Прощание с миром

Лешка наверх, на кладку влез, Филька — он долговязый, он и тут сумел перехитрить, перерасти своего старшего брата,— услужливо подает ему снизу кирпичи. Мигом забросили все свои игрушки и самокаты.

Бабка обед им прямо на стройку приносит.

Особенно Филька этот меня удивил. О Лешке я не говорю,

Лешка всегда был трудолюбив, вечно копался в своем песочке в углу двора. Ну а от Фильки я этого не ожидал, несмотря на свой драчливый характер, Филька все больше дома сидел. А сегодня утром выхожу, а Филька этот, маленький, уже во дворе, с ведром и совком стоит возле этой ихней кладки. Шмыгает своим красным носом и говорит мне:

— Я первый. Никого еще детей нет...

Так и сказал: детей.

Долго я не понимал, в чем дело, с чего бы у ребят такой задор появился?

А оказывается, экскаватор за стеной у нас вторую неделю копает...

ВОВКА ПРИЕХАЛ

В одном южном селе живет у меня маленький племянник. Очень хороший, умный, но довольно упрямый парнишка. Его зовут Вовкой. Целый день он играет где-нибудь в углу двора, возле своего дома. Всегда один и всегда молча.

Этим летом Вовка с отцом приехал в Москву. С вокзала мы взяли такси и поехали к нам, на Ленинские горы. Вовку мы нарочно посадили рядом с водителем, чтобы лучше видел. Спрашиваю я, нравится ли ему Москва. Он сначала промолчал, вроде как раздумывал, отвечать ли ему, потом сказал, что дома маленькие. Но в это время как раз приехали мы в район, где дома восьмиэтажные и выше. Тут уж и он не мог сказать, что они маленькие.

Подъехали к шестнадцатиэтажному нашему дому и поднялись на наш тринадцатый этаж... Сразу же я подвел Вовку к окну. С высоты Ленинских гор и с высоты дома, как из самолета, видна вся Москва. Вовка внимательно, долго глядел. Потом улыбнулся, ничего не сказал.

Пошел осматривать квартиру, вертел краны. Потом мылся в

ванной, плескался и только ухмылялся про себя...

Назавтра Вовке показывали Москву. Вернулся он усталый. Я ждал от него рассказов о впечатлениях, но он молчал. И я не выдержал — спросил, что он видел, был ли оп в Кремле.

— А, ничего...— протянул Вовка.

— Как так ничего!—удивленно вскричал я.— А царь-пушку разве не видел?

— Видел...

— Так что же ты! Царь-колокол видел?

Да, он видел и царь-колокол.

— Понравилось?— спросил я у него нетерпеливо.— Правда, какой большой?

— Да-а,— сказал он, глотая слезы,— угол один отбит...

И тогда я понял, что Вовку ничем не прошибешь.

И еще я вспомнил, что и сам был таким.

ПОД ДЕРЕВОМ

Я приехал в Гагры, только-только приехал, не успел еще оглядеться, шел по улице и вдруг увидел одного маленького мальчика. Он сидел на тротуаре, у меня на дороге, и был весь голый. Маленький такой толстый голыш с белой маленькой челочкой. Я уж хотел было обойти но он поднял на меня сном синие, смеющиеся глаза и сказал:

— Дяденька, достань мне мушмулу!

Я посмотрел на него так глупо и спрашиваю:

— Какую тебе, зачем?

Только-только приехал, ничего еще не знаю.

Он посмотрел на меня с удивлением и сказал:

— Чтобы я кушал...

Удивился, должно быть, что такой непонятливый человек попался.

Я посмотрел наверх, действительно надо мной, над этим тротуаром, висели такие маленькие плоды, желтенькие такие ягодки, мне; незнакомые. Что мне оставалось делать! Оглядываюсь на хозяйские окна и опасливо лезу на забор, чтобы достать одну такую ягодку.

— И Тане,— сказал он, протягивая руку к ягоде.

Какой такой еще Тане? Где она, эта самая Таня? Я

ее совершенно не заметил вначале. Действительно, сидит, оказывается, такая в сторонке, маленькая еще совсем, должно быть, подружка его. Сидит и молчит!

Сорвал я и Тане. А что было делать! Пришлось и Тане сорвать.

Он поглядел, как я сорвал эту ягодку Тане, и, поглядев на меня все теми же смеющимися глазами, сказал:

— Еще!

А ну тебя, парень! Я давай скорей убегать от него...

А ведь ждал сидел, сидел на этом тротуаре и меня высматривал. И к тем, что ростом были пониже, не обращался. Ждал, пока я подойду.

САШКА

Здесь же, в Гаграх, на пляже, познакомился я в те дни с еще одним мальчиком, лет, я думаю, одиннадцати... Он часто приходил к нам на пляж, к скале, здесь стоящей, со своими удочками, но рыболовничал как-то не охотно, всё больше лески развязывал, которые у него были все в узлах. Я, должно быть, спросил у него однажды, как у него идут дела, ловится ли что-нибудь. С этого, я думаю, и началось наше знакомство. Был он сильно конопатый, но не рыжий, как следовало бы ожидать. Голова у него была вся черная. Должно быть, отцом его был грузин. Я, разумеется, ни о чем таком его не расспрашивал, знал только, что зовут его — Сашкой.

Одет он был кое-как, в отличие от детей местных, которые тоже появлялись здесь, на пляже. Неухоженный какой-то, заброшенный, далее не всегда и умытый. Но чем-то он мне очень понравился, глаза были чистые.

Однажды, когда мы сидели тут, на берегу, я, взяв палочку и посмотрев на него, написал на песке: «Сашка...» Он испугался, решил, как видно, что я напишу что-нибудь плохое, не хорошее, может быть, даже «Сашка дурак», а я взял и написал: «Сашка — хороший парень»... Он заулыбался, обрадовался и стал, по своей привычке, заглядывать мне в глаза. Очень был рад!

Я потом еще писал что-то, но он уже не читал, не хотел, и стирал, не глядя, боялся, должно быть, что я все-таки обману его и напишу что-нибудь другое, взамен того, что написал в первый раз.

Так он от меня и не отходил целый день. Должно быть, ему, маленькому, не часто говорили такие слова.

СЫН

Я шел по набережной, по краю пляжа, слушал, как там, за пёстро раскрашенными ларьками, погромыхивал прибой. Впереди меня шли двое: мальчик и взрослый. Мальчик, он с белой челкой, с головой, стриженной наголо, все время оглядывался, все время гнул голову куда-то вбок...

Вот, прямо на дороге у нас, высокая железная коляска. На ней стеклянные трубки всех цветов и прыскающий крап.

— Пап, купи поды с сиропом... услышал я голос мальчика.

Но рука отца уже ведет мальчика дальше. Отец высокий, и ему, маленькому, идти с ним неудобно. Идет он как-то боком. И оттого что он весь перегнулся, он идет и прихрамывает.

Все горит, все сверкает и радует. И золотой этот пляж, и эти тонкие, направленные вверх струи, и крупная, белая, покрытая налетом соли галька, хрустящая под ногой.

Нет, никогда бы оп так не торопился, если бы он шел один!

Или вот этот дядя, продающий рыбок. Как медленно плывут они в зелено-желтом, пронзенном солнечным лучом аквариуме. Это настолько интересно, что мальчик останавливается. Но та же рука взрослого тянет его вперед.

— Пап, купи красную рыбку. Хоть одну...— доносится до меня.

Парень ни капли не обижается, что отец не обращает на него никакого внимания и как будто даже не слышит его...

Сразу за столом с аквариумом — киоск с канцелярскими принадлежностями.

— Пап, купи красный карандаш...

И действительно, столько интересного остается позади...

Повернув за ларек, они спускаются вниз. Я некоторое время еще вижу спину отца, его руку. На минуту задерживаюсь у киоска. Мальчика я уже не вижу, но я слышу:

— Пап, купи мне...

ЗУБ СЛОМАЛ

Пришли мы с моей дочкой в зубной кабинет. Конечно, девочка есть девочка, она уже от двери боится: стоит ни жива ни мертва. Врач, женщина молодая, посадила ее в кресло, сказала, что бояться не надо, больно не будет, а сама стала пока готовить инструменты и тем временем рассказывать разные истории. И, между прочим, рассказала об одном мальчике, своем пациенте, которого она хорошо знала, потому что он у них во дворе жил. Я думаю, она это для того рассказывала, чтобы найти подход к девочке, чтобы она не боялась... Играл он, этот парнишка, с товарищами, упал, и зуб у него сломался.