Черный квадрат

И лишь терпеливо дождавшись, когда Рэм допьет свою кружку до дна, спросил громко, на всю пивную, и, может, потому вопрос его показался Иванову бесцеремонным:

- Ты кто? - И ткнул пальцем в нашивки за ранения на донашиваемой Рэмом офицерской гимнастерке, но, не дожидаясь ответа, сам представился: - Тоже, небось, не выше лейтенанта?

Тип с первого же взгляда Рэму не понравился.

- Студент.- И, принимая предполагаемый вызов: - А ты кто?

Незнакомец спокойно, даже с некоторой ленцой, коротко сказал:

- Гений.- И, ковыряя спичкой в зубах, явно нарываясь на ссору, добавил с вызовом: - Что, с первого взгляда не скажешь?

Ответ показался Рэму глупее не придумаешь.

- И чем же твой гений занимается? - не подумал он скрыть насмешку.

- Главным образом тем, что не позволяет никому в этом сомневаться,мгновенно набычился, словно встав в боксерскую стойку, незваный собутыльник.

- И, надо полагать, состоявшийся? - Теперь Рэм чувствовал в себе ту же боевитость, которую излучал собеседник.

Колкость, однако, тот пропустил мимо ушей:

- Несостоявшийся гений - нонсенс, гений и неудача - две вещи несовместные, можешь мне поверить. Удачливых бездарей, правда, как собак нерезаных, но чтобы Рафаэль какой-нибудь там или Донателло...- И презрительно передернул плечами.Исключено. Это всего-навсего вопрос времени.- И в упор: - Как звать-то?

- Рэм. - Но почему-то под цепким, буравящим его взглядом застеснялся своего имени и невольно прибавил: - Иванов.

- Рэм,- безапелляционно прокомментировал тот,- это либо собачья кличка, либо первый римский царь, к тому же, заметь, убитый родным братом. А Ивановых - пруд пруди.- Протянул жирную от воблы руку, назвал себя: - Нечаев.- И, словно ставя точку над "i", сказал с нажимом: - Монументалист.- И, не считаясь со временем и желаниями случайного знакомца, предложил, как приказал: - Допьем потом. Пошли. Покажу.

Вопреки нагловатой манере говорить и вести себя в Нечаеве было что-то обезоруживающее Рэма. Тем более, усмехнулся он про себя, не на каждом же шагу встречаются гении-монументалисты. И - пошел за ним, как гаммельнский мальчишка за Крысоловом.

На ходу Нечаев спросил через плечо:

- Деньги у тебя есть? - Но тут же понял несостоятельность своего вопроса.Это я так, к слову. Я и сам сегодня богатый, на оформлении витрин набежали кое-какие гроши. Идем.

Не оглядываясь, будто нисколько не сомневаясь, что Рэм последует за ним хоть на край света, монументалист направился в сторону Садового кольца, свернул направо, по пути зашел в магазин, купил две бутылки водки и круг ливерной колбасы. Неожиданно остановился, обернулся к Рэму, спросил настойчиво:

- На кого я похож, не замечаешь?

Тот предпочел отмолчаться.

- На Лермонтова,- твердо сказал Нечаев,- это же в глаза бросается. И умру, как он, молодым, можешь мне поверить. Разве что не на дуэли, жаль, дуэли отменены.- И вовсе уж неожиданно: - Или как Врубель, в сумасшедшем доме.

Рэм не стал спорить, особенно насчет Врубеля.

На Колхозной Нечаев свернул за угол и, проплутав по задам Мещанских, вошел в подъезд старого дома с облупившимся, будто съеденным волчанкой, фасадом, стал, все так же не оглядываясь на спутника, подниматься по широкой грязной лестнице. Добравшись до последнего - седьмого или восьмого, Рэм сбился со счета,- этажа, затем шатким и узким железным трапом на чердак, отпер висевший на решетчатой двери пудовый амбарный замок и только тут обернулся к Иванову и сказал, понизив голос, словно поверяя ему тайну за семью печатями:

- Здесь.

Чердак казался необъятным, во всю крышу старого доходного дома, в нем стояла такая жаркая, пыльная духота, что стоило Рэму переступить порог, как у него разом взмокла спина и гимнастерка прилипла к телу. Из слуховых окон плотно лился солнечный свет, в нем, будто сорвавшись с цепи, бешено выплясывали золотистые пылинки. Должно быть, чердак никогда не проветривался, а зимою, подумал Рэм, в нем наверняка стоит вселенский холод.

Нечаеву показалось мало дневного света, он еще и электричество включил, но голые, запыленные лампочки на провисшем во всю длину продольной балки проводе освещения нисколько не прибавили.

- Гляди и ничего не пропускай,- тихо же велел Нечаев.

Иванов огляделся.

На срезанных скошенной кровлей боковых стенах, вдоль всего чердака, по обе его стороны, были прикреплены канцелярскими кнопками большие листы ватмана с рисунками - нет, ни рисунками, ни картинами, ни эскизами декораций их назвать было нельзя, это было похоже скорее на наброски фантастических витражей или фресок, которые еще предстояло осуществить в натуре где-нибудь в гулких, уходящих ввысь нефах соборов или в неохватных глазом залах какого-нибудь дворца, настырно-ярких до рези в глазах. И не разобрать было, что на них изображено, да и изображено ли что-то определенное в этой круговерти ошарашивающего яростью и буйством половодья недоступных определению загадочных фигур и красок. Словно бесконечная лента Мебиуса, они опоясывали весь чердак, переливаясь одна в другую, и от этого шла кругом голова.

- Ну?! - нетерпеливо потребовал Нечаев.

Рэм не ответил. Все это было так переплетено, так одно из другого возникало, чтобы тут же раствориться друг в друге, все это полыхало вокруг него бесовским хороводом, дурманило и дурачило, и не было, казалось, на чердаке точки, оси, где встань - и остановится эта безумная свистопляска. И еще менее был он уверен, что ему это нравится.

- Ну?! - настаивал Нечаев.- Ты на каком факультете?

- Раньше был на философском, теперь на филологическом.

- Философском?! - не то поразился, не то вознегодовал Нечаев, найдя наконец простейшую разгадку немоты Рэма, его слепоты к искусству.-Так бы сразу и сказал, я бы на тебя не стал терять времени, да еще водку с тобой придется пить, не пропадать же добру! Гегель хренов! - И даже сплюнул на пол от отвращения.- Для вашего брата с засохшими, как коровьи лепешки, мозгами все очень просто - формализм, и все тут! Наперед все по полочкам разложили, как в детской считалочке: "да" и "нет" не говорите, черное и белое не выбирайте... Да! - крикнул монументалист с такой злобой и ненавистью, что Рэму показалось, что он полезет на него с кулаками.- Да! Формализм в чистом виде! В чистом, понимаешь, в девственном! Не как у какого-нибудь там Пикассо или Сикейроса с Ривейрой! Или даже Леонардо - у них у всех идея, видите ли, впереди лошади впряжена, религия какая-нибудь или, хуже некуда, политика. А у меня безыдейный, чистый, как слеза ребенка на Пасху, абсолютно вольный, бескорыстный формализм. Фор-ма-лизм, да! И я плюю и на вас, и на тебя, и на Пикассо с мексиканскими этими прохиндеями идейными! - Но тут же уточнил полным собственного достоинства голосом, как равный о равном: - Для Леонардо, правда, делаю исключение.- И вдруг сменил тон почти на искательный: - Не нравится?..