Лось

Старый зимник уже едва заметен в увядшей и порыжелой траве осенней тайги. Когда он пролегает по перелескам и баркам, выручают старые затеси, оставленные проходившими здесь путниками добрый десяток лет назад и сейчас заплывшие смолой, почерневшие. А большей частью дорога идет через мхи, мелкий, редкий березняк, как это и полагается зимникам — лесным дорожкам, по которым ездят колхозники зимой за сеном на дальние пожни да за рыбой на таежные озера.

Степан, высокий плотный парень двадцати трех лет, размашисто шагает по не хоженной им еще дороге. Впереди то и дело мелькает белый кончик хвоста Каниса, карельской лайки. Разглядывая лес, Степан не может на него налюбоваться. Воздух понемногу отогревается после ночной прохлады и поднимает к небу тонкий аромат первой осенней прели. Вокруг, словно акварельные пятна, краснеют гроздья вызревшей рябины. Особенно восторгается Степа, когда дорожка пролегает по холмам вдоль таежных озер. Тогда бушующие краски в прибрежных деревьях наиболее отчетливо проступают на фоне водной голубизны.

Все лето он работал в колхозе, с такими же, как и он, рыбаками ловил сельдь в Белом море, чинил снасти, сено косил. Да и сейчас вовсю идет семужья путина. Но бригадир, уважавший Степана за трудолюбие и безотказность, дал ему три дня выходных: из Архангельска приехал гость — любимый Степин родственник — дядя Володя, неутомимый рассказчик, хохотун, страстный любитель лесных походов.

Он-то и сманил племянника сходить на озеро Островистое. Было оно для Степы давней волнующей мечтой. От деревни до Островистого — верст двадцать. Раньше там были дальние сенокосы — суземы, которые теперь заброшены, но старики и поныне вспоминают удивительную красоту тех мест и самого озера, посреди которого возвышается остров, поросший вековыми темно-зелеными соснами.

Дядя Володя тяжело ступает сзади. Рюкзак его отвис, ружье — прекрасно инкрустированная тульская «вертикалка» (Степина зависть) — болтается кое-как. Дядя, наверное, и забыл про него. Ноги путаются в канабре, вязнут в торфе.

— Эх, городская жизнь осточертела,— ворчит он,— вон уж и ходить разучился. А ведь в детстве-то как по тайге летал, а! Куда там твоему Канису! — И наконец предлагает: — Ты бы помедленнее, а, Степушка? Уморился я чего-то...

А спустя полчаса он просит:

— Давай перекурим, Степа, а?

Они садятся. Дядя скидывает ружье, снимает рюкзак, достает бутыль с молоком и ломоть хлеба. Заморив червячка, он без умолку начинает болтать и негромко смеется. Степан полулежит, опершись о ствол сосны, смотрит на лес. Перед ним, полыхая буйным огнем, стоят осины. Листопад еще почти не тронул их густые верхушки, и деревья будто хвастают друг перед другом своими осенними нарядами. «Красота... — думает Степан. — Зачем им такая краса? В чем смысл этого благолепия?»

Мысли его прерываются лаем Каниса. Степан хватает ружье и бежит в лес: Канис зря лаять не будет.

Дядя Володя, возлежа на мягком, поросшем ягелем бугорке, лениво бросает вслед:

— Давай, давай, Степа! Волка ноги кормят.

Раздается выстрел, и собачий лай смолкает. Степан небрежно, за ноги несет подстреленного тетерева, кидает птицу к рюкзакам. Но глаза его, конечно, выдают. В них — восторг и радость охотничьей удачи. Дядя Володя прекрасно понимает Степу: как же, первая за сезон дичь.

— Ну, племяш! Ну красиво ты его срезал!

Дальше дорога идет в основном по мхам, и дядя Володя, кажется, устает всерьез.

— Эх, перекурнуть бы, Степушка,— мечтает он вслух. Но сидеть негде, сапоги по лодыжки утопают в болотце, тут лучше не останавливаться.

— Потерпи, — отзывается Степа, — перекур впереди.

Метрах в трехстах, за лощиной, плотной стеной стоит лес. На подходе к нему собака вдруг начинает резво юлить, обнюхивать землю, и наконец из брусничника, обильно разросшегося на опушке, тяжело взлетает глухарка и тут же исчезает в густом ельнике. Доносится характерный хлопок крыльев о сучья и почти вслед за этим — лай Каниса.

— Села! — восторженно сипит дядя Володя.

Забегая вперед и умоляюще заглядывая Степе в глаза, он шепчет:

— Дай я схожу, а?

— Да не надо,— отвечает Степан. — Самка ведь...

— Ну ты-то уже хлопнул одного! Теперь моя очередь. Вдруг разучился? — кривится он в шутке.

— Да ведь самка...

— Ну и черт с тобой! — злится дядюшка.— Во, видали чудака! Дичь это, а не самка. Эх...

Заметив на лице племянника твердое упорство, дядя Володя сдается.

— Ладно, пошли уж, — говорит он миролюбиво, — а то, пока бегаем, и день пройдет.

Канис еще долго облаивает глухарку, потом, поняв бесплодность своих стараний, догоняет путников. Опустив хвост и потупясь, некоторое время плетется сзади, демонстрируя таким образом обиду на охотников. Дядя Володя, обернувшись назад, ворчит:

— Это все Степка, хозяин твой. Ишь жалючий какой выискался. А еще охотник...

Впереди посветлело. Зимник выходит на заросшие молодым березняком, давно никем не пользуемые пожни. Канис убегает вперед, и вдруг раздается собачин визг, а следом и лай, какой-то неестественно звонкий, захлебывающийся. Степан и дядя смотрят друг на друга.

— Наверно, зайца погнал,— предполагает Степа.

Лай в самом деле приближался.

— Заряди на всякий случай пулю, не то медведь еще,— торопливо советует дядя и, отбежав в сторону, встает наизготовку.

Степан привычно нащупывает в патронташе крайний патрон, заряженный «жаканом», и быстро сует его в правый ствол. Лай Каниса слышится все отчетливее.

...Лось появился неожиданно. Степану показалось, что от пригорка, поросшего можжевельником, отделилось что-то огромное и помчалось прямо на него. Высоко выбрасывая передние ноги, оглядываясь на лающую собаку, лось стремительно приближался, но, заметив человека, резко свернул, грудью обламывая сучья.

Дальше все происходило словно в тяжелом сне.

— Стреляй! Уйдет!— услышал Степан истошный крик.

Какая-то властная сила бросила приклад ружья к Степанову плечу. Выстрела он не слышал...

Передние ноги лося, словно в кино, как-то неестественно подогнулись, он с размаху ткнулся мордой в высокую сухую траву и тяжело перевалился на спину.

Не помня себя от азарта, Степан бросился к добыче, но, не добежав нескольких шагов, замер, встретившись взглядом с животным. Широко открытые глаза лося были полны ужаса и тяжелой, осуждающей тоски. Лось напрягал силы, чтобы подняться, беспомощно бил ногами, вздыбливая копытами дерн, но встать уже не мог.

— Вот удача-то какая,— услышал Степан.

Взводя на ходу курки, дядя Володя подбежал к лосю и, деловито прицелившись, выстрелил ему в голову.

— Ну ты, Степка, а! Ну молодец! И главно, место-то, а! Далеко, черта с два кто и узнает. А мы потихоньку мясо-то и выносим. Тепловато, правда, еще, ну ничего, засолим. А жирный-то, жирный-то какой, а!

Он долго бегает вокруг убитого лося, задирает ему ноги, рассматривает, щупает, что-то умиленно восклицает. Потом вдруг смотрит на Степана и замолкает.

Тог сидит на земле и безучастно глядит на добычу.

— Ну чего расселся-то, племяш? Работать теперь надо,— хохочет дядя Володя, потирая руки.

Степан медленно встает, со вздохом поднимает ружье и вдруг, резко размахнувшись, ударяет им о ствол дерева. Приклад с хрустом отлетает в сторону. Потом он поворачивается и медленно идет назад, к болоту.

Дядя испуганно отскакивает от лося, оторопело смотрит вслед Степану, потом кричит:

— Ты куда, балбес? Мяса-то сколько!

Ничего не понимая, он бежит за Степаном и рассудительным тоном убеждает:

— Озеро ведь рядом, а. Ты же сам говорил, красивое. Дойдем уж.

Степан, не оглядываясь, идет домой.