Небо остается синим

Может, соседка права, напрасно она все это затеяла? Недавно вернулась Гайнал домой, усталая, разбитая, еле ноги волочила. Агнесса проснулась, взглянула на мать сонными глазами и спросила капризно и настойчиво:

— Когда мы поедем к папе?

«Правильно ли я поступила?» — в который раз спрашивала себя Гайнал, кусая губы.

На фабричной улице шумно и многолюдно, как днем. Спешат в ночную смену рабочие. Многие едут на велосипедах и мотоциклах.

— Подвезите! — раздаются шутливые девичьи голоса, а ходу до фабрики осталось несколько минут! Девушки забираются на багажник, острые шуточки летят по их адресу, старики лукаво улыбаются, вспоминая молодость, женщины смеются. Говор и смех гудит в узких улочках, как эхо в ущелье.

— Ты что сегодня такая кислая? Видать, от мужа здорово досталось! — шутит, догоняя Гайнал, знакомый станочник из художественного цеха.

Бартошнэ улыбается, от его шутливо-ласковых слов легче становится на сердце.

«Почему они все так веселы и доброжелательны? Уж не притворяются ли?» — ревниво думает Гайнал, вглядываясь в лица людей. Заступит на работу ночная смена, и на улице снова станет пусто и тихо, только фабрика, сопя и ворча, как добродушный бессонный зверь, будет охранять спящий город. В тишине особенно явственно слышен ее тысячемоторный гул, он льется по улицам, уплывает за город, теряется в лесистых карпатских склонах.

На фабричном дворе всё вверх дном — идет реконструкция корпусов. К одному пристраивают крыло, над другим возводят новый этаж. Бартошнэ пробирается между грудами кирпича, осторожно обходит ямы с известью. Большой двор, можно заблудиться! Над фанерным цехом плывут, серебрятся в свете фонарей мохнатые облака пара. Ветер рвет их на куски, несет по темному небу. В цехах кипят котлы, а в них, как гуляш в кастрюле, варятся огромные деревянные кругляки.

В свой полировочный цех Бартошнэ заходит последней.

— Ну-ка, Гайнал, покажи, что у тебя сегодня в сумке? — кричит через весь цех полировщица Сидоли. Все знают, что Бартошнэ никак не привыкнет есть по ночам, и подсмеиваются над ней: благородный желудок. Соседки суют ей то кусок колбасы, то копченого сала. Но Бартошнэ благодарит и отказывается.

В раздевалке толпится народ. Укладывая в шкафчики платья и надевая спецовки, женщины быстро обмениваются новостями:

— Слыхали? Наша Эржи должна была ехать с кружком самодеятельности в Чехословакию, а муж ее не пускает! «Или вместе едем, говорит, или сиди дома!»

— А мы к нему всем цехом пойдем, предъявим ультиматум!

Гайнал улыбается: откуда они всё так быстро узнают? А работают как ловко! Когда же она научится? Бартошнэ никак не может понять, что надо применять раньше — терпентин или шеллак? А пемза? Когда ее применяют: при первой прокладке или при второй? Недавно Гайнал испортила дверцу шкафа, но ее никто не упрекнул за это. Одна из полировщиц молча все переделала и, только закончив работу, проворчала негромко:

— Учи вас, завтра помиришься с мужем — и прощай фабрика. Не ты первая, не ты последняя!

И Гайнал не знала — сердиться ей или благодарить?

Смолкают разговоры, гудят машины, что-то выкрикивает мастер. Сигналит во дворе мотовоз, свистит маневрирующий поезд. Ночь словно войлоком окутывает фабрику: глуше звучат голоса, ровнее гудят машины…

Гайнал склонилась над дверцей шкафа, тряпка привычно скользит по деревянной поверхности, и снова неотвязные мысли роятся в голове. «Не понимаю тебя, Гайнал…» — всплывает в памяти. «Не понимаю…» — вторят станки. Кто, когда понимал ее?

Жизнь разворачивается перед ней, как широкая лента фанеры с кругляка на лущильной машине. Она вглядывается в прошлое, стараясь понять, когда же все началось…

…Тибор пришел за ней утром. «Так рано?» — удивилась она. А сама еще с вечера собрала свои вещи и всю ночь не спала от волнения и нетерпения. Потом попрощалась с теткой, окинула взглядом узкий и длинный двор. Почему ей запомнился желтый портулак у забора? Когда он вырос? Обычно в их садике цветы не росли, тетка говорила, что земля здесь соленая.

«Вот мы и дома!» — сказал Тибор, толкая высокую решетчатую калитку. Роскошный особняк, терраса, залитая солнцем, — неужели она будет здесь жить? Ей показалось, что она попала в царство роз. Белые, как девушки в подвенечных нарядах, розы, словно поджидая Гайнал, выстроились вдоль длинной, посыпанной желтым песком дорожки. Красные георгины покачивали тяжелыми, мохнатыми головами — может, предупреждали о чем-то?

— Это все твое, дорогая! — торжественно проговорил Тибор, широким театральным жестом обведя дом и сад.

Как прекрасна должна быть жизнь в этом красивом доме, среди благоухающих, ярких цветов! А муж уже нетерпеливо тянул ее за руку:

— Скорей, нас ждут!

На террасе их встретила младшая сестра Тибора — Клара. Она целовала и обнимала Гайнал. Правда, старшая — Мария не вышла к ней, приняла наверху, — так хозяйка принимает гостью. Мария прихрамывала на левую ногу, и Гайнал подумала, что ей, верно, трудно ходить по лестнице.

Первые дни она была так счастлива! Все казалось новым, веселым. Даже игрушечный паяц ласково улыбался со шкафа.

И вдруг… Она хорошо запомнила этот вечер. Гайнал поджидала мужа, он должен был возвратиться с работы. В доме тихо, прохладно и полутемно от приспущенных штор, все как обычно. Откуда же эта тревога, неожиданно закравшаяся в сердце? Гайнал вздрогнула и оглянулась: не подслушал ли кто ее мысли? Нет, вокруг только безмолвные стены да тяжелая, мрачная мебель. Мысль появилась и исчезла. И утром, на другой день, все шло как всегда. Она поливала цветы, подвязывала помидоры. Но в тот день работа доставляла ей особенное наслаждение, она словно заслоняла от нее что-то неясное, недоброе, о чем не хотелось думать. Гайнал оглядела сад: вокруг столько цветов, а в доме все вазы пустые. Она срезала несколько роз. Но едва вошла в столовую, как услышала в соседней комнате громкие голоса, шарканье ног, где-то сердито хлопнула дверь.

— Да как она смеет! — донеслось до нее.

Гайнал слушала затаив дыхание.

— Что она принесла в дом?! Вот придет Тибор…

Господи, кажется, это о ней! В чем она провинилась?

Гайнал была напугана, растеряна. Она заперлась в своей комнате и не выходила до обеда. Вечером Тибор сказал ей:

— Понимаешь, Гайнал, завтра первое сентября. В этот день за цветы хорошо платят, их прямо из рук рвут. Вот Мария и рассердилась. Не надо было срезать розы.

Понял ли тогда Тибор, что творилось в ее душе? Паяц на шкафу улыбался грустно и сочувственно. «Тибор, дорогой, ну скажи, что ты пошутил…» — мысленно умоляла она мужа. Но Тибор молчал и только жаловался, что ему не дают покоя боли в желудке. Гайнал бегала в аптеку, меняла грелки. Впрочем, ночь он проспал спокойно, а утром, словно ничего не произошло, сказал ей несколько безразличных слов и ушел на работу.

…Крупные капли пота падают со лба на полированную поверхность шкафа. Капля пота, капля терпентина. Тряпка размазывает их, а дерево послушно впитывает — и то и другое. Как ломит спину! Бартошнэ распрямляется, смотрит, как в соседнем цехе лущильная машина без конца разматывает кругляк. Тянутся длинные фанерные полосы.

…Снова лениво потекли дни, тихие и спокойные. Тибор помирил их с Марией, и казалось, все шло прекрасно. Гайнал твердо решила: надо приспособиться к укладу этого неприветливого дома. Приспособиться? Разве так должна рассуждать хозяйка, жена? Но она гнала прочь эту мысль. С утра Гайнал ходила за покупками. Иногда обходила полгорода, чтобы найти для Тибора кусок парной телятины. Он все чаще жаловался на недомогание, и врачи назначили ему строгую диету. А по вечерам Гайнал шила приданое: скоро у нее будет ребенок. Иногда спускалась в сад, ухаживала за цветами — они-то ни в чем не виноваты. С нетерпением поджидала Тибора: может, он расскажет, что творится в том мире, который захлопнула тяжелая узорчатая калитка. Но Тибор с каждым днем становился все сдержаннее и молчаливее. Он очень изменился, располнел. Гайнал иногда казалось, что муж стал ниже ростом. Только темные усики остались те же.