Утренняя звезда

Господи, что же я могу сделать? Она могла перейти речку вброд и обогнать Букера. А потом? Как ей увидеть Джонни-Боя или Букера? И в ее ушах зазвучал угрожающий голос шерифа: "Готовь простыню, живым ему не быть!" Простыня! Да, да, простыня! Все ее существо обратилось в волю: все долгие годы ее жизни сосредоточились, слились в стремлении к одной цели. Возьму простыню и пойду! Сделаю, как он сказал. Господи боже, пойду с простыней за телом моего сына! А потом что? Она выпрямилась и сурово улыбнулась; она поняла сердцем, для чего прожила всю жизнь; вся она готова была вылиться в одном, последнем действии. Я знаю! Я знаю! Она вспомнила, что револьвер Джонни-Боя лежит в комоде. Спрячу револьвер под простыней и пойду за телом Джонни-Боя... На цыпочках она прошла к себе в комнату, выдвинула ящик и достала простыню. Ева спала: в темноте слышалось ее ровное дыхание. Она пошарила в ящике и нашла револьвер. Завернула его в простыню и спрятала под фартук. Потом она подкралась к постели и долго смотрела на Еву. А может быть, так даже лучше. Это должно было когда-нибудь случиться... Здесь, на Юге, ей нельзя было жить вместе с Джонни... И я не могла сказать ей про Букера. Скоро все кончится, и она никогда не узнает. Никогда не перестанет мне верить. Она затаила дыхание, когда солома в матрасе сухо зашуршала; потом все снова затихло, и она спокойно вздохнула. На цыпочках она вышла из комнаты, прошла по коридору и остановилась на крыльце. За пеленой дождя в небе скользил желтый луч прожектора. Она сошла на грязную дорогу, поднялась по косогору, остановилась и оглянулась на дом. В ее окне горела лампа, и желтый луч, вспыхивавший каждую секунду, казалось, питал ее светом. Она повернулась и зашагала через поля, крепко прижимая к себе простыню и револьвер и думая: "Бедная Ева... Бедная девочка... Она крепко спит".

6

Почти все время она шла, полузакрыв глаза, крепко сжав губы, подставив грудь ветру и косому дождю, и тяжелый холодный револьвер под простыней оттягивал ей руку. Она промокла насквозь; казалось, что ноги ее сами ступали в каждую лужу между рядами кукурузных стеблей.

Она подошла к берегу речки и остановилась, соображая, в каком месте всего мельче. Вынув простыню из-под фартука, она обернула ею револьвер так, чтобы палец был на спуске. Перейду здесь, подумала она. Сначала она не почувствовала воды; ноги у нее уже промокли. Но, войдя по колено в воду, она ощутила холод; и вздрогнула, когда вода дошла ей до пояса. Господи, как глубоко! Миновав середину, она поняла, что опасности больше нет. Она вышла из воды, вскарабкалась на высокий, заросший травою берег, свернула в сторону и увидела, что впереди горят фары машин. Да, они все еще здесь! Она торопливо шла вперед, опустив голову. Успела я его обогнать или нет? Дай-то господи! Белое лицо Букера как живое всплыло на мгновенье перед ее глазами, но усилием воли она прогнала его. Теперь она была среди машин. Откуда-то послышались грубые мужские голоса.

- Эй, ты!

Она остановилась, крепко стиснув простыню. Двое белых с обрезами подошли к ней.

- Какого черта ты здесь делаешь?

Она не ответила.

- Ты слышишь, что с тобой говорят?

- Я пришла за моим сыном, - сказала она смиренно.

- За своим сыном?

- Да, сэр.

- А что твоему сыну здесь понадобилось?

- Шериф его взял.

- Ах, чтоб тебя! Джим, ведь это того негра мамаша.

- Что у тебя тут? - спросил один.

- Простыня.

- Простыня?

- Да, сэр.

- Зачем?

- Шериф сказал, чтоб я принесла простыню завернуть его тело.

- Ну-ну...

- Вот так штука.

Белые переглянулись.

- Да, эти негры любят друг друга.

- Что верно, то верно.

- Отведите меня к шерифу, - попросила она.

- Ты это что, командовать вздумала?

- Нет, сэр.

- Сведем тебя, когда надо будет.

- Да, сэр.

- Так ты пришла за его телом?

- Да, сэр.

- Ну так он еще жив.

- Они убьют его, - сказала она.

- Если скажет, то не убьют.

- Он не скажет.

- Почем ты знаешь?

- Не скажет.

- Мы уж знаем, как развязать негру язык.

- Только не ему.

- А ты высокого мнения о своем красном негре!

- Он мой сын.

- Что ж ты его не научила уму-разуму?

- Он мой сын, - повторила она.

- Послушай, тетушка, у тебя вон уж волос седой. Неужто ты веришь, что негры могут устроить революцию?

- Черная республика, - ухмыльнулся другой.

- Отведите меня к шерифу, - просила она.

- Ведь ты его мать, - сказал первый. - Заставь его сказать, кто его товарищи.

- Он не скажет.

- Хочешь, чтоб он остался жив?

Она не ответила.

- Что ж, сведем ее к Брэдли.

Они ухватили ее под руки, и она крепко вцепилась в простыню; они повели ее в лес, где толпились люди. Все для нее было просто: Букер ничего не скажет, для того она и пришла с револьвером, чтобы об этом позаботиться. Чем ближе звучали голоса, тем сильнее становилось в ней стремление исправить свою ошибку, выбраться из трясины на твердую землю. Нужно оттянуть время, пока не явится Букер. Ох, если б они пустили меня к Джонни-Бою! Когда они подвели ее ближе к толпе, белые лица повернулись к ней и гул голосов стал громче.

- Кто это?

- Негритянка!

- Что ей здесь понадобилось?

- Это его мать! - крикнул один из провожатых.

- Зачем она пришла?

- Принесла простыню завернуть его тело!

- Он еще не умер.

- Там стараются развязать ему язык!

- Не долго ему жить, если он не заговорит.

- Эй, глядите! Мать негра принесла простыню, чтобы завернуть его тело!

- Вот так номер!

- Может быть, она хочет устроить молитвенное собрание?

- А проповедника она привела?

- Эй, позовите-ка Брэдли!

- Ладно.

Толпа затихла. Все с любопытством на нее смотрели. Она чувствовала, что их холодные глаза стараются отыскать в ней уязвимое место. Она смиренно стояла, прикрывая револьвер простыней. Со всем, что они могли сделать с ней, она заранее примирилась.

Подошел шериф.

- Так ты принесла простыню, а?

- Да, сэр, - прошептала она.

- Похоже, что после затрещин ты стала умней?

Она не ответила.

- На что тебе простыня? Твой сын еще жив, - сказал он, протягивая руку.

Она отступила назад, широко раскрыв глаза.

- Не троньте!

- Послушай, тетушка! - сказал он. - Будет тебе валять дурака. Поди скажи твоему сыну, чтоб он назвал своих товарищей, поняла? Обещаю тебе, что мы его не убьем, если он скажет. Мы дадим ему убраться из города.