пути один мешок с пшеницей порвался и зерно просыпалось. Этого было достаточно, чтобы послать Берти на дальний разъезд. А ему было жаль навсегда покинуть пыльные вагоны с тыквенной шелухой… Зато теперь он работал стрелочником.

В животе словно повернули кривой нож. Такой боли давно не было. Спокойно, спокойно… Врач сказал: операция тяжелая, в ближайшее время улучшения не ждите. И все-таки паршиво.

За окнами темнело, синело, а Берти казалось, что это Илонкина тревога вползает в комнату. Хорошо, что дочка уехала, а то перепугалась бы. Недавно начальник станции сказал ему: «Да ты, старина, отлично выглядишь! Плюнь на врачей, работы у нас по горло. Не жми так руку, медведь!» Берти мысленно повторяет эти слова, ищет в них утешения.

Почему этот противный Лаци глаз не кажет? С тех пор как отец выписался, только раз забежал.

«Скажу тебе честно, отец, больных не люблю!» Жалобно улыбнулся и исчез. И больше не приходит. Берти сам зашел к нему, но, как назло, Лаци в тот вечер изрядно нализался. Плут, думает провести его: наверное, неприятности по службе, вот и боится смотреть на отца трезвыми глазами. Лаци есть Лаци. Его сын, настоящий Галас. Как все Галасы, силен так, что положит на лопатки любого. А давно ли он, Берти, покрикивал на товарищей: «А ну, еще один мешок, да побыстрее!» — и уносил на спине мешки весом в центнер. Да, было когда-то и так…

Берти удалось подняться. Каждую минуту останавливаясь и глотая воздух широко открытым ртом, добрался он до постели. Что с ним сегодня? Внутри все дрожит, аппетита нет, даже компот в глотку не лезет. Да только ли сегодня? Он давно перестал ощущать вкус пищи.

Не раздеваясь, лег в постель, и острая, режущая боль сменилась тупой, ноющей.

А на станции снова шумно. Что это? Скорый поезд. Вспомнилось отчетливо, словно это было вчера: перед самой войной, вот так же под вечер, прибыл «Арпад». Из окна вагона выглянули двое, напомаженные, во рту сигары. Один из них особенно запомнился Берти: редкие волосы зачесаны назад, прикрывают большую круглую лысину.

— Что за станция? — обратился он к своему спутнику.

— Разъезд.

— Понимаю. А как называется?

— Никак.

— Дикари! Даже имени для своей станции придумать не могут! — буркнул лысый и сердито захлопнул окно.

Берти долго стоял, провожая смущенным взглядом уходящий поезд.

Разъезд… Когда Берти впервые попал сюда, здесь стояло всего три дома да росли две дикие груши, такие высокие, что казалось, вершины их цепляются за проплывающие мимо облака. Черные галки прилетали с Тиссы, садились на ветки и оглядывались вокруг своими круглыми немигающими глазами.

А потом привезли бетономешалку, построили дома, школу. Бетономешалка плевалась раствором. «Осторожней, в глаза!..» Голос Этуш? Они строили этот домик, месили саман. Этуш все прикрывала глаза рукой, а он подошел и бережно отвел ее руку. Какие яркие глаза у его жены! Смех и лукавство так и брызжут из них. Почему он раньше не замечал? Он наклоняется и целует ее глаза, без конца целует. «Берти, оставь, я упаду!» Но разве об этом твердит звук ее голоса? И, выходя из недостроенного домика, они весело, как заговорщики, улыбались друг другу.

Этуш, где ты? Почему ее кровать застлана, почему пуста? Берти открыл глаза и непонимающим взглядом обвел комнату. Он был так счастлив с Этуш. У него тогда ничего не болело. И сейчас не болит, потому что операция удалась.

«Удалась! Удалась! — кричит репродуктор на станции, — Берти, переключите вагон № 019165 со второй пути на первую».

Что это, сон?

«Сортировщик, будь осторожен, на второй пути маневрирование!» — раздается молодой голос. Станция живет своей жизнью.

Берти терпеть не может лекарств, но что делать, если боль не утихает. Он запивает порошок холодной водой. А лапша? Опять Илонка будет сердиться.

За окном мелькают красные, желтые, зеленые огни. Уж не испортилась ли сигнализация? Надо бы проверить. Почему, когда он последний раз зашел в дежурку, его лучший друг Ковач виновато отвел глаза и быстро прошмыгнул в дверь?

Какая мучительная боль! Берти зарывается головой в подушку. Далекие гудки разрывают ночную тишину. Тарахтит повозка. Какой он маленький. Ему только четыре года. Как трясет! Так вот отчего такая боль! Но остановиться нельзя, разбушевавшаяся Тисса настигнет и его и деда. Деда? Почему первый раз в жизни он вспомнил об этом случае?

Прошлое вплетается в настоящее, сон путается с явью, так переплетаются, путаются нитки, образуя пестрый мохнатый клубок. Вот он, десятилетний, беззаботный мальчик, гоняет на пруду уток, он бежит за ними по берегу, спотыкается. Господи, как больно! Они думают, что он ничего не знает. Он все знает, все понимает, просто виду не подает, так всем спокойнее.

Заснуть бы. Воспоминания лихорадят мозг, гонят сон. Берти напрягает память, и вот одно из них превращается в явь, становится реальным, как неутихающая боль.

…Это случилось во время войны. Его вызвал к себе начальник станции:

— На третьей пути стоит состав. Немедленно отцепите четыре вагона.

Начальник зол, ругается. Последнее время все они словно с ума посходили: чуть что — грозят отправкой на фронт.

Берти выполняет приказание. Вагоны отцеплены. Вдруг дверь одного из них приоткрылась. Боеприпасы. В лицо Берти пахнуло смертью.

— Галас, где вы, черт вас возьми?! — слышит он раздраженный голос диспетчера. — В контору к начальнику, живо! Новое задание!

Берти идет к начальнику. Ноги плохо слушаются его. Боеприпасы. Смерть. Взметывая пламя, падают бомбы. Мечутся люди, ревет скот, горят жилища. Боеприпасы. Их повезут на фронт, на восток. Убивать простых людей. А пока смерть заботливо и аккуратно, как выстиранное белье, сложена в вагонах.

В тот вечер он не мог заснуть. Заступила ночная смена, а он знал: вагоны стоят на путях. Как он будет смотреть в глаза людям? Спит Этуш. День ушел в трудах и заботах, она устала, она ничего не знает. Свернувшись калачиком, мирно посапывают дети. Как тихо… Одеяло соскользнуло с детской кровати, рассыпались по подушке темные, густые волосы Этуш. Вагоны еще стоят на путях. Где-то далеко и тоненько прокричал паровоз.

Осторожно, чтобы никого не разбудить, Берти выскользнул из комнаты. Только бы никого не встретить! Очень тихо… Кажется, прислушайся, и услышишь, как бегут минуты. А на станции стоит четыре вагона.

Берти Галас крадется как кошка, бесшумно, от дерева к дереву. Что он делает? Это безумие. Не один вагон ушел туда с начала войны. А сколько их еще уйдет? У него даже нет инструмента. И все-таки он должен, он обязан! Действовать немедленно!