Клочок земли чужой

— Профессор Курода, вы ничего не едите,— заметил Пьер.

— Ах, да-да. — Курода встрепенулся. — Боюсь, что я... м-м... прикорнул и чуть было совсем не уснул. Простите меня, пожалуйста. Это поистине лукуллов пир. Да, поистине.

Мы закончили ужин около полуночи, когда в ресторане уже не было никого, кроме нас, метрдотеля и официанта, который время от времени подходил взглянуть на нас сквозь занавеску.

— Мне кажется, нам пора,— сказал я и, когда хмурый официант подошел в очередной раз, попросил подать счет.

Когда он вернулся, я разговаривал с Долби и не заметил, что он подошел к профессору и поставил перед ним серебряную тарелочку со сложенным счетом. Пьер потом рассказывал, что Курода сперва побелел, потом покраснел и снова побелел. Наконец он наклонился ко мне через стол и прошептал голосом, исполненным ужаса:

— Мистер Кинг... я прошу прощения... извините, пожалуйста... но я никак не могу... к несчастью, у меня нет...

Тут Пьер, сидевший в конце стола, вскочил с места и выхватил счет из рук профессора.

— Бедный профессор Курода! Он подумал, что мы хотим заставить его платить. Нет, профессор, нет, мы вовсе не собирались сыграть с вами такую шутку. Вот человек, который за все заплатит. Он может отнести расходы на счет английских налогоплательщиков. Не так ли, Фрэнсис?

Было бы неучтиво возражать ему, и я покорно взял протянутый счет. Взглянув на него, я сам побледнел, покраснел и снова побледнел. Проскользнув за занавеску, я договорился с надменным метрдотелем, что счет пришлют мне завтра утром по служебному адресу.

— Бедный профессор Курода! — Когда я вернулся, Пьер все еще посмеивался над профессором.— Вам пришлось пережить неприятную минуту, правдам? Если б вы могли себя видеть!

Мы отвезли Долби и Суинтона в отель, после чего я и Курода поехали дальше в моем автомобиле, сохраняя молчание, которое почему-то становилось все тягостней.

— Надеюсь, вы не скучали?

— Разумеется, нет, мистер Кинг.

— Вы довольно долго разговаривали с Долби.

— Да.

— Говорят, он очень способный человек. Но это говорят о многих людях, а способности обнаруживаются далеко не сразу. Как вы думаете?

Ответа не было.

— Такие приемы всегда проходят отвратительно. Именно этот западный обычай японцам перенимать не стоит.— Молчание.— А знаете, я открыл новую болезнь— коктейльный синдром. Боль в пояснице, в затылке и в плечах, сильная жажда и отвращение к людям.

Больше не было сказано ни слова, пока мы не остановились у ворот его дома.

— Благодарю вас, мистер Кинг. Вы оказали мне большую любезность. Я получил огромное удовольствие.

Эти вежливые фразы, сопровождаемые натянутой улыбкой и частыми поклонами, он произносил, как автомат.

— Надеюсь, мы скоро увидимся. Если вы свободны, милости прошу ко мне завтра вечером на чашку кофе.

— Благодарю вас, мистер Кинг.

— И не забудьте, в воскресенье мы идем на концерт.

— Благодарю вас, мистер Кинг.

Но он не пришел на чашку кофе, и, когда я позвонил ему, напоминая о концерте, он отказался, сославшись на болезнь своей невестки. Прошло больше двух недель, прежде чем мы увиделись снова, и больше месяца, прежде чем наша дружба вошла в прежнюю спокойную колею. Что же произошло? Чем я его обидел? Должно быть, я не сумел догадаться вовремя, что каким-то образом, по его понятиям, он подвергся унижению, и всякий раз, вспоминая об этом, я невольно возвращался к недоразумению со счетом. Видимо, в нем-то и было дело.

***

Хотя мы часто говорили о том, что он должен побывать в Англии, Курода всячески избегал прямых разговоров об осуществлении этой заветной его мечты.

— Это слишком трудно, слишком сложно, я слишком стар, Япония слишком далеко от Европы,— таков неизменно бывал его ответ, и этот презренный фатализм приводил меня в неистовство.

— Ведь вы хотите туда поехать, не так ли? — спросил я однажды

— Конечно, хочу.

— Тогда надо что-то сделать.

— Но что же я могу сделать, мистер Кинг?

— Другие профессора добиваются субсидий в своем университете или в министерстве просвещения.

— Они молоды.

— Не все.

— Ну тогда это знаменитые ученые, они слава нации и гордость нашей культуры. К несчастью, я не принадлежу к их плеяде.

— Нет, принадлежите. Вы выдающийся ученый. И скромничать просто глупо.

— Вы мне льстите, мистер Кинг.

— Нисколько. Каким образом, например, этот старый дурак профессор Нозава попал в Европу!

Курода сделал вид, будто он в ужасе от моих слов, но ему было приятно это слышать: он не любил профессора Нозава и относился к нему с презрением.

— Профессор Нозава не дурак, мистер Кинг. Он крупнейший в Японии специалист по Марку Рутерфорду [19].

— Нет, он дурак. И вы это прекрасно знаете.

Курода прикрыл рот рукой и хихикнул.

— В таком случае я выyнжден согласиться с известной поговоркой: «дуракам счастье».

— Где он достал деньги?

— Какие деньги, мистер Кинг?

— На эту поездку.

— Из многих источников, надо полагать,— в своем университете, в министерстве, в каких-нибудь фондах.

— Почему бы вам не последовать его примеру?

— Меня никто не приглашал.

— Какое это имеет значение?

— Если бы меня пригласили, тогда, возможно, хоть и не наверняка, мне удалось бы добиться субсидии. Все зависит от приглашения.

— Кто должен вас пригласить?

— Какой-нибудь университет или колледж. Профессор Нозава будет читать лекции в Калифорнии.

— О Марке Рутерфорде? — спросил я с удивлением.

— Нет, мистер Кинг. О буддизме, о позднем буддизме.

— Что за вздор!

— Нет-нет, он знаток буддизма, очень большой знаток.

— А вы не могли бы прочитать лекции о буддизме?

— Я? Вы шутите.

— Итак, если вы получите приглашение от какого-нибудь университета или научного общества, тогда, быть может...

— Пожалуй, это облегчит дело. Но я не уверен. Все так сложно. У меня есть друзья в министерстве, и в университете я старался достойно себя поставить. Можно так выразиться? — Я видел, что он заранее, готов отказаться от всяких попыток. —  Право, боюсь, что все это слишком трудно. Пожалуйста, не беспокойтесь. У вас много других забот.

Но я уже твердо решил устроить ему поездку в Англию, и то, что он не хотел меня затруднять, лишь укрепляло мою решимость. Я написал в Лондон своему начальству, в Оксфорд — бывшему своему руководителю и друзьям, которые теперь там преподавали, обратился ко многим писателям, членам парламента и японофилам. Все делали вид, будто заинтересованы, изъявляли полнейшую готовность помочь, но по той или иной причине никто не мог сделать ничего определенного. А потом, к своему удивлению и радости, я получил ответ на письмо, которое за несколько недель перед тем послал Генри Хантеру.

Я знал Генри Хантера с тех самых пор, как он двадцать лет назад напечатал мое первое стихотворение; и после этой любезности — стихотворение было плохое, как и все остальные, которые я выложил перед ним,— он не раз столь же любезно мне помогал. Ведь Генри сам поэт— я едва не написал «был поэтом»; теперь он широко известен главным образом как профессиональный деятель из тех, что постоянно заседают на разных конференциях и в комитетах, а также разъезжают по свету, то произнося речи о свободе культуры, то входя в состав жюри литературных конкурсов, то читая лекции о писательском творчестве в американских университетах. Генри был постоянным членом многих комитетов Британского совета; с неизменной щедростью он читал лекции в зале совета трем десяткам бразильцев, или поляков, или японцев за вознаграждение, которого не хватило бы, чтобы потом угостить директора обедом.

«... меня заинтересовало то, что вы сообщаете об этом профессоре,— писал он.— Но действительно ли он так достоин помощи, как вы это изображаете? Возникает невольное опасение, не выискали ли вы снова какого-нибудь неудачника, которому только протяни палец — и он отхватит всю руку. Но так или иначе, я, как вам, вероятно, уже известно, приглашен участвовать в предстоящей конференции Пен-клуба в Токио, и лондонское правление вашего совета предложило мне заодно прочитать там несколько лекций. Если хотите, я готов провести вечер в Киото, и вы сможете познакомить меня с этим профессором. Если он действительно таков, как вы пишете, у меня есть некоторые соображения, как ему помочь. Если вы желаете, чтобы разговор касался какой-либо определенной темы, дайте мне знать заранее. На мой взгляд, можно было бы поговорить об «официальном и неофициальном представительстве».