Подруги

Марджори. Но позволь, мама!..

Элен. Всю жизнь, всю жизнь я старалась быть тебе хорошей матерью, и всегда ты меня подводила. Посмотри, до какого ты состояния довела дом…

Марджори. Я делала, что могла…

Элен. Вот-вот. Точно так же ты делала, что могла, когда умирал твой бедный отец. Мне следовало быть при нем в эти дни, но меня с ним не было.

Марджори. Я дала телеграмму…

Элен. Телеграмму, которая не дошла. Ладно, не будем сейчас это обсуждать, не будем вспоминать, как бездушно и мелко ты поступила, что помешала мне приехать. Мне тогда было очень горько. Но Питер Смайли — это мой друг, он возглавляет в Сиднее министерство образования, — объяснил, что детям — бог весть отчего — вообще свойственно таить вражду против родителей. И потом, не сомневаюсь, что смерть отца послужила тебе достаточным наказанием. Мне только странно, Марджори, что ты с таким неуважением относишься к его памяти. Он бы не вынес, если б знал, что ты так низко пала.

Марджори. Да ничего я не пала, мама. Все совсем не так. Мы с Патриком просто друзья. И куда ему, бедняге, теперь деваться?

Элен. Честное слово, Марджори, ты, я вижу, больше волнуешься за него, а не за меня. И будь добра, не говори мне в довершение всего неправду.

Элен не ошиблась. Марджори говорит неправду. Свидетельством тому — пустая бутылка из-под «Гран-Марнье», которая хранится у нее под кроватью. Сознание вины подтачивает в Марджори силу сопротивляемости.

Марджори. Нет, это правда, и я уверена, папа не подумал бы возражать, чтобы Патрик жил у нас в доме. Он любил картины.

Элен. Хорошие картины, милая моя, а не плохих художников. Ты удивительно наивна.

Марджори (со слезами в голосе). И не хочу я там жить одна. Там водится нечистая сила.

А ведь она твердо решила, что никогда не заикнется об этом. И правильно решила. Видите, что происходит, когда она проговаривается? Элен оскорблена в своих лучших чувствах. Нечистая сила? Не в этом ли доме провела она счастливейшие дни своей жизни — пока Марджори своим появлением не положила им конец. Как же в нем может водиться нечистая сила?

Элен. Что за вздор ты несешь, Марджори, а еще считаешь себя образованным человеком. Нечистая сила! Если этот злополучный дом внушает тебе подобные чувства, его лучше вообще закрыть, запереть, и я буду подыскивать ему покупателя. Он для меня без твоей помощи чересчур тяжелая обуза.

Марджори. Но где же я буду жить во время каникул?

Элен. Оставайся в Оксфорде. Такой прелестный город.

Марджори. Мне же не по карману. У меня крошечная стипендия, и больше ничего…

Элен. Поработай. Ничего страшного, невелика птица, но только, ради бога, не нанимайся натурщицей к художникам. Ну не тянешь ты — ни фигурой, ни кожей. Между прочим, в этом году на летней выставке Академии искусств будет выставлен мой портрет. Правда, волнующая новость? Кстати, Марджори, ты извини, но тебе просто противопоказано ходить с такой прической. При твоей форме лица хуже не придумаешь. На что это похоже, откинешь волосы назад, подвяжешь старой тесемкой и успокоишься. Я понимаю, эти мелкие кудерьки не вдохновляют, но в таких делах, знаешь ли, руки опускать не годится. Боже мой, да ты выпила кофе! Как ты могла!

Элен, оставив свой кофе нетронутым, направляется сперва к парикмахеру, а оттуда — покупать замок и договариваться о перевозке Марджориных пожитков из Фрогнала в Оксфорд. Расходы она, расщедрясь, берет на себя. На летней выставке она знакомится с владельцем траулерной флотилии с Ньюфаундленда и катит с ним к северным широтам. Прежде она бывала неотразима, загорая почти без ничего на палубе чьей-нибудь яхты, но с некоторых пор выглядит лучше, кутаясь в матросские свитера, — и знает это.

Элен больше не выходит замуж. Весь свой душевный капитал — как бывает, когда его кот наплакал, — она вложила в брак с Диком, и прибыль с капитала оказалась в конечном счете столь мизерной, что Элен предпочитает не повторять этот эксперимент. Она, как впоследствии Грейс, никогда не испытывает недостатка в деньгах. Где-то на заднем плане маячат в ее жизни неясные мужские фигуры, устилая ей путь богатыми подношениями, услугами, увеселительными поездками. Взамен им платят — не страстью, нет! — своего рода неблагосклонным снисхождением. Элен так привередлива и строга насчет манер, что, удостоясь хотя бы милости обожать ее, поклонник уже вправе себя поздравить.

Ну а с непритязательной, в духе времени, Марджори — попроще. Пока идут занятия, живет в университетском общежитии, во время каникул работает подавальщицей в пивной, ночует в комнатенке над баром, наблюдая по ночам из окна (так в свое время наблюдала Хлоя), как, едва держась на ногах, блюют и тискают девок мужчины, — дожидаясь, неведомо для себя, того дня, когда на Грейсовой свадьбе встретит свою судьбу.

Ну а Патрик, изгнанный, дабы, как считала и надеялась Элен, прозябать без крова и приюта, попадает вместо этого к Мидж.

Сегодня Мидж, масонова дочка, в могиле.

Кто виноват?

58

Марджори, Грейс и я! Как мы старимся? Как суждено нам умереть?

У Марджори в активе пенсия, страховка и виды на Фрогнал-хаус, который со временем, вероятно, достанется ей в наследство от матери. Сверх этого она не загадывает, приучив себя держаться в строгих рамках реального. Эпитафией ей послужит любовь друзей, чувство утраты у товарищей по работе да две-три полки видеокассет в фильмотеке Би-би-си — покуда пленки, в целях экономии, не сотрут, чтобы использовать для новых записей. На большее она не надеется.

Грейс надеется умереть внезапно, и, если ей верить, в самом скором времени, пока не сделалась позорной развалиной. Стареть с достоинством — не ее удел. Она сражается со старостью не на жизнь, а на смерть. И уже слишком много пьет. Грейс привыкла, чтобы ею восхищались, а единственное, что в ней достойно восхищения, — это внешность. Уйдет красота, говорит Грейс, уйдет и она сама.

Я, Хлоя, живу с надеждой увековечить себя в детях. Когда умру, они будут хранить память обо мне, как я храню память о своей матери — и об Эстер, которая, подобно мне, спасала чужих детей, невзначай крадя их при этом у других женщин. Из этой-то материнской теплоты, верю я, будь она узаконенной или незаконной, и слагается бессмертие. Она сочится из поколения в поколение, удобряя собою почву, подготавливая ее для новых ростков доброты.

59

Коридоры в больнице святого Стефана зеленые, длинные, вдоль коридоров тянутся трубы, в тишине позвякивают металлические судки с больничным обедом, в воздухе — марево от испарений, старости и карболки.

Элен находится в маленькой четырехместной палате. Три койки пустуют. На четвертой полулежит на высоких подушках Элен. То ли спит, то ли впала в забытье. Веки поникли, закрыв большие глаза, послушные как бы не мышечному усилию, а силе притяжения. Старушечий рот ввалился — ей вынули зубы. Голова наголо обрита. И только рана на виске, беспощадно проступающая сквозь тоненький чепец, коряво сметанная на скорую руку грубыми стежками, словно бы в сознании беспомощности этой меры, выдает, что жизнь, некогда бившая ключом, еще не угасла. Рана слабо пульсирует — или это чудится Хлое?

Старый враг, поверженный в такое ничтожество. Хлоя чувствует, что у нее увлажняются глаза. У койки, гладя вялую, но по-прежнему изящную руку матери, сидит Марджори. Как редко дотрагивались друг до друга эти двое в лучшие времена. Элен, уж конечно, никогда не допустила бы при жизни фамильярности, с которой вынуждена волей-неволей мириться полумертвая.

Марджори. Спасибо тебе, что приехала. Грейс тоже приезжала.