Пылает пламя (СИ)

========== Демоны, которых мы не выбираем ==========

Рон не часто задумывался над смыслом пословиц. Раньше он считал это глупой затеей, да и свободного времени было немного. Теперь, когда у него впереди была вечность, а за плечами — пепел сожжённых миров, Рон начал понимать, что пословицы стали пословицами не просто так.

Когда-то он слышал затёртое, но не потерявшее пронзительной мудрости изречение о соринке в чужом глазу и бревне в собственном. Кажется, тогда он рассмеялся. Рон вообще перестал в последнее время понимать свои поступки. С высоты опыта себя-сегодняшнего он смотрел на себя-тогдашнего: глупого, наивного мальчишку, смелого до безрассудства и искреннего до нелепости. И всё же… У этого мальчишки было то, ради чего стоило жить. Двадцать лет назад у него была вера. Сейчас — только отчаяние.

Рон не признавался в этом даже себе, но он очень хотел сделать это. Отмотать обратно гнетущие годы, не пожалевшие для его некогда рыжих волос белил, повернуть упрямое время вспять и вернуться. Вернуться домой. Увидеть близких и родных. Хотя бы раз взять в руки скрипку… Рон стыдился своих желаний, стыдился и знал, что сам лишил себя всего, чем дорожил когда-то. Ему казалось, что с тех пор прошла вечность. Ему казалось, что всё это было вчера.

Самое обидное, что его предупреждали. Самое смешное, что он сам предупреждал. Огонь, спрятанный в тлеющих углях, в любой момент мог вырваться на волю. Но характер Рона железной хваткой держал стихию за горло. Рон был профессионал. Он знал цену эмоциям.

Потом вся его жизнь пошла под откос. Любовь. Отказ отца благословить брак. Гибель возлюбленной. При воспоминаниях об этом ещё не полностью зарубцевавшиеся раны болели с новой силой. Последней каплей стало открытие, что отец причастен к смерти матери. В тот день Рон проклял свою фамилию и отрёкся от семьи. Его силы истощились. Разум устал. Железная хватка ослабла, и огонь наконец обрёл долгожданную свободу.

По ночам он стал просыпаться от сильного жара. Всё тело горело. Так продолжалось с неделю, пока внутренний огонь не стал внешним. Теперь тело пылало уже в буквальном смысле. Из уголков сознания выполз страх: Рон никогда с подобным не сталкивался. Он не знал, к кому обратиться за помощью, боялся, что его сочтут сумасшедшим, лишат силы, заставят всё забыть. Но получить прямой ответ Рон боялся тоже. В неизвестности таилась надежда.

Друзья заметили, что с ним что-то не так, попытались разузнать подробнее. И тогда Рон впервые почувствовал себя не собой. Да, он был вспыльчив, да, мог спорить до хрипоты из-за мелочей. Но никогда он бы не стал так кричать на самых близких ему людей. Никогда не употребил бы таких слов. И даже под страхом смерти не поднял бы руки на Астори.

Он извинялся, извинялся, извинялся… Обещал, что такого больше не повторится. Но это повторилось. Потом опять. И опять. Гнев накрывал его жаркой, раскалённой волной, заставляя раствориться без остатка. Рон пытался противиться ему, но всё было тщетно. Самое страшное началось, когда во время вспышек ярости он начал применять силу.

Друзья пытались скрыть его безумие от людей. Но в тот день от его рук погибли дети, много детей, целый класс на экскурсии. Тогда в глазах общества он переметнулся с белой стороны на чёрную. Серой для них просто не существовало.

Появились провокационные заголовки. «Мастера не те, что прежде», «Пятеро? Или уже четверо?», «Кому нам теперь доверять?» Рон запер себя в подпольной лаборатории Декса. Друзья отговаривали его, но он твёрдо стоял на своём. Это было его природное упрямство.

— Я опасен для общества. Я чудовище, понимаете?

Рон читал психологические трактаты. Пытался превратить бесконтрольный гнев в контролируемый. Но в те полные железной тишины дни он всё чаще и чаще ощущал себя чудовищем.

Вспышки гнева становились опаснее для окружающих. Всё тело пылало, испепеляя любого, кто прикасался к бешеному огню. Рон мучился. Мучился сильнее с каждым днём. Терпеть это становилось невыносимо, и тогда он решил доказать, что огонь олицетворяет не только разрушение, но и смелость.

— Так будет лучше. Я хочу этого, слышите? Пожалуйста, Астори… Я прошу…

Он знал, что долго не протянет. Разум изнемогал, плавился по натиском животной ярости и шаг за шагом сдавал позиции. Рон просил лишь одного: смерти. Он знал, что это единственный шанс на выживание для тех, кого он любил.

Рон просил положить конец его страданиям. Но Астори не смогла убить друга. Огненный демон сорвал засов, преодолел последнюю стену, отделявшую его от господства над обессиленным разумом. Рон был даже рад, что ничего не помнил. По крайней мере, ему не виделось каждую минуту лицо Астори в густом, сжигающим лёгкие дыме. По крайней мере, он не слышал её крик, когда огненная пропасть пожирала Вселенную. Но взгляд её глаз, вонзающий стрелу в сердце, упрямо глядел на него через огневую завесу.

«Рон, остановись… Пожалуйста…»

Он не остановился.

Двадцать лет прошли, как двадцать столетий. Рон знал, что он будет жить долго. Это его наказание. Призраки прошлого не оставят его и на смертном одре. Однажды он встретится с ними, но это будет уже потом. В иной жизни.

Рон слишком поздно разглядел в себе демона. Только когда беда улыбнулась ему беззубым ртом, он понял, как был слеп. Но теперь уже поздно. Ничего не изменить.

Это его проклятие. Потому что в душе и сейчас, как двадцать лет назад, пылает пламя.

Тогда это было пламя надежды. Теперь — отчаяния.