Сватовство
Сватовство читать книгу онлайн
«Любви все возрасты покорны. — писал в свое время поэт. Его слова можно поставить эпиграфом к книге рассказов Леонида Фролова, повествующей о жизни молодежи сегодняшней нечерноземной деревни. Это книга и о любви и о долге. О долге перед Родиной, о долге перед отцами и дедами, передавшими своим детям в наследство величайшее достояние — землю.
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
— Чего же ты к Вере Таширевой не постучался? Она соседка…
И сказать нечего.
— Да так…
А уж всей деревне известно было, что с овцами на ферме неладно. И Филя знал, что Федосья пластается там, сообщил ему.
Ваня Баламут — будь он неладен! — делал овечкам прививки от глистов. Только что посадили его в ветеринары: ездил на какие-то трехмесячные курсы, считали, что выучили. А голова-то у парня дырявая оказалась, другой бы, может, и за три месяца ее всякой всячиной набил, а этот только по книжечке — если в книжке написано, сделает, а самому уж не сообразить. А в книжке-то, оказалось, не про наших овец написано, Ваня же прочитал как про наших. Нашим надо по полтора кубика уколы садить, а он по три закатил. Прививки делали днем, а Федосья вечером пришла на ферму — одна овца уж подохла и остальные катаются. Кинулась за Ваней:
— Ваня, беда!
А он перепугался больше ее, побледнел, ни живой ни мертвый стоит. Федосья уж сама сообразила, что надо овец чемерицей отпаивать. У них желудки застыли.
Вот повозилась-то с бедными. Не заметила, когда и Костя пришел, когда помогать ей начал. Утром понаехало начальство, врачи из ветлечебницы — и им хватило хлопот. Две недели с овечками пичкались, спасли стадо. Потом самый-то главный врач и говорит Федосье:
— Вот вас бы, Фомичева, на ветеринара-то выучить…
Да уж, конечно, не хуже бы Вани Баламута управлялась.
— Если бы, — говорит врач, — вы не спохватились чемерицей поить, загубили бы стадо…
И от похвалы радостно, и от того, что Костя по деревне бегал ее искать. Ну-ка, надо же, взревновал…
Федосья после этого как на крыльях летала.
В майские к Косте заскочил Ваня Баламут. На Федосью посматривает, а обращается к Косте:
— Ну так как, Константин Егорович, праздник всех трудящихся отмечать будем?
Костя пожал плечами. А Федосья Ваню сразу укоротила:
— У нас бутылочка куплена.
Ваня облизнулся, снял кепку.
— Так бы сразу и сказала. А я уж развлекательную программу хотел предложить — в село сходить на концерт. Ну ваша программа содержательней, мою перешибет.
Он сел к столу, будто бутылка была уже выставлена. Федосья с Костей переглянулись — Костя показал взглядом, что ничего не поделаешь, мол, придется начинать. Ну, раз охота, так начинайте, достала из комода бутылку. Бутылка-то хороша, но собутыльник Федосье не очень нравился: молодой, не ровня Косте. Но других в деревне не сыщешь, если не брать в расчет стариков. А Ваня о себе-то, конечно, думал, чем, мол, он Константину Егоровичу не товарищ: и в интеллигенции побывал — не случай бы с овцами, так и ходил бы в ветеринарах. Теперь вот — подшучивал он над собой — повышение получил, даже личным транспортом обеспечили, как министра. А «министр» фуражиром в колхозе работал, корма подвозил к ферме.
Бутылку выпили — как опрокинули. Костя разрумянился весь, а у Вани ни в одном глазу. Ну так ведь двадцать годов, здоровьем пышет. Такого бы бугая женить, пообломал бы рога: женатого забота горбатит.
Ваня пооглядывался на Федосью, понял, что ничего не обломится больше, и снова взялся за старую песню:
— Константин Егорович, так махнем на концерт?
Костя взглянул на Федосью.
— Может, сходим?
Ну-ка, за четыре километра в село идти, не девка ведь… Дома вон надо и белье гладить, да и лук хотела перебрать.
— Уж если тебе, Костя, охота — сходи…
А Ваня Баламут напирал, скалился вставными зубами:
— У меня все зубы железные. Мы там их на металлолом сдадим, так еще бутылку купим.
Нашел чем хвастаться, чужими зубами во рту. Не срамился бы. Знаем, как заработал этот металлолом. Ездил в поле за соломой да увидел лису — и про дело забыл, на лошади надумал за зверем гоняться. В телеге-то все втулки расколотил, а самого в борозде вытряхнуло — да оглоблей-то по зубам. Приехал домой — полный рот крови.
— Ну так что, Константин Егорович, двинем? — не унимался Ваня. — Жена не возражает… Чего?
Костя поскреб за ухом.
— Постой, холостой, дай подумать женатому, — сказал тоскливо.
А Федосья же не слепая, видела: хочется Косте концерт посмотреть.
— Да сходи, Костя, сходи. Я здесь одна управлюсь.
Она уже сердцем-то чуяла, что он не отгулял свое: то нужда, то война, то теперь вот заботы по дому…
— А может, Федосья, вместе сходим?
— Да иди ты, иди…
Одного отпустила. А надо было бы и самой идти. Да ведь все равно; никого на привязи не удержишь, не сегодня, так через день оторвется.
Весь день у Федосьи проныло сердце. Без Вани Баламута ушел бы, так ничего не случилось бы. А этот залысок известный; вырос-то в какие годы — молоко на губах не обсохло, а его уж по гулянкам таскали, девки из-за него чуть не дрались. Ой, так он с одной-то подолгу и не ходил, быстро менял их. Теперь вот, похоже, прибрала его к рукам Зинка, Федосьина племянница, прибрала крепко: Ваня за ней бегал, а не она за ним.
Вот у Федосьи и была вся надёжа на Зинку: не даст Ване разгуляться, а Ване не даст, и Костя домой придет.
Костя приплелся домой под утро. Не раздеваясь, грохнулся в кровать.
— Ой, Федосья, голова болит.
— После праздника, да и не болела бы, — посочувствовала она.
А Ваня Баламут и поспать не дал. Солнце только окна начало золотить, он уж в двери ломится:
— Егорович, на том свете выспишься, вставай, вставай… По календарю же два дня праздник.
И Костя нехотя поднялся.
Ваня Баламут прошелся по избе, показывая Федосье, будто к чему-то принюхивается. Федосья отвернулась от него. Тогда Ваня, похохатывая, спел:
— Все хожу да нюхаю, не пахнет ли Анюхою…
— Тс-с, — приставил Костя палец к губам.
Дурачок, да или Федосья не знает, чего затевается. Да она же понимает: раз голова гудит чугуном, мужику опохмелиться надо. Только она думала, что Косте сначала лучше поспать. Но уж раз такое дело…
Правда, Ваню Баламута ей не хотелось лечить.
— Ваня, у тебя дома-то что, и голову поправить нечем? — спросила его. — Али на опохмелку не оставляешь?
— Ну да, кошка мясо ухранит, — всхохотнул он и пожаловался Федосье на Костю: — А твой-то тяжело пьет, боязливо. Я уж ему ликбез преподавал, говорю: «Глаза закрой, рот открой — да вылей…»
— Ты научишь всему, — не поддержала шутки Федосья и спросила: — Как там концерт-то, хороший был?
Ваня Баламут подмигнул Косте.
— Ой, народу было — чуть клуб не разворотили.
А Костя признался:
— Не дошли мы до села. Анька Веселова на дороге перехватила.
Ах, вон какой Анюхою пахнет-то… У Федосьи так и руки опустились.
Анна Веселова пристала к Косте как сера липучая. Узнает, что Костя приехал домой, так на дню по сто раз промелькнет перед окнами. Конечно, ее дело понятное: упусти свое — не воротишь. Анна из тех раменских девок, которые проводили на войну своих женихов, а с войны уже никого и не дождались. Ей и сейчас, конечно, немного годов, но немного по Федосьиным меркам, а по жениховским-то и немало. Нынешние женихи уже на Зинку заглядываются — Зинке, смотри, восемнадцать лет, — а Анна для них перестарок: шутка ли, двадцать восьмой идет…
— Ох, опять подолом метет, — вздохнула Федосья. А и Костя как на оводах: не сидится, от окошка к окошку бегает.
— Ну, так что, Костя, делать будем? — спросила его.
Он глаза отводит.
— Ты уж не канитель, — подсказала она. — Не ребенка оставляешь.
Он молчал.
Может, появись у них ребенок, Костя и не маялся бы сейчас. Детки, они родителей друг к дружке привязывают. А Федосья уже совсем заяловилась: на первом году от Кости не понесла, на четвертом ждать хорошего нечего: бабий век — сорок лет… Так уж и помирать теперь сухостоиной.
Она ушла на кухню, а вернулась — в избе нет никого.
— Костя, Костя!
Выглянула в окошко — и на улице Кости нет. Сходила в ограду, заглянула на поветь, еще позвала:
— Костя! Костя!
И поняла, что не докричится.
Федосья не обижалась на Костю, и перед бабами, когда спрашивали о нем, как заклинание, твердила: