Прометей, или Жизнь Бальзака

Как унижается эта гордячка! Бальзак долго не отвечал; но все же он не в силах был полностью порвать с нею и признал свою слабость: "Вы медленно обрывали одну за другой бесчисленные узы, которыми, я в свое время охотно связал себя, но вам дано с помощью одного ласкового слова вновь скрепить их".

И все же в начале 1835 года, когда Бальзак, окончательно обессилев, решил немного передохнуть, он отправился на несколько дней в Булоньер к больной и по-прежнему дорогой его сердцу госпоже де Берни. "Ей под шестьдесят. Невзгоды изменили, иссушили ее. Моя привязанность к ней возросла. Я говорю об этом без всякого тщеславия, ибо не вижу в том никакой заслуги. Таким сотворил меня Господь: зла я ни на кого не держу, но постоянно вспоминаю содеянное мне добро. Я всегда с трепетом думаю о людях, любящих меня. Возвышенные чувства так благотворны. Зачем же искать дурные чувства?" Другому надежному другу, Огюсту Борже, Бальзак поверял свое горе: "Госпожа де Берни поражена смертельным недугом: у нее аневризма сердца; болезнь ее неизлечима. Я потрясен до глубины души. Если этот небесный светоч будет отнят у меня, все вокруг словно померкнет. Ведь вы знаете, что она - моя совесть и сила; она для меня превыше всего, как небесная твердь, как дух надежды и веры. Что со мной будет? Она не знает, чем больна, но слишком хорош" чувствует, что умирает".

Госпоже Ганской он писал: "Если небо отнимет у меня эту подругу, вы станете одной-единственной женщиной, открывшей для меня свое сердце. Только вы одна будете владеть отныне магическим заклинанием: "Сезам, откройся!" Ибо чувство, которое питает ко мне госпожа Карро из Иссудена, в некотором роде повторяет чувство моей сестры". Оплакивая привязанность, которую смерть грозила вот-вот оборвать, Бальзак сильнее тянулся к другой женщине, более молодой; возможно, он смутно чувствовал, что для такого перегруженного сверх всякой меры человека, как он, расстояние делало его привязанность к Ганской менее обременительной. Возлюбленная, живущая вдалеке, кажется особенно неотразимой и очаровательной! "Женщина, подобная Беатриче, Лауре и даже превосходящая их, играет огромную роль в нашей жизни". Беатриче, Лаура... Право же, в чрезмерной скромности его не упрекнешь!

"Отец Горио" был окончен 26 января (таким образом, день этот стал вдвойне незабываемым); Бальзак послал Еве Ганской рукопись, переплетенную Шпахманом, и снабдил ее следующим посвящением: "_Госпожа Э.Г. Все, что сделано руками мужиков, принадлежит их господам. Де Бальзак._ Однако умоляю вас поверить, что, если бы даже я не должен был посвятить вам эту книгу в силу законов, которые распространяются на ваших бедных рабов, я положил бы ее к вашим ногам, движимый самой искренней привязанностью. 26 января 1835 года. Постоялец гостиницы "Лук" в Женеве". То было "безобидное" посвящение, которое можно было показать Венцеславу Ганскому.

Читатели "Ревю де Пари" - как и Чужестранка - восторженно встретили "Отца Горио". Бальзак и сам знал, что книга эта превосходит все написанное им прежде. "Люди в один голос утверждают, что "Евгения Гранде", "Поиски абсолюта" - все осталось позади". Первое издание романа мгновенно разошлось, едва началась продажа. Однако критики не сложили оружия. Они упрекали Бальзака в преувеличениях. "Что за мир! Что за общество! ханжески восклицает "Курье франсэ". - Какая карикатура на отцовское чувство! Какие отвратительные нравы! Какие цинические картины! Сколько распутных женщин!" Напрасно Бальзак в своем полушутливом предисловии приводил статистическую таблицу и доказывал, что из шестидесяти его героинь тридцать восемь добродетельны; он даже соглашался пойти на уступки и в своих новых произведениях выводить на сцену только уже знакомых читателю грешниц, чтобы не увеличивать их числа. Против него объединились политические противники, фарисеи и главное - мелкие завистники.

В декабре 1834 года журнал "Мод", некогда дружески настроенный по отношению к писателю, осмеял вездесущность Бальзака, "имя которого постоянно мелькает у вас перед глазами, словно фантастическое видение... Без господина Бальзака немыслима книжная торговля; поймите нас правильно: книжная торговля, ибо книжная торговля и литература - отнюдь не синонимы... Не наша вина, что такие мысли приходят нам в голову по поводу господина Бальзака... Господин Бальзак разделяет вместе с господином Полем де Коком сомнительную честь - видеть, как его имя четырехдюймовыми буквами пишут в витринах всех читальных залов Парижа, предместий и провинций... Господин Бальзак обещает нам, если верить каталогам книгопродавцев, в ближайшие десять лет удовлетворять аппетиты самых ненасытных потребителей современной литературы. Господи, спаси нас!" Журналисты высмеивали личность автора, дворянскую частицу "де" перед его фамилией, его стремление к роскоши, даже его любовные связи. Когда речь идет о человеке недюжинном, злоба уже не соблюдает правил приличия.

Он мог бы сказать: "Господи, избавь меня от друзей, а с врагами я сам справлюсь". Но он выбрал упорный труд и - молчание. "Какими бы неистовыми ни были нападки и клевета, я стою выше их. Я ничего не отвечаю... Впрочем, "Отец Горио" производит фурор; никогда еще публика так не спешила прочитать книгу; книгопродавцы заранее возвещают о ее выходе. Ей-богу, это просто грандиозно!"

XVIII. УЛИЦА БАТАЙ

Таинственный гермафродит чаще всего подобен

некоему произведению в двух томах.

Бальзак

Перед тем как приступить к работе над "Отцом Горио", Бальзак опубликовал в составе "Сцен парижской жизни", издававшихся госпожой Беше, начало необычной и превосходной повести "Златоокая девушка" (он закончил ее в 1835 году). Эта небольшая повесть, представляющая собой один из эпизодов "Истории Тринадцати", имеет важное значение. И вот почему. Она открывается блестящим эссе о Париже, что подобен "огромному полю, где непрестанно бушует буря корысти"; там встречаешь не человеческие лица, а личины. "Личины слабости, личины силы, личины нищеты, личины радости, личины ханжества; все истощенные, все отмеченные несмываемой печатью распаленной алчности. Чего хотят они? Золота или наслаждения?"