Победители без лавров

— Потому что хочу с тобой спать?

— Я же сказала только, что ты разговариваешь, как они. Слова такие же. И голос. Странно как-то. Грустно, что ты разговариваешь, как все эти местные. Мы же с тобой принадлежим к истинной церкви. И мы культурнее их. Уж наверное, у Данковских и у Фоли книг больше, чем у всех Паркеров, вместе взятых. И конечно, больше, чем у Кэлпепперов. Но ты все равно стараешься походить на них. И только потому, что они приехали сюда раньше нас. Это странно и как-то грустно.

— А ты хочешь, чтобы я разговаривал, как мой папаша полак [6]? Или моя мамаша полуеврейка?

— Твоя мама — полуеврейка? Это правда? — Пит молчал. — Не говори об этом никому. В Суит-Уотере достаточно и того, что ты католик. — Он увидел, как ее зубы блеснули в улыбке. — Знаешь, я думала, отца Ханнегана сегодня удар хватит. Лучшего комика, чем Стэббс, во всем графстве Паркер нет.

— Ну, в следующий раз он дважды подумает, прежде чем острить!

— Ты что, дрался с ним, Пит?

— Дрался? Вытер им угольную пыль, только и всего.

— Но он же шутил. Он ничего дурного не думал. И ты признайся: смешно ведь?

— Ничего, теперь он остережется шутить со мной. А ты-то чего за него заступаешься? Не понимаю! Тебе смешно, что он отпускает шуточки во время мессы, богохульствует, а вот когда дело доходит до самого обычного, житейского — ты из себя святую корчишь!

— Пит! Не надо об этом. Мне не по себе становится. Это же смертный грех.

— Будь на моем месте сейчас Уилбер Паркер, так ты небось не ломалась бы. Если я плох для тебя, скажи прямо.

— Не говори так, Пит! И чего ты злишься? Не надо! Ты сам виноват, что работаешь в шахте. И незачем срывать злость на других.

— Я виноват?

— Ты же взрослый человек! Если тебе действительно хочется учиться, так учись! Отец не сможет тебе помешать вернуться в школу, не сможет!

Отворачиваясь от правды ее слов, он сказал:

— Если я тебе плох, можешь крутить с Уилбером Паркером. Не зря он постоянно околачивается возле вашего дома.

Ей было приятно, что он ревнует, но она продолжала:

— Просто уйди с шахты и поступи в колледж, а Казимиру скажешь, что будешь учиться — и все!

— Так-так!

— Нет, я серьезно. На твоем месте я бы не позволила собой командовать.

— Ладно, я полак. А полаками всегда командуют. Вот в чем разница между нами и Паркерами. Когда англичане едут куда-нибудь — ну, там в Африку, Индию или в Суит-Уотер, — они и там ведут себя по-своему, а не как местные жители. И других заставляют жить на свой лад. И это им сходит с рук. А вот мы, хэнки [7], мики [8], полаки, знаем, что мы граждане второго сорта. И, наверное, есть такое врожденное чувство, и с этим ничего не поделаешь. Так есть, и так будет. Никто этого не изменит. А ты знаешь, что в Суит-Уотере был сегодня негр?

— И что он делал?

— Шел по путям. Не знаю куда.

— Ас ним что-нибудь сделали?

— Я бросил в него кусок угля.

Помолчав, Эллен сказала:

— Это ты напрасно. Он ведь никого не трогал?

— Нет, просто шел по путям. В чистой рабочей одежде, с мешочком через плечо. Идет себе, наклонив голову, и ни на кого не смотрит. И когда в него начали бросать камнями, я тоже схватил кусок угля и угодил ему прямо между лопаток. Но он даже не вскрикнул. Даже рукой не потрогал ушибленное место. Шел и шел себе. А ведь больно, наверно, было. — Пит помолчал. — Потом я даже пожалел, что бросил в него углем. Да ведь все кидали, а мы со Сгэббсом только-только кончили драться — он сказал, что берет свою шутку назад, и мы не знали, о чем говорить дальше. А тут как раз появился черномазый, ну я и бросил ему в спину кусок угля. А он продолжал идти, только голову поднял высоко и смотрел прямо перед собой, а все вопили ему вслед: «Черная морда!» Наверно, он сюда теперь долго не заявится!

Эллен хотела что-то сказать, но тут снова — и на этот раз ближе — загудел паровоз. Эллен обернулась на звук.

— Это же поезд, — сказал Пит.

— Такая в нем тоска! Когда я была маленькой, меня от этих гудков била дрожь и хотелось, чтобы кто-нибудь еще проснулся.

— Да хватит тебе… Ничего, придет и мое время. Не все же мне быть полаком.

— Да? А как же ты перестанешь быть полаком?

— Перестану, и все!

— Разве леопард может стереть со своей шкуры пятна? Так и ты не можешь. Можешь пойти в технологический, можешь стать футболистом сборной Америки и важной персоной, а все равно останешься Питом Данковским.

— А тебя твоя участь устраивает?

— Меня вполне устраивает, что я красивая.

— Что правда, то правда.

— Мне нравится, когда парни у вокзала свистят мне вслед, а я как будто злюсь — только ведь их не проведешь! И они прекрасно меня понимают.

— Еще бы тебе это не нравилось!

— «Еще бы, еще бы»! А ты знаешь, что мало кто живет так хорошо, как мы здесь? И нигде больше родители не любят так своих детей. Можно неделю ходить по Суит-Уотеру и не увидеть ни одного хмурого лица. У нас никто не злится. Даже когда дерутся.

— Тогда почему же все хотят уехать отсюда?

— Не знаю. Наверное, это не всерьез. Говорят, что хотят уехать, потому что все так говорят. А подумают серьезно и понимают, что от добра добра не ищут.

— Ко мне это не относится.

— Перестань злиться и ворчать, Пит. Прежде с тобой всегда было весело.

— Какой уж есть! Не нравлюсь — возьми себе Уилбера.

— Может, и возьму. Если будешь все время киснуть. Ты говорил отцу насчет стипендии?

— Мы все говорили. Да что толку! Как в стенку горох.

— Нет, ты должен настоять на своем! Уговори его посмотреть, как ты играешь. А когда он увидит, сколько народу приходит на стадион из-за тебя, то сразу передумает.

— Пусть теперь приходит в шахту! Наверно, я смогу рубить угля побольше папаши! Уж я его побью! И время мое придет. Черт возьми, я все-таки выберусь отсюда когда-нибудь!

— А меня возьмешь с собой, Пит?

— Я думал, тебе и здесь хорошо.

— Может, без тебя и не будет хорошо.

— Ну, так докажи.

Она не ответила, и оба задумались. Потом Пит спросил:

— А как у Винсента дома?

— Как у нас. Только комнаты больше. И картины на стенах страшнее. И платят мне там за то, что дома я делаю даром.

— Он с тобой хорошо обходится?

— Он со всеми хорошо обходится. Ты же знаешь.

— А, может, с тобой по-особенному?

Эллен улыбнулась, радуясь, что он ревнует.

— Только когда его жена уезжает в Нью-Йорк, Питтсбург или еще куда-нибудь.

— Верно! Так и люди говорят.

— Что говорят люди? — настороженно спросила Эллен.

— Сама знаешь.

— Нет, не знаю.

— Зачем тебе вообще там работать? Ты могла бы совсем не работать.

— Мне нравится, что у меня есть деньги. Я их коплю, — Эллен улыбнулась и прижалась к нему. — Не все же ирландцы моты. Я тоже умею скряжничать не хуже Данковских. — Она прикоснулась губами к его щеке. — Открыть тебе тайну? Хочешь знать, зачем я работаю? Чтобы накопить денег. Чтобы, когда тебя примут в колледж, и я могла бы уехать.

— Ну, теперь можешь об этом забыть, — угрюмо сказал он. — А только все знают, что жена у Винсента как ледышка. И с свадебной ночи у них ничего не было.

Да и тогда еще неизвестно, было ли. Ну, люди и думают, что он промышляет на стороне. Меня-то ты отшиваешь, а вот как насчет того, кто может дать тебе денег на колледж?

Эллен молча поднялась и пошла вниз по склону. Пит вскочил и, догнав, взял ее за руку, но она вырвалась и ускорила шаг.

— Да не злись ты, Эллен.

— Этого я тебе никогда не прощу, Пит. Никогда. — На глазах у нее были слезы.

— Я ведь только спросил, — пробормотал Пит. — Мы же с тобой гуляем, а все ребята удивляются, зачем это ты работаешь, когда отец и братья столько получают, и дом у вас свой, и ни в чем ты не нуждаешься. Стэббс говорит, что ему все ясно: Винсент выгонит свою супружницу, а ты останешься. И ничего менять не придется. Все пройдет незаметно, потому что ты уже там, будешь на ночь оставаться, только и всего. Так чего ты злишься, если я спрашиваю? Гуляешь со мной, а позволять — ничего не позволяешь.