Агасфер (Вечный Жид) (том 2)

Когда прошла первая минута изумления, основанного, если можно так сказать, только на скромности честолюбивых замыслов и на неверии в собственные силы, часто свойственном действительно выдающимся людям, Роден, взглянув на вещи спокойнее и хладнокровнее, упрекнул себя за это изумление. Но вскоре затем, по удивительному противоречию, повинуясь какому-то невольному ребячеству, овладевающему иногда человеком, который считает себя наедине и защищенным от посторонних глаз, Роден вскочил, схватил письмо со счастливой вестью, подбежал к висящей на стене гравюре, развернул его перед лицом пастуха, гордо и победно покачал головой и, впившись в портрет своими змеиными глазами, процедил сквозь зубы, ткнув грязным пальцем в эмблему папской власти:

- А что, брат? И я, быть может...

После этого забавного обращения Роден возвратился на место. Полученное радостное известие точно возбудило его аппетит. Он положил письмо перед собою, чтобы перечитать его еще раз; лаская его взглядом, он принялся с радостным ожесточением грызть черствый хлеб и редьку, напевая в то же время старый мотив литании.

Было что-то ужасное и в то же время великое в необыкновенном, громадном и оправданном честолюбии при сопоставлении его с нищенской конурой.

Отец д'Эгриньи, человек, если не выдающийся, то все-таки имевший значительный вес, вельможа по рождению, гордый, принадлежавший к избранному обществу, никогда и в мыслях бы не осмелился домогаться того, на что рассчитывал Роден. Мелькавшая у отца д'Эгриньи мечта быть когда-нибудь избранным в генералы ордена, который охватывал весь мир, даже ему казалась дерзкой. Разница в силе честолюбия у этих людей понятна. Когда человек высокого ума, здоровый и живой от природы сосредоточивает все свои душевные и телесные силы на одной мысли и при этом упорно, как Роден это и делал, ведет целомудренную и аскетическую жизнь, добровольно отказываясь от всякого удовлетворения духа и плоти, - почти всегда этот человек восстает против священных законов Создателя ради какой-нибудь чудовищной, пожирающей его страсти. Эта страсть является адским божеством, которое святотатственно требует от человека, взамен страшного могущества, уничтожения всех благородных стремлений, всех лучших сторон души, всех инстинктов добра, какими Господь отечески наделил свое создание в своей великой благости и вечной премудрости.

Во время этой немой сцены Роден и не заметил, что занавески окон в четвертом этаже здания, приходившихся выше его окон, слегка раздвинулись, наполовину открыв плутовскую физиономию Пышной Розы и похожее на маску Силена лицо Нини-Мельницы.

Из этого следовало, что, несмотря на свою преграду из носовых платков, Роден нисколько не был гарантирован от любопытных и нескромных взоров двух корифеев "Бурного тюльпана".

3. НЕОЖИДАННЫЙ ВИЗИТ

Как ни велико было изумление Родена при чтении второго письма из Рима, он не хотел, чтобы в его ответе можно было заметить это изумление. Покончив со скромным завтраком, он взял бумагу и обычным для него, когда он не находил нужным стесняться, резким, отрывистым слогом написал следующее:

"То, о чем меня уведомляют, вовсе меня не изумило. - Я все предвидел. Нерешительность и трусость всегда дают подобные плоды. - Этого мало. Еретическая Россия душит католическую Польшу. - Рим благословляет убийц и проклинает жертвы (*20).

Это мне нравится.

Взамен этого Россия гарантирует Риму через Австрию кровавое укрощение патриотов Романьи.

Это мне тоже нравится.

Банды душителей добрейшего кардинала Альбани недостаточно для уничтожения нечестивых либералов. Убийцы утомились.

Это мне уже не нравится. - Необходимо, чтобы они действовали"

Когда Роден дописывал последние строки, его внимание было вдруг отвлечено звонким и свежим голосом Розы, которая, зная наизусть Беранже, открыла окошко в квартире Филемона и, усевшись на подоконник, очень мило запела прелестный куплет бессмертного песенника:

Не может быть! Не верю в гнев небесный!

Свой долг земной я выполнял, как мог:

Любил любовь и верил в дар чудесный,

И не пускал печали на порог.

Ко мне - любовь, вино, друзья! Я знаю,

Что вправе жить живое существо!

Держа бокал, тебе себя вверяю,

Всех чистых сердцем божество!

Эта песня, полная божественного добродушия, так странно противоречила холодной жестокости написанных Роденом строк, что он невольно вздрогнул и со злостью закусил губы, услыхав слова истинного поэта-христианина, который нанес дурной церкви столь много тяжелых ударов. Роден с гневным нетерпением ждал продолжения, но Роза замолчала или, лучше сказать, начала напевать без слов другую песню Беранже - "Добрый папа". Роден не смел выглянуть в окно и узнать, кто была эта несносная певунья; он ограничился тем, что пожал плечами и снова принялся за письмо.

"Прочие дела. Надо было бы разъярить независимых во всех странах. Поднять _философическую_ ярость по всей Европе, подбить либералов и напустить на Рим всех крикунов. Для этого надо повсеместно пропагандировать следующие три положения:

1-е. Постыдно утверждать, что можно спастись, исповедуя какую бы то ни было религию, - только бы нравы были чисты.

2-е. Отвратительно и глупо давать народам свободу совести.

3-е. Не нужно бояться борьбы против свободы печати.

Необходимо заставить _слабого человека_ провозгласить эти тезисы вполне согласными с учением церкви и убедить его, что это произведет прекрасное впечатление в деспотических государствах - на всех правоверных католиков и на людей, сдерживающих намордником народные страсти. - Он попадет в ловушку. - Когда эти предложения будут высказаны, поднимется буря. - Общее восстание против Рима. - Глубокий раскол; священная коллегия делится на три части. - Одни одобряют, другие хулят, третьи трепещут. - _Слабый человек_ перепугается еще больше, чем теперь, когда он позволил задушить Польшу, и отступит перед теми криками, угрозами, упреками и неистовыми ссорами, которые он вызовет.

Это мне нравится и даже очень нравится.

Тогда наступит время действовать нашему высокочтимому отцу: он должен будет встревожить совесть слабого человека, обеспокоить его ум и напугать душу.