Небо остается синим

Женщина только что вышла из кабинета. Она возбуждена, словно наэлектризована. Еще бы! Профессор сказал, что она совершенно здорова.

— Иди домой и рожай на здоровье! — весело добавил он на прощанье.

Ввозят женщину в коляске. На ее измученном лице теплится искра надежды.

Эрделинэ прижимает к себе сына. Порою ей кажется, что их все еще покачивает, как в вагоне. Но исчезли телеграфные столбы, исчезли и воспоминания. Мир остановился и замер, втиснутый в одну маленькую комнату.

Бесшумно открываются и закрываются двери. Видно, хорошо смазаны.

— Кончилась война, — рассказывает один из пациентов, — вернулся домой, но…

— Эрделинэ, ваша очередь.

Она торопливо ведет сына, так и не узнав, что там случилось после войны. Хорошо бы лечащий врач присутствовал при осмотре. Пусть бы молчал, только бы стоял рядом…

Эрделинэ садится против профессора. Чья-то жесткая рука сжимает ей горло. Трудно говорить.

— Да, Андор Эрдели — мой сын!

Только сейчас она заметила, какие в этой клинике высокие потолки. И в одесской такие же…

Эрделинэ смотрит на профессора. Кажется, она его уже встречала в какой-то клинике. Как его фамилия? В протертом до блеска оконном стекле отражается его лицо, и там оно кажется добрее и мягче.

Сестра задела локтем оконную створку, и лицо отодвинулось, поплыло.

— Расскажите-ка все по порядку. Спокойно. А потом мы решим, как быть.

Эрделинэ умоляюще поглядела на профессора. Все по порядку. В который раз! Опять бередить старые раны? Собирать вырванные листы? Хватит ли у нее сил?..

Седой профессор все понимает.

— И все-таки рассказывайте, — негромко говорит он. — А я тем временем осмотрю мальчика.

С чего начинать?

Аннушка Долежал мчится к ней и еще издали что-то кричит. Она машет, как флагом, своим полосатым платком: «Сына твоего нашли! Сына-а-а!»

Но Эрделинэ не понимает. Аннушка трясет ее за плечи. На мгновение все вокруг расплывается и падает. И снова становится на свои места. Только почему-то темнеет в глазах.

«Да не падай, пожалуйста, в обморок!» — словно издалека слышит она радостные голоса подруг.

Неужели нашелся? В тот страшный день их разлучили. Взмах полицейской дубинки — и кровь залила ее глаза. Она не видела расширенных от ужаса зрачков мальчика, не чувствовала, как он сжимал в кулачке клочок ее платья.

Нет, рассказ надо начинать не с этого… Сначала о том, что у нее родился здоровый, смышленый ребенок. Тот Андор, которого вместе с ней угнали в Германию, и этот, что стоит сейчас перед профессором, — небо и земля.

— Я нашла его еле живого, в лихорадке… — бормочет Эрделинэ. Как ни старайся, всего не расскажешь. — Он лежал на руках у медсестры. Она заботилась о нем, как о собственном сыне…

Память подсказывает все новые и новые картины.

«Беги скорее к сыну, глупая!» И она бежит. Платье цепляется за проволоку. Черт с ним! Андор жив! Жив ее мальчик! Кружится под ногами земля. Холодком прошла по сердцу тревога: почему подруги были как-то скованны, словно скрывали от нее что-то?

— Простите, — прерывает ее профессор. — Эта медсестра ухаживала за вашим сыном и раньше или только после освобождения?

Он ощупывает жалкое, худосочное тельце мальчика.

— Она ехала с нами всю дорогу, — говорит Эрделинэ, не замечая, что оставила без ответа вопрос профессора.

…В тот же день их посадили в поезд. Сколько чувств нахлынуло на нее, когда дрогнули колеса! Наконец-то она вознаграждена за все страдания. «Восхваляйте господа бога, ибо милость его бесконечна! Слава тебе, всемогущий, за то, что вырвал моего единственного сына из когтей дьявола», — шептала она со слезами благодарности. Значит, не напрасны были ее обеты. Теперь она сдержит их. Самой заветной мечтой ее было увидеть сына в поповской рясе. В море грехов человеческих такая судьба казалась ей чистой и возвышенной.

— В детстве он был веселый, шустрый, — продолжала Эрделинэ. — Такой же, как мой второй сын. Иногда вдруг пригорюнится. Он, видите ли, не хотел быть священником. «А кем же ты хочешь быть, сыночек?» — «Не знаю, мамочка. Хочется летать на самолете». Ему еще не было и пяти лет, а он уже научился читать и писать.

Профессор даже не поинтересовался, за что они попали в концлагерь. Это было немного обидно. Да ведь это у него не первый пациент, переживший войну. Перед ним прошли и русские, и украинские дети… Всех их фашисты хотели превратить в рабов. А за что она попала туда с Андором, Эрделинэ и сама не знает. Бывало, перед сном Аннушка и другие подруги спрашивали ее об этом. Но она лишь пожимала плечами. Разве это преступление — приютить на несколько дней несчастного беженца?

— На чем это я остановилась? — спросила она, чуть отодвигаясь: солнечный зайчик бьет ей прямо в глаза. — Да, только одну ночь продолжалось мое счастье. Сын спал. Покачивался вагон. А когда он проснулся, меня поразил его холодный, застывший взгляд. И сам он был весь словно оледеневший. Я тогда еще не видела, что все тельце его исколото шприцем. Медсестра говорила, что он должен был получить еще семь инъекций. А я так ждала, что проснется мой Андор и, как всегда, спросит: «Мамочка, сегодня тоже надо чистить зубы?»

Но я напрасно ждала…

Профессор заканчивает осмотр, дописывает историю болезни. Кто-то прикрыл окно, и тот профессор, который казался добрее, приветливее, внезапно исчез…

…Она вытащила из своих лохмотьев заботливо спрятанную библию и положила ее на колени сыну. Андор не проявил ни малейшего интереса. Она побежала за молоком. Поезд тронулся, и она долго металась из вагона в вагон, пока нашла своих. Потом ей удалось раздобыть какие-то сладости. Она кормила мальчика, целовала, ласкала, без конца твердила его имя.

Андор снова уснул.

И вдруг откуда-то из глубины сознания всплыла страшная мысль: может быть, было бы лучше, если бы он совсем не нашелся? Эта мысль привела ее в ужас. На остановке она вышла из вагона и побежала по перрону, сама не зная куда. Подруги бросились за ней. А она вовсе ничего не собиралась с собой делать. Просто бежать… Сама от себя… Вернулась и села рядом со спящим сыном. Он ли это?

Который раз она спрашивает…

Когда в вагоне все заснули, Эрделинэ стала читать библию. «И правдою твоей прославлены будут уверовавшие в тебя…» Дальше листы оказались вырваны. Она похолодела от ужаса. Пока ее не было, Андор изорвал библию. В эту минуту ветер ворвался в окно, подхватив вырванные листы, и понес их куда-то. Один, другой, третий… Листы закружились в воздухе и исчезли. И каждый лист словно уносил с собой кусочек прошлого. Хорошо бы поплакать, но глаза почему-то сухие. Ведь не плакала же она, когда провожала в последний путь свою мать.

— Перебрались мы на новую квартиру, — продолжала Эрделинэ. — Целый год возила я его на старую улицу, приводила в наш бывший двор. Думала, узнает свое любимое дерево или знакомый камень напомнит ему о прошлом. Но все было напрасно.

В кабинете тихо. Профессор сидит молча. Слушает ли он ее? Сейчас он скажет свое решающее слово. Он о чем-то спрашивает Андора.

— И все же я ждала, надеялась… А вдруг свершится чудо! К каким только врачам…

— Послушайте, Эрделинэ, — говорит профессор. — Когда я впервые видел вашего сына, я имел возможность лишь бегло ознакомиться с ним. Но уже тогда у меня сложилось определенное мнение. — Он взглянул ей в глаза. — Сейчас оно только подтвердилось. Я не вижу ничего утешительного. К сожалению.

Эрделинэ сидит точно окаменев. Хорошо, что кресло такое прочное, надежное. Разорванная колючая проволока. Крик Аннушки Долежал. Библия. Листы, всюду вырванные листы. Что бы сказал лечащий врач Андора, если бы он услышал эти слова профессора? А он твердит: «Не теряйте надежды, Эрделинэ!» Надо бы встать. Там ждут люди. Много людей. Сейчас очередь женщины, которую привезли в коляске.

— Пойдем, сыночек! — еле шевеля губами, говорит Эрделинэ, пугаясь собственного голоса.

Широко распахиваются двери. Ввозят женщину на коляске. Собрав все силы, Эрделинэ ободряюще улыбается ей.