Повести и рассказы

Старуха и дьячиха осветили на печи кадочку и, глядя в нее, говорили:

— Кажись, хорошо всходят… дрожжи бесподобные… Закрой. Господь с ними…

— А у нас хотят заказать новый колокол,— сказал дьячок сыну.

— Да, да! — подхватила дьячиха,— пудов в шестьдесят, что ли?

— Заказали в шестьдесят… что говорить! Колокол будет городской…— отвечал дьячок.

— А не пора ли нам затоплять печку?

— Погоди, маменька,— сказала старуха,— а вот нешто принеси из амбара мясное да потроха… не тронь, пока оттаят в избе…

Дьячиха оделась в шубу и принесла из амбара гусиные лапки и головки, поросенка, двух кур и часть свинины. Все эти предметы хозяйка разложила на лавке.

— А студень-то не пора вынимать?

— Теперь пора.

Дьячиха вынула из печи чугун и начала разливать студень в деревянные чашки, вынимая оттуда ложкой бабки, которые старуха отдавала внуку.

Дьячок, чтобы не мешать бабам, отправился на печку.

— Ванюша, не забудь завтра сходить к отцу крестному — Христа прославить! — сказала дьячиха.

— Бабушка,— спросил Декалов,— что же, вы не видали Петю Лаврухина?

— И! Да уж он про тебя спрашивал бесперечь… он, верно, еще не знает, что ты приехал. А что я вспомнила? — вполголоса сказала старуха дьячихе,— не помазать ли Ване спину гусиным салом?

— Когда я ждал тебя домой,— сказал дьячок,— я написал речь… Если бы ты ее выучил, завтра от помещика получил бы что-нибудь… Я тебе ее прочту: мудрена покажется или нет?

Дьячок достал речь и прочитал. — Что, мудрено, Ваня? — спросил дьячок. Декалов немного подумал, желая угодить отцу; наконец, сказал:

— Мудрено, тятенька!

— Мудрено-то мудрено!— сознался дьячок.

— Ванюша,— сказала старуха,— поди-ка ляг спать… тебе и так надоела эта учеба…

Дьячок отправился на полати, а Декалов полез под печку к голубям.

Почуяв его приближение, один голубь заворковал и щипнул его за руку.

Падавший с лавки свет сквозь дощатые треугольники тускло озарял стадо спавших голубей, которые, запустив носы в крылья, поглядывали одним глазом на Декалова; в стороне от них одиноко сидела галка: видно было, что голуби преследовали ее и она жила с ними по необходимости.

IX

РОЖДЕСТВО

На другой день, после заутрени, Декалов шел к священнику славить Христа. Начинало рассветать. По небу тянулись красные полосы; у крыльца священникова дома стояли резные сани с свежей соломой.

В горнице священника на зеркалах висели узорчатые полотенца. Декалов подошел к образу и запел тропарь.

Из боковой комнаты вышел священник.

— Здравствуй, брат! — сказал он, давая Декалову гривенник.— Давно приехал?

— Вчерась…

— А мой богослов приехал третьего дня. Ну, нынче сбирайся с нами — в приход…

После обедни весь сельский причт был в хлопотах. Священник стоял перед дьячком, державшим под мышкой стихари с церковными книгами, и говорил:

— Ступай скорей к дьякону. Скоро, что ли, он? докуда мы будем прохлаждаться?.. Жена! дай мне гребень — голову причесать, да коровьего масла…

— Катерина!— сказала попадья,— подай отцу масла голову намазать…

Дьякон в своем доме стоял перед закуской и, держа в руках ножку жареного гуся, говорил:

— На барскую закуску надеяться нечего… вилочкой там немного сделаешь…

— Поешь себе хорошенько,— говорила дьяконица, ставя на стол новое блюдо.

— Отец дьякон! — закричал( входивший дьячок,— что же вы мешкаете? батюшка сердится…

— Я готов, у меня лошадь давно запряжена. Ступай, беги за другим священником да за дьячками…

Причт явился в доме помещика и шепотом начал спрашивать лакея:

— Дома господа?

— У себя…

— Что, мы не опоздали?

— Нет; барыня только встала.

Вскоре по коридору застучали сапоги, и в отдаленной зале раздалось пение.

Священник и дьякон приглашены были хозяином в столовую, а дьячки отправились в лакейскую.

— Что, холодно на дворе? — спрашивал помещик.

— Очень холодно…

— А я сегодня и в обедне не был.

— Прошу покорно… Закусите…— сказала помещица. В передней шел разговор между дьячками и лакеем.

— Это ваш сынок-то?

— Мой… из третьего класса… Что это вы подвязали щеку?

— Да зубы-с…— отвечал лакей,— ночей не сплю.

— Позвольте спросить, какие это ложки: неужели серебряные?

— Серебряные! да вот извольте — проба. У них корец и то серебряный… Вот не знаю, чем зуб лечить…

Лакей начал губами раздувать кофейник на окне.

— Кому это вы? — спросили дьячки.

— Барчуку-с…

Наконец, вышел священник с дьяконом, и в одну минуту весь причт был на улице близ лошадей, которым подвязывались поводья и чересседельники…

— Ну, что? о чем барин говорил? — спрашивали дьячки,— сколько дал?

Все сплотнились в кучу…

Между тем в отсутствие мужей поповны зазвали к себе в гости лакеев, земских, приказчиков с женами и дочерьми. На столах стояли лакомства; вокруг гостей ходил поднос с рюмками. Молодые люди играли в карты и фанты. В комнатах сильно пахло скоромным; многие жаловались на головную боль, спрашивая друг друга: “Не угорели ли вы?” Лакеи, срывая с леденцов билетики, дарили их девкам, если надпись была вроде следующей: “Коль я тебе не мил, что я тебя, тиранку, полюбил”. Девки в свою очередь дарили билетики лакеям.

В углу кто-то играл на гармонике, а хозяйка просила убедительно:

— Спойте, девушки, что-нибудь…

Раздавалось: “Вечор поздно из лесочку…”

В доме Декалова не было гостей. Дьячиха и ее мать спали на постелях в праздничных платьях; на хорах тоже спала какая-то крестьянская старушка, которая в доме дьячка и разговелась. В избу светило солнце… по полу бродили голуби; галка, раскачиваясь на шесту, висевшем над печкой, вслушивалась, как ее подруги покрикивали на улице. Вытянув шею, она вскрикнула и потом съежилась, намереваясь вздремнуть; кто-то проснулся и зевнул…

В сумерках дьячок Декалов подъезжал с сыном к дому одного приказчика. Неверными шагами подходя к крыльцу, дьячок говорил:

— Наше дело такое: мужик горбом, а дьячок горлом…

Отец с сыном вошли в сени, в которых на полу кипело несколько самоваров. В горнице приказчика играли на гармониках и балалайках и шла такая пляска, что дрожал весь дом.

Дьячок приладился ухом к двери и, иронически прищурив один глаз, проговорил:

— Пир Валтасара! да нам что же?.. Мы яко служители церкви…

Часов в десять ночи падал небольшой снег. Дьячок с сыном ехали по полю; между ними на возу лежал мешок с христославными курами, которые при каждом ухабе вскрикивали и утаскивали мешок на край саней.

— Ну! наши приехали!— сказала пономариха, услыхав под окном скрип саней, и понесла в сени ночник.

— Здравствуй, жена,— слышался хриплый голос пономаря,— вот это тебе пироги…

— Ваня, беги скорей в избу… несите сюда мешки…

Декалов вошел в избу весь в снегу; мать принялась распоясывать его, причем на пол упал мешок с деньгами. Старуха пускала под печку кур и говорила:

— Первой… другой… а это кочет… вот и утка…

— Здравствуй, жена,— сказал явившийся пономарь. — Эко нахрюкался!

— Первое,— продолжал хозяин, растопырив руки,— Агафья Ермолаевна тебе кланяется и пеняет, что ты ее не проведаешь…

— И! городит!.. она, чай, знает, когда мне проведовать?..

— А кум прислал тебе заочно утку и обещался заехать… Были у помещика Егора Ивановича… он дал Ване гривенник… Что ж нам?..

Через час пономарь лежал в углу на полу и говорил: “Дети мои! отец ваш много испытал!” Декалов спал на печи.

Огонь давно потух; в трубе гудел ветер; под печкой иногда, ссорясь с курами, ворковали голуби. В полночь хата выстыла до того, что протрезвившийся пономарь собрал с полу свои пожитки и отправился на печку. В избе прокричал один петух, за ним другой… с надворья заголосил третий… ветер жалобно выл под окном и посвистывал в плетневых сенях… от бури хата часто вздрагивала… Закричали “вторые петухи”; Декалов проснулся и начал ощупывать печку; он осторожно спустился на пол.