Подруги

Хотя, может быть, нам стоит уже за то сказать спасибо, что над Хлоиной гладильной доской не торчит носик Имоджин. Имоджин сейчас в саду, мастерит с мальчиками в сарае планер из бальзовых реек, которому так и не суждено взлететь.

Оливер работает у себя в кабинете.

Франсуаза топает по кухне, наводя порядок.

Днем звонит телефон. Это Грейс.

Грейс. Хлоя, попроси, пожалуйста, Стэнопа.

Хлоя (подозрительно). Зачем?

Грейс. Слушай, я ужасно расстроена. Не перечь мне, будь добра, поди позови Стэнопа. Он, кажется, мой сын.

Хлоя. А что тебя так расстроило?

Грейс. Да все. Денег нет, друга нет, ты говоришь, что я убийца, к тому же чувствую, что безумно постарела, к тому же ездила сдуру в больницу к Марджориной матери, и это был кошмар.

Хлоя. Почему?

Грейс. Я уверена, что копчу тем же. Буду сидеть на больничной койке с обритой головой в кровавых бинтах, воображать, что мне двадцать лет, и говорить сестре: унесите от меня девчонку, она уродина. И со Стэнопом я обходилась безобразно, правда? Совсем как Элен с Марджори.

Хлоя. Марджори-то ничего, держится?

Грейс. Прямо голова кругом идет. И Себастьян все-таки долетел благополучно, можно было спокойно ехать с ним. Дай мне, пожалуйста, поговорить со Стэнопом, Хлоя.

Хлоя. Что ты хочешь ему сказать? Он сейчас очень занят. Смотрит футбол по телевизору.

Грейс. Ты возмутительно поступаешь, Хлоя. Ты становишься между матерью и сыном.

Хлоя отлично сознает справедливость ее обвинения, и это сознание вяжет ее по рукам и ногам. Здесь у Хлои уязвимое место, роковая ахиллесова пята. Она добивается расположения детей, рожденных не ею, обеспечивая им такое вкусное печенье, такие развлечения, такой продуманный режим, такую доброжелательную, здоровую обстановку, каких при самых оптимальных условиях не обеспечит родная мать.

Родная мать и дитя одновременно притягивают и отталкивают друг друга. Неродная ведет себя не в пример лучше.

Грейс. Давай мне Стэнопа к телефону, Хлоя. Не то, смотри, напишу ему, что звонила, а ты его не позвала, и он тебе никогда не простит, и я тоже.

Хлоя отрывает Стэнопа от телевизора.

Хлоя. Извини, Стэноп. Тебя мама к телефону.

Стэноп. Я думал, она во Франции.

Хлоя. Она раздумала ехать.

Стэноп. Во дает!

Он берет трубку.

Грейс. Стэноп, мне не нравится, что ты все время торчишь у телевизора. Так недолго глаза себе испортить. Чем смотреть, как играют другие, пошел бы сам поиграл в футбол.

Стэноп. Я устал.

Грейс. Как только я устроюсь, Стэноп, пожалуй, переезжай-ка жить ко мне. А ну, скажи: «На дворе трава, на траве дрова».

Стэноп (озадаченно). Чего-о?

Грейс. И знаешь, тебе, наверно, действительно лучше учиться в обычной школе, все равно от закрытой что-то не видно большого проку. Стэноп, миленький, я должна сказать тебе кое-что. Тебе сколько лет, детка?

Стэноп. Двенадцать.

Грейс. А, ну тогда нормально. Значит, уже смыслишь, что к чему. Так вот, слушай. Ты меня слушаешь?

Стэноп. Да.

Грейс. Твой отец — не летчик, ну, мой муж, о котором я тебе говорила, а очень видный и талантливый художник-портретист, которого зовут Патрик Бейтс.

Стэноп. Так это же Кева и Кес отец. Только они с ним не видятся. Он псих.

Грейс. Не псих, а большой талант. Я бы на твоем месте гордилась, что у меня такой знаменитый отец, а не начинала его немедленно хаять. Подробности ты узнаешь от Хлои, она умеет объяснять такие вещи. А сейчас дай мне ее опять на минутку.

Стэноп передает трубку Хлое и топчется рядом.

Грейс. Хлоя, я сказала ему про Патрика. Ты сама всегда мне бубнила, что он должен знать. Да и Стивен без конца толкует, что с детьми нужно быть честными. Ты подумай, Стивен приходится Стэнопу не только дядей, но и братом. Поистине жизнь полна чудес. А я рада, что сказала. Просто камень с души упал. Представляешь, вдруг я умру или мало ли что, и ему пришлось бы узнать это от других? Тебе, Хлоя, тоже рано или поздно надо будет сказать Имоджин, верно? Ты с этим особенно не тяни.

Хлоя кладет трубку, и их разъединяют.

Стэноп. Она говорит, мне можно жить у нее в Лондоне и ходить в обыкновенную школу. Это обязательно?

Хлоя. Я не думаю.

Стэноп. Она немножко с приветом, да?

Хлоя. Не знаю, Стэноп. У нее сейчас трудное время.

Стэноп. Как видно, климакс. Она говорит, у нас с Кевом и Кес общий отец. Выходит, мне нельзя жениться на Кестрел?

Хлоя. Выходит, так. А ты что, разве собирался?

Стэноп. Боже сохрани. Ну все? Могу идти досматривать футбол?

Хлоя. Иди. Или, хочешь, я тебе расскажу про Патрика.

Стэноп. Обо всем об этом будет время подумать в другой раз, хорошо? А можно, я сменю себе имя и буду Бобом?

Хлоя. Почему же, можно.

Стэноп, по всем признакам не сникнув от потрясения, а лишь сильно повеселев, награждает Хлою, серией боксерских ударов и возвращается к телевизору. Случись такое со мной, размышляет Хлоя, свались бы на меня такое открытие — эдак вот, между обедом и ужином, — я бы стала конченым человеком на всю жизнь. Что спасает нынешних детей? Телевизор?

Змея эта Грейс — потревожь ее от спячки, и она глянь, что вытворяет.

— Ты опоздала на поезд, — говорит Оливер. — Ты же, кажется, собиралась в город, к Марджори.

— Если бегом, то еще успею, — говорит Хлоя.

— Я тебя подвезу, — говорит он и подвозит. От этой непривычной услужливости Хлое не по себе.

— Кланяйся Марджори, — говорит он по дороге. — Дай бог, чтобы обошлось у нее с матерью. А что понадобилось Грейс?

— Безделица — сообщить Стэнопу, кто его отец.

— Просто так, между прочим?

— Просто так.

— Нет уж, выходи замуж и сиди замужем, — назидательно говорит Оливер. — И не береди душу детям.

Но Хлою уже не вернуть к самодовольству прежних дней, когда они с Оливером, невзирая, по его выражению, на приливы и отливы в своих отношениях, имели привычку поздравлять друг друга с тем, что проявляют зрелость в подходе к супружеской жизни и оттого их союз, в сравнении с другими браками, отмечен столь несомненными преимуществами.

56

Оливер разделяет с Хлоей ответственность за появление на свет Стэнопа.

Это Оливер, по настоянию Хлои, едет забрать Грейс из частной лечебницы и воспрепятствовать аборту. Грейс на четвертом месяце беременности — опасный срок для аборта, но она соврала, называя срок врачу, а тот не распознал обмана. Оно и понятно, он человек занятой. По субботам у него в приемной неизменно собирается очередь.

— Живой мне, наверно, не выйти, — говорит Грейс Хлое, как будто с надеждой в голосе.

— Скажи ты ему правду, — упрашивает ее Хлоя.

— Еще чего, — говорит Грейс. — Раз сам не способен раскумекать при осмотре, стало быть, он не врач, а сапожник, а если он и вправду меня угробит, его, голубчика, привлекут к ответу и посадят — ради этого стоит умереть. Сволочь елейная.

Аборт в эти дни еще считается уголовным преступлением, как для врача, так и для тех, кто к нему обращается. Операция станет Грейс ни много ни мало двести фунтов, и делать ее будет светило из частной лечебницы на фешенебельной Харли-стрит, которое делает их по шесть штук в день, пять дней в неделю. По понедельникам — безвозмездно, этот день у доброго дяди отведен для двенадцатилетних девочек и алкоголичек, когда им сильно за сорок. Компания, которой принадлежит лечебница, берет себе семьдесят пять фунтов из двухсот, остальное достается доктору, за вычетом двадцати пяти фунтов, которые он платит за каждую операцию анестезиологу — в конце концов, тот рискует ничуть не меньше.