Сватовство

Она выскочила из-за стола, низенькая, худая, метнулась в горницу одеваться.

— Ивановна, не суетись. — Митька вытащил из-за пазухи две поллитровки, со стуком поставил на стол.

— Дак неужто и вправду надумал? — И, боясь, что племянник может ни с того ни с сего изменить намерение — а оно было, было, это намерение, Ивановна по глазам видела, что Митька все же решился, что приехал он неспроста, но ведь он такой шебутной, у него на неделе семь пятниц — и, боясь этого, боясь, что он передумает, Павла Ивановна заторопилась: — Ой, Митя, лучше-то ведь нигде не найдешь.

— Знаю, ты показывала фотокарточку.

— Ми-и-тя, не в фотокарточке дело-то. Ивановна обиженно качнула голову вперед, будто неподдающийся гвоздь в стену забила. — Человек-то, Митя, она какой. Мухи за свою жизнь не обидела. Да ведь ты с работы домой придешь, так она сапоги с тебя сымет и ноги теплой водицей вымоет. А по хозяйству-то хлопотунья… Уж сколько у меня девок на квартире перебывало — эта из всех…

— Ивановна, не агитируй впустую: сам себя уже сагитировал. Буду свататься.

— А без матери-то пошто? — Павла Ивановна опять качнула головой. Была у нее такая привычка: кивками добавлять словам весу. — На такое дело надо и матерь везти. Пошто не привез?

— Да ведь сам знаю, что надо, — ухмыльнулся Митька. — А так получилось. — И он руками развел: ничего, мол, тут не поделаешь, обстоятельства помешали. Митька разделся, ладонью обтер оттаявшие брови и сел на лавку, поближе к печке. — Квартирантка-то куда убежала?

Ивановна подошла к Митьке, и ноздри дрогнули у нее.

— Ой, собака-а! — осуждающе вздохнула она. — Где глаза-то налил?

— Да какое налил? Для смелости это, Ивановна. Жизнь такой поворот хочет сделать.

— Да она с тобой, с пьяным-то, и разговаривать не будет.

— Ладно, ладно, Ивановна, ты не шуми. Будет, не будет — моя забота. Со мной и не такие поговорить не отказывались. — Митька вытряхнул из нагрудного потайного кармана веер открыток. — Видала?

Фотографии были все одного размера — чуть поболе игральных карт. А девки на них сняты разные. И курносые, как квартирантка Вера, и с длинными прямыми носами, как на иконах, и крючконосые, будто филины. Ивановна подозрительно рассматривала каждую, словно приноравливаясь, какая из них могла бы составить племяннику подходящую пару. Ничего не скажешь, девки приглядные, только в глазах у них что-то настораживало Павлу:

— Не будут они тебя, Митя, долго любить. Попомни меня, не будут. — Она тревожно посмотрела на Митьку. — Последнее дело это, племянничек, когда по столь девок заводят. Так и провыбираешь до старости: одна хороша, а другая и того лучше. Не знаешь, на какой и остановиться. Весь до остаточка иссобачишься.

— Ивановна, да я уж выбрал, — запетушился Митька. — Раз свататься приехал — значит, решил. Значит, твоего совета послушался. Я тетку свою уважаю. Раз тетка советует — все. Как советует, так и будет.

Он отогрелся с мороза, и хмель в нем забродил веселее, подрумянил лицо, наполнил душу теплом и радостью.

— Ты, Ивановна, у меня как родная мать. Я матери, смотри, столь не слушаюсь, сколь тебя. Вот ты сказала: приезжай за невестой, я и приехал. А мать сколько девок подсовывала — ни одной не взял. Потому что твое слово — закон. Твою Верку возьму.

Павла Ивановна забеспокоилась — вернется квартирантка из школы, посмотрит на пьяного жениха — и все пропало. Она ведь не скотница какая-нибудь — учительница.

Павла Ивановна выглянула в окошко. Школьники давно уж все сугробы облазили, всех собак разогнали, а Вера, наверно, все с послеурошниками сидит, не знает, что женишок припожаловал.

Ивановна принесла с кухни кринку свежего молока, пододвинула Митьке граненый стакан:

— Ты вот что, жених… Давай-ка пей молоко — хмель-то и вышибет из тебя. А то сидишь как Вася Коряга.

— Ивановна, да ради тебя хоть отравы напьюсь.

Павла Ивановна подливала ему молока, а он пил, отдуваясь, стакан за стаканом и осоловело смотрел на нее.

— Ты с Васей Корягой меня не равняй. Я своим ходом и до Березовки могу дойти.

— Да я ведь так, к слову вырвалось.

— А и к слову не надо. Мне Коряга совсем не товарищ. Я вот захочу, так и до Шарьи своим ходом дойду.

— Я тебе, собака, дойду. — Ивановна решительно сняла с вешалки Митькино пальто, шапку и унесла в горницу прятать. Она знала племянничка: взбредет на ум, так и среди ночи в Шарью отправится, за сто восемнадцать верст. А не выдует хмель, так и на поезд сядет, ищи потом ветра в поле.

Митька рос без отца, к самостоятельности привык рано. Что хотел, то и делал. Марфида, родная сестра Павлы Ивановны, Митькина мать, и не пыталась даже прибрать сына к рукам. Да и как его прибирать, если сызмалетства в доме за мужика. Двенадцать лет было, помнится, крышу всю перекрыл. Пол красил сам, подоконники и косяки заменил. О дровах Марфида и заботы не знала — все хозяйство лежало на Митьке.

Посмотрел бы отец на родного сына — вот порадовался-то. Но из могилы не встанешь. И десяти лет не исполнилось Митьке, когда Тиша умер. С войны вернулся живым, ни одной царапины не принес, а тут в одночасье свернуло: попил в сенокос студеной воды из колодца — и скрутило жаром. Был человек — и нету.

Марфида убивалась по мужу долго. Да и оттаяла оттого только, что на сына ей повезло: Митька за хозяина в доме стал, а она вместо него за ребенка.

Павла Ивановна осуждала Марфиду и раньше, когда Тиша живой еще был. Кроме печи, ничего Марфида не видела. Корову и то Тиша управлял. Белье на реку — позор-то какой! — полоскать бегал. Огород вспашет и обсадит, а Марфида знала только обед готовить да деток рожать.

— Испроказишь ты, Тихон, бабу, — укоряла Павла Ивановна зятя.

— Успеет еще, наработается, — отмахивался он.

И как в воду смотрел: успела. Хорошо — Митька пошел в отца, а то бы хватила горюшка по самые ноздри. С четырьмя-то ребятами.

Одно плохо было: своеволен Митька, никого в грош не ставит. Задумает что — не переубедишь. Упрется — и все, на своем стоит, хоть убей.

Тут уж верно, какой он Вася Коряга. Вася выпьет стакан и огрузнет, как корягу с места не сшевелить. А Митьку и трезвого-то не удержишь на месте. Уж о пьяном и речи нет.

Надумал в Березовку переезжать — всей деревней отговорить не могли.

— Митька, дом-то у тебя как картинка теперь, ну-ко все обладил. А в Березовке-то на пустое место совсем…

— Митька, ну-ко трактористы в колхозе по столь зарабатывают, от добра ведь не ищут добра…

И Павла Ивановна подпевала:

— Меня-то, старую каргу, на кого оставите?

— Тебя, Ивановна, смогать не будешь, так тоже в Березовку перевезем.

— Чего ты потерял в этой Березовке?

А ему толком и не объяснить: заладил одно — в район поеду, там веселее, кино каждый вечер…

— Да когда тебе по кинам-то ходить? Три младших сестры на шее как чирьи. Да и свою семью заведешь ведь скоро. Жена никуда не отпустит.

— Чего? — скривился Митька. — Уж со своей-то бабой как-нибудь совладаю и пикнуть не дам.

И все равно, скорей бы женился, думала Павла Ивановна: как ни хорохорься, а пообрежет крылышки-то, пореже в рюмку заглядывать будешь.

Павла Ивановна ногами перекрестилась бы, если б Митькиной женой стала Вера. Таких-то девок днем с огнем не найдешь. Будь в Раменье парни, так сто раз к ней посватались бы. Хорошо, что Вериных ровесников нет. Хорошо, что чужим ребятам на глаза не попалась, а то давно б увезли.

Павла Ивановна не раз бегала к племяннику в Березовку, и фотографию-то Верину показывала, и Марфиду-то привозила в гости, чтобы своими глазами посмотрела на будущую сноху, а Митька как стоеросовый пень. Смеется, и только.

Слава богу, собрался все-таки. Так опять как пьянчужка Пантюха, и язык на плече. Хоть укладывай спать.

Ивановна даже обрадовалась негаданной мысли:

— Спать, Митюшка, спать давай.

— Я свататься приехал, не спать, — заартачился Митька. — Мы с Колей Ванечкиным на Красавино тес привезли. Он меня дожидаться будет. Мы с ним об заклад на поллитровку сбились, что я твою квартирантку высватаю.