Сватовство

— А за кого образованных-то тогда? — зло спросила Павла Ивановна. — Они что, не такие же бабы, как мы? Образованье-то им что, в кару придумано? Да ты знаешь ли, какая девка-то Вера? Ты ведь мизинца ее не стоишь.

— Ее не стою, так стою другой, — отрезал Митька. И Павла Ивановна снова подумала, что это те глазастые сводят с ума племянника, и все, что он сейчас говорит, одни отговорки. Теперь сплошь да рядом деревенские женятся на учителях, на агрономах, на зоотехниках. И те, с фотокарточек, тоже ведь не колхозницы, пусть племянник тетке зубы не заговаривает — не на такую напал.

— Ой, Митька, ты этим девкам не верь, — предупредила Павла Ивановна и головой покачала, жалея племянника. — Они, по глазам по их вижу, прострелки.

— Каким этим девкам?

— Ну, фотокарточки-то показывал мне. Или пьяный был, так забыл?

— Да у меня и кроме этих не пересчитать, — отмахнулся Митька и решительно встал. — Я тебе, Ивановна, прямо скажу: квартирантка твоя не очень. — Он высокомерно поморщился. — У меня покрасивше есть.

— Митька, — ужаснулась Ивановна. — Да с лица-то не воду пить.

И решила, уверилась твердо, что те прострелки встали у племянника на пути, не дают проходу.

— Я тебя последний раз спрашиваю, — строго сказала Павла Ивановна. — Чего надумал?

— А чего надумал, — замялся Митька. — Не могу я так, с бухты-барахты… Без любви какая женитьба?

Он оправдывался перед Павлой Ивановной, что если б с Колей Ванечкиным они не пили да не бились бы об заклад, так у него и на ум не пришло ехать свататься.

— Ты спьяну-то и на Окуле Бахрушиной женишься.

Ивановна, не прощаясь, зашагала тропкой на проселочный тракт.

Митька крикнул ей что-то вдогонку. Не повернулась. Вышла на утоптанную дорогу и, не заходя в Березовку, повернула обратно в Раменье.

Парами летали сороки. Сулили тепло. И средь бела дня все еще висел над снегами месяц, нацелясь рожками вниз.

10

Манюня повадилась ходить к Вере каждый день. Придет, посидит у стола, посмотрит на Веру и, как ближайшей подруге, скажет:

— Ну, мы ведь сами отказались от них. Не они нас бросили, мы их, — и вымученно улыбнется.

Вере было жалко Манюню, и она старалась ей ни в чем не перечить.

— Ты, Маня, о своем прапорщике не горюй, с таким лучше не связываться.

— На письмо мое не ответил, — вздыхала Манюня, вся уходя в себя и не слушая, что говорит ей Вера. — Хоть бы написал три слова, что прости, мол, меня за обман. И строки единой не нацарапал… Как и не было ничего.

— Да брось ты убиваться о нем, — попросила Вера, не зная, как избавиться от этого беспрерывного плача. — Давай-ка лучше пол вымоем, пока Павла Ивановна на базар ходит.

Вера приготовила таз с теплой водой, принесла из сеней веник-голик и тряпки. Начали с горницы. Вдвоем они быстро намочили пол, посыпали дресвой. Манюня натирала веником половицы. Вера сводила грязь.

К возвращению Павлы Ивановны все было закончено, половицы, подсыхая, блестели яичным желтком. Вера протерла пыль с лавок. И затихла у комода, где в стеклянной банке стояла верба. Она уже отцвела, сережки осыпались с веток, окрошив ноготки бурых кожурок. И отчего-то сжалось у Веры сердце, судорожный комок возник в горле. Не хотелось выбрасывать отцветший в неволе букет. Она оставила голые прутья в банке, смела сережки в ладонь и, зажав их, присела к комоду. Болело сердце.

Манюня разостлала у порога тряпку и подсела к Вере:

— Хоть бы три слова всего написал, хоть бы попрощался в письме, а то ни словечка…

Она ушла домой вконец расстроенной, и мытье полов не отвлекло ее от тяжелых дум. Заладила о своем Володе — и удержу нет. Хоть садись вместе с ней и реви. Вера и то уж подстраивалась под нее, поддакивала чуть не всему, что говорила Манюня, хотя не всегда и слышала, что та сказала. Думала о своем, о том, что быстрее бы начиналось лето. Хоть на два месяца уехала бы от стонов Манюни, от разговоров о женихах. А может, и насовсем.

Правда, жалко оставлять ребятишек, она к ним привыкла, они — к ней. Но ведь все забывается. Они забудут ее, она их забудет. Только разве бывает так? Люди всю жизнь держат в памяти своих первых учителей. А учителю и во сне снятся его первые школьники. Но ведь все равно не оставаться же в Раменье навсегда? Может, Вера потому и не стонет, как стонет Манюня, что у нее есть надежда уехать?

Вера оделась, взяла ведра и отправилась к колодцу. До возвращения Павлы Ивановны надо было управиться по хозяйству.

11

Павла Ивановна заявилась с базара к вечеру. Щеки с морозу походили у нее на одрябшие красные яблоки. Она все время отворачивалась от Веры, не смотрела в глаза.

— Ну и базар нынче, три бабы горшками торгуют — ничегошеньки нет.

Она ушла на кухню и оттуда стала нахваливать Веру, что вот какая хорошая у нее домовница: и корову уладила, и дров наготовила, и пол вымыла, и воды наносила. Но Вера не слышала в ее похвале обычной присказки о женихе. Раньше, бывало, Павла Ивановна все сводила на жениха: такой-то девушке да суженого-ряженого под стать бы. А сегодня молчала, и Вера поняла, что у Павлы Ивановны вышел какой-то нескладный разговор с племянником. Она покраснела, представив этот разговор: еще, чего доброго, подумает Митька, будто Вера подсылала к нему Ивановну. Этого только и не хватало.

Павла Ивановна не выходила из кухни. И Вера надумала сбегать к Манюне. Та только что ушла от нее, какой-нибудь час назад. Да больше-то идти в Раменье не к кому.

— Нет, давай пообедаем вместе, — удержала ее Ивановна.

Собрала на стол. Поставила недопитую со времен сватовства бутылку и подмигнула Вере невесело:

— Давай помалешечку.

— Да ведь голова у тебя заболит.

— Ничего, помалешечку. Мы ведь не напиваться. — Она суетилась, угодничала, подкладывала Вере в тарелку мясо, подвигала поближе к ней пироги. — Ну, давай. Василию Петровичу сегодня у меня именины.

Вера видела, что про Василия Петровича Ивановна придумала на ходу.

Выпили за Василия Петровича. Павла Ивановна, как и на сватовстве, затрясла головой, замахала руками. И Вера, заткнув пробкой бутылку, отставила ее подальше.

Павла Ивановна поговорила о погоде, о том, что весна будет спорая, что летом в Раменье как в раю — все-то кругом зеленеет, птички щебечут. Отпускников понаедет.

Вера сказала, что на лето отправится домой.

— Ну и поезжай, поживи у мамки. Она ведь старая у тебя, — согласилась Павла Ивановна и замолчала.

Пообедали, со стола убрали, посуду вымыли. Павла Ивановна порылась в комоде, достала фотографии:

— Вер, ты этих девок не знаешь? Вот валяются у меня. Думаю, что за девки? Может, учительницы знакомые…

И по этой наигранной бесхитростности Вера догадалась, что и тут что-то связано с Митькой, и от этого сделалось ей смешно.

— Этих девок, Ивановна, вся страна знает. Артистки они, в кино снимаются.

Ивановна стушевалась.

— Ну а я думаю, что за девки. — Она ушла на кухню, оставив на комоде открытки, и заворчала там на кота, что лежит, увалень, целый день, а мыши прямо под носом у него бегают. Сбросила, видно, кота с шестка. Он мяукнул, запрыгнул на печь.

12

Снился Вере очень уж непонятный сон. Будто бы куда-то она опаздывает. И очень уж намного опаздывает. И это давит ее. Она вся в поту. Чемоданы у нее давно собраны — взять да уехать. А она ищет чего-то и не может никак найти. Не может вспомнить даже, что она ищет. Торопится. Хватает все подряд — и все не то.

Так и уезжает ни с чем. И томит ее ощущение, что поехала она именно без того, без чего нельзя ехать, из-за чего придется вернуться. Спрашивает себя: так зачем же она в таком случае уезжает?

И ответить не может.

13

Перед каникулами Вера задерживалась в школе до вечера. Проводила дополнительные занятия с отстающими, проверяла у них тетради. А ребята, скучая, склонялись над партами, и, если вдруг по большаку проходил трактор, все, как по команде, поворачивали головы к окнам и, тоскуя, смотрели, как трактор уходит.