Дом Инкаламу (сборник)

— С детьми Сэма?

Но тут заговорил Серетти, обращаясь к Эдгару Ксиксо:

— Действительно ужасная история. Бог ты мой! Видимо, вам из этого дела не выпутаться, как ни старайтесь. Бог ты мой!

И Эдгар Ксиксо усиленно закивал в ответ. Так что Джейсон продолжил негромко, чтобы слышно было одной только Фрэнсис:

— Наверно, они у кого-нибудь из родни. У него сестра в Блумфонтейне.

На десерт были свежие манго со сливками — фирменное блюдо хозяйки дома.

— Манго а-ля Фрэнсис, — сказал американец. — Это одно из моих африканских открытий, которое я буду рекламировать.

Но Джейсон Мадела заявил, что у него манго вызывает аллергию, и принялся за сыр. Откупорили еще бутылку вина, специально к сыру, и тут снова раздался общий смех (Роберт Серетти поспешил обратить его на себя): как выяснилось из разговора, Спаде Бутелези почему-то решил, будто Серетти имеет отношение к некоему американскому фонду. Но все были настроены на благодушный лад едой, выпивкой, ярким солнцем, в лучах которого слоями плыл табачный дым, и не мешали Бутелези изливаться, хотя то, что он говорил, было им давно известно. А тот, не желая, чтобы заготовленная им тирада пропала зря, атаковал Серетти: пусть устроит ему стипендию, тогда он сможет докончить свою пьесу. В который раз они выслушали содержание и основную идею пьесы — «прямо из жизни тауншипа», как без конца твердил Бутелези, уверенный, что это — единственно необходимое условие авторской удачи. Ведь он терпеливо, по многу раз соединял и вновь разъединял различные компоненты, добросовестно извлеченные им из книг тех африканских писателей, которым удалось напечататься: к тому же он и сам африканец; стало быть, для успеха ему требуется одно: чтобы кто-то взял его под свое покровительство, что же еще?

И хотя Серетти не имел отношения ни к какому фонду, он вежливо поинтересовался:

— Фрэнсис, вы вообще-то знакомы с этой пьесой? Я хочу сказать, — тут он вновь повернулся к молодому журналисту, чье круглое лицо под влиянием выпитого стало более простым и открытым, — настолько ли она готова, чтобы можно было ее кому-нибудь дать прочесть?

Неожиданно для себя Фрэнсис ободряюще улыбнулась:

— Да, я видела первоначальный набросок; он потом над ним основательно поработал, верно ведь, Спаде?.. И даже, кажется, состоялось чтение?..

— Я вам ее непременно принесу, — объявил Бутелези и записал название гостиницы, где остановился Серетти.

Они вновь перешли на веранду — пить кофе с коньяком. Было уже около четырех, когда гости поднялись и стали прощаться. Серетти просто сиял.

— Джейсон Мадела обещал подбросить меня в город, так что не утруждайте себя, Фрэнсис. Я говорю ему: американцам трудно будет поверить, что мне довелось побывать здесь, у вас, на таком вот ленче. До того было приятно, по-настоящему приятно. Мы все чудесно провели время. Джейсон говорит, несколько лет назад такие встречи были делом обычным, но теперь мало кто из белых отважится пригласить африканцев и мало кто из африканцев отважится принять приглашение. Я получил истинное удовольствие… Надеюсь, мы вам не очень надоели — так засиделись… Мне исключительно повезло.

Фрэнсис проводила их до садовой калитки — все оживленно болтали, смеялись; последние реплики и слова прощания донеслись до нее уже из-за деревьев, которыми была обсажена улица белого предместья, где она жила.

Когда она вернулась, опустевшая веранда еще полнилась гулом голосов, словно башня после того, как отзвучит бой курантов. Кто-то оставил полупустую пачку сигарет, а кто же это наломал спичек и построил из них шалашики? Фрэнсис вынесла поднос на кухню и тут заметила записку — пять слов на обороте счета, снятого с металлического шпенька: «Надеюсь, вы славно провели время»

Подписи нет. Написано шариковой ручкой, свисающей на ниточке с кухонной стены. Но она знала, от кого это: видение из прошлого побывало здесь и снова исчезло.

Помещение для слуг — Амоса и Бетти — находилось в глубине двора за завесой из дикого винограда. Она позвала Бетти и спросила, не заходил ли кто-нибудь. Нет, никого не было.

Должно быть, в послеполуденной тишине он услыхал голоса, а может, просто увидел возле дома машины и ушел. Интересно, понял он, кто у нее здесь собрался? И почему ушел — чтобы не подвергать ее опасности? Хотя Фрэнсис, разумеется, никогда с ним об этом не говорила, он, вероятно, знал: степень риска, который она позволяет себе, строго дозирована, очень строго. Скрыть это от такого человека, как он, было просто немыслимо. Тут ей представилась усмешка, которую вызвал у него подбор гостей: Джейсон Мадела, Эдгар Ксиксо и Спаде Бутелези — да, да, и Спаде Бутелези. Но, может быть, она ошибается, может, ему и самому хотелось к ним присоединиться, и вовсе не было у него той укоризны, того презрения, которые почудились ей в выражении его лица, во всем его облике, когда он предстал перед ее мысленным взором. «НАДЕЮСЬ, ВЫ СЛАВНО ПРОВЕЛИ ВРЕМЯ»…

Возможно, он только это и имел в виду.

Фрэнсис Тейвер знала, что Роберт Серетти скоро уезжает, но когда именно, ей известно не было. Каждый день она говорила себе: «Надо бы позвонить ему, сказать до свидания».

Но она ведь уже попрощалась с ним — в тот день после ленча. Просто позвонить, сказать: «До свидания»… В пятницу утром, когда она уже была совершенно уверена в том, что не застанет его, Фрэнсис позвонила в гостиницу, и оказалось — он еще здесь. В трубке послышался осторожный, негромкий голос американца. Сперва она смешалась. Он говорил, что так рад ее слышать, а она все повторяла:

— Я думала, вы уже уехали… Наконец она решилась:

— Мне хотелось вам только сказать — ну, по поводу ленча. Чтобы вы не обманывались насчет тех людей…

Он вставил:

— Фрэнсис, я так вам обязан, право же, вы были великолепны.

— …про них не скажешь, что они «липа», нет, в том-то и дело, что они вполне реальные, вы меня поняли?

— О, этот ваш друг, ну, такой рослый, красивый, он — чудо. Знаете, в субботу вечером мы с ним ездили… — Серетти явно гордился приключением, но не хотел употреблять в телефонном разговоре слово «шибин» [10].

— Нужно, чтобы вы поняли, — настаивала она. — Потому что коррупция, разложение — вещь реальная. Даже эти люди — они смогли стать тем, что они есть, именно потому, что обстоятельства сложились так, как у нас сейчас. «Липовые» они в том смысле, что порождены нынешней конъюнктурой… А она разлагает людей, и вот это уже — очень реально. Мы все — ее порождение.

Возможно, в телефонном разговоре ему было трудно следить за ходом ее мысли, и потому он ухватился за подвернувшееся словцо:

— Да-да, тот самый, который «конъюнктура», — ему удалось протащить меня в такое веселое местечко, такое веселое!

Но Фрэнсис повторила:

— Я хочу только, чтобы вы не обманывались…

Настойчивость и тревога в ее голосе заставили его смолкнуть, ему тоже стало не по себе, хоть он и не мог понять, о чем идет речь.

— …насчет нас всех, — закончила она.

До него дошло только одно: что-то не так, причем что-то запутанное и сложное, но он знал, что скоро уедет отсюда и уже не успеет во всем этом разобраться, да и вообще, чтобы разобраться, нужно, наверное, здесь родиться и прожить всю жизнь. И потому она услыхала в ответ лишь успокаивающие слова:

— Все было чудесно… Ей-богу, чудесно. Надеюсь, мне все-таки доведется еще раз сюда приехать — ну если, конечно, меня впустят…

Перевод С.Митиной

Встреча в пространстве

Каждое утро Клайва посылали в булочную, и французские ребятишки внезапно возникали откуда-то из сумрака стен, словно бродячие кошки, и шли за ним по пятам. Понять, о чем они говорят между собою, он не мог, но почему пересмеиваются — догадывался: ведь он чужак. Всякий раз, выходя из дому, он ждал: вот сейчас ему станет жутко и в то же время как-то противно оттого, что они идут за ним следом; у каждой улочки, у каждой подворотни, у каждой щели его подстерегал страх: сейчас, сейчас они появятся. В булочную они заходить не решались. Скорей всего, запрещал булочник — ведь сразу видно, что они бедные, а бедные дети воруют, это Клайву было известно — вот хоть бы черные ребятишки там, дома, в Южной Африке. На родине он не бывал в булочной ни разу: рассыльный-африканец приезжал на велосипеде с тележкой; проносил хлеб через задний двор, держа его над головой и увертываясь от лающих собак, и клал на кухонный стол две булки и буханку обдирного. Так же было с фруктами и овощами: зеленщик, старый индиец Валлабхбхай, подъезжал на фургончике к задней калитке и его подручный-негритенок заносил все, что нужно, прямо в кухню.