Фиолетовые лебеди

— Сахарными головками.

— Да, — Саша облизнул губы и замолчал.

В пещере послышалось жевание старца. Он стал что-то пожевывать, громко и с удовольствием отхлебывая воду из бутылки. Саша молчал, слушая, как неторопливо жует и пьет старец.

— Отец Панкратий, — снова заговорил Саша. — Никто не понимает, что случилось. Подменить эти боеголовки было невозможно. Это… просто необъяснимо. И вот еще: в районах размещения РС-20 люди вчера видели стаи странных птиц, птиц странной окраски. Говорили о журавлях, о чайках, что это чайки или журавли странного цвета, оранжевого, синего. Их видели и военные, и гражданские. Местные жители никогда раньше не встречали таких птиц в своих краях.

Старец жевал.

— Это происшествие угрожает безопасности нашей родины, оно может ввергнуть всех нас в ужасную катастрофу. Россия может потерять свой ядерный щит, свою гарантию безопасности.

Старец дожевал, запил, откашлялся. В пещере стало тихо.

— Можете вы объяснить это? — спросил Саша.

Старец молчал.

— Можете помочь? Все знают, что вы с Божьей помощью творите… делаете… свершаете невероятные вещи.

Старец молчал.

Саша вздохнул:

— Нам не на кого больше надеяться, отец Панкратий.

В проеме возникло лицо схимника:

— Что там у тебя еще на столе?

Саша глянул на стол:

— Это обломки боевой части боеголовки. А теперь это просто сахар. Вот, для демонстрации вам сюда доставили…

В пещере послышалось бульканье, потом появилась рука с эмалированной кружкой:

— Давненько я чай с сахаром не пил. Отломи-ка, Саша, мне кусочек.

Саша принял старую кружку голубой эмали, грязную, с облупившимися краями. В ней была вода из той самой бутылки. На поверхности воды плавали сухие чаинки, видимо, только что брошенные в кружку старцем. Но едва Саша повернулся к столу, вода в кружке вскипела.

Саша замер, глядя на кипящую воду. Вода кипела. Кружка стала нагреваться. Саша осторожно поставил кружку на стол. Вода покипела и перестала.

Саша завороженно смотрел в голубую кружку.

— Отломи и брось в чай.

Очнувшись, Саша взял обломок полупрозрачной сферы, попытался отломить кусок, но не смог. Сахар был крепкий. Саша ударил обломком о стол. Два кусочка откололись. Он положил их в кружку. Взял ее. Она была уже горячей. Саша протянул кружку в проем. Рука схимника приняла кружку. Схимник опустил глаза. Саша услышал, как он дует на воду. Потом старец отхлебнул:

— Вот, славно…

Пока старец пил, дуя на воду и фыркая, Саша стоял и смотрел на лицо в проеме. Схимник то поднимал глаза, то опускал их. Но даже когда глаза его смотрели вперед из проема, они по-прежнему не фокусировались на Саше, словно глядя сквозь него.

Время шло. Кондиционер в кубе работал, нагоняя холодный воздух. Его струя била Саше в спину, но это не добавляло Саше комфорта, скорее наоборот — раздражало. Этот нагнетаемый воздух, этот пластиковый стол с черной боеголовкой и сахарными обломками, эти железные, наспех сваренные стены с четырьмя яркими лампами наверху, да и сам Саша в своем рабочем синем костюме, пепельном французском галстуке, английских ботинках, — все было как-то глупо и нелепо перед этой грубой каменной кладкой, проемом и лицом старца.

Схимник прихлебывал чай, чмокал, что-то бормотал, снова прихлебывал, снова чмокал, снова бормотал. И с каждым звуком в Саше стало нарастать бессильное раздражение. Он не спал эту ночь, безумную, полную напряженных лиц, суеты, текстов и разговоров, перерастающих в крики. То, что происходило сейчас в этом дурацком кубе, было похоже на сон, вывалившийся из всей этой сумасшедшей ночи.

Саше очень захотелось проснуться.

Он вдруг упал на колени.

И заговорил громко:

— Отец Панкратий, послушайте! Вы знаете, где мы все живем, в какой стране, в каком государстве. Здесь все — как бы. Как бы покой, как бы воля, как бы закон, как бы порядок, как бы царь, как бы бояре, как бы холопья, как бы дворяне, как бы церковь, как бы детский сад, как бы школа, как бы парламент, как бы суд, как бы больница, как бы мясо, как бы самолет, как бы водка, как бы бизнес, как бы машина, как бы завод, как бы дороги, как бы кладбища, как бы пенсия, как бы сыр, как бы мир, как бы война, как бы мать родна.

Затворник перестал хлебать чай.

Саша продолжал, с горечью и дрожью в голосе:

— Настоящее у нас — только вот эта боеголовка. Только этот уран, только этот дейтерид лития. Это работает. Если и это станет как бы, тогда здесь не будет вообще ничего. Будет большое пустое место. Вы… вы превращаете вещества. Вы можете очень многое. Вы великий подвижник. Умоляю вас, превратите этот сахар снова в уран, в дейтерид лития. Чтобы все у нас осталось по-прежнему. Вас просят об этом все россияне.

Он смолк, весь дрожа.

В пещере стало тихо. Потом в окошко просунулась рука с кружкой.

— На-ка, Сашок, попей! — громко произнес старец.

Саша с трудом приподнялся с колен. Ноги его дрожали. Он принял горячую кружку обеими руками, боясь уронить. Руки его сильно тряслись. Он поднес кружку к губам и сделал глоток, стуча зубами о край с выщербленной голубой эмалью. Чай был сладковатый. И очень вкусный. Как в детстве. От чая стало спокойней.

Саша перевел дыхание. И отпил еще.

— Допивай! — приказал старец.

Саша послушно и жадно допил. Потянул кружку в окошко.

— Оставь себе, — отпихнул ее затворник.

Саша убрал руку с кружкой. В пещере снова стихло.

— Что нам делать? — спросил Саша.

Старец помолчал, потом спросил:

— Как именуется ваша ракета?

— РС-20.

— Я спрашиваю — как ее имя?

— Имя… «Сатана». Да. «Сатана». Так ее назвали … ну, конструкторы.

Старец замолчал. Прошли долгие минуты.

— Отец Панкратий, — Саша всунул свое лицо в проем. — Что нам делать?

В пещере тяжело пахло.

— Спать! — ответил из темноты старец.

— Как… спать?

— Глубоко.

— Зачем?

— Чтобы сны повышли.

Саша перевел дыхание, приходя в себя. Открыл рот, чтобы спросить, что это значит, но старец опередил его:

— Ступай. Спи!

В пещере послышалась возня, кряхтение, бормотание. Потом все стихло. С кружкой в руке Саша стоял и смотрел в темный проем. Прошло некоторое время. Вдруг в проем вдвинулся камень. И полностью закрыл его. По краям камня слегка выдавилась светло-коричневая масса. Но запаха Саша не почувствовал.

Он стоял, упершись взглядом в глухую стену пещеры. Дурацкий кондиционер все жужжал и дул, дул в спину. Саша стукнул кружкой о камни:

— Отец Панкратий.

За стеной было глухо.

— Ну что же? — бессильно выдохнул Саша, опуская руки.

Стена со всеми своими неровностями, сколами, прожилками и выбоинами тупо стояла перед глазами. В нее захотелось плюнуть.

— Скажи! — со злобой выкрикнул Саша и замолотил кружкой о стену.

За стеной послышалось слабое, глухое бормотание. Оно было еле различимым. Но — было. Саша припал ухом к камню. Но не смог ничего разобрать. Старец что-то бормотал нараспев. Сообразив, Саша приложил кружку к стене, а к ней ухо, вспомнив, что в последний раз так подростком подслушивал, как старшая сестра за стеной отдавалась своему однокурснику, бородатому, худому и косоглазому, научившему Сашу пить водку и певшему под гитару «переведи меня через майдан».

Кружка помогла: старец что-то напевал в своей глухой пещере. Это был какой-то совсем простой мотивчик, знакомый с детства. Саша заткнул свободное ухо, чтобы не слышать жужжание чертова кондиционера, весь замер, насторожился. И услышал:

Я тут сидел и горько плакал,

Что мало ел и много какал.

Других слов не было. Старец повторял один куплет. А потом и вовсе замолчал.

Дурацкая детская песенка подействовала на Сашу, словно укус невидимого насекомого, могучего и доброго, как лохматая ночная бабочка. Он оцепенел, но как-то по-хорошему. Внутри стало спокойно и уютно. Никуда уже не надо было спешить. Он вдруг с удовольствием вспомнил свой логопедический детский сад и своего дружка, кучерявого большеглазого Марика, придумавшего, сидя на горшке, стихотворение: