В огне повенчанные. Рассказы

Сбоев сидел не шелохнувшись. Удивительное дело — жена два часа назад сказала ему по поводу заявления то же самое: поторопился. Какое совпадение: самые близкие, самые дорогие ему люди как сговорились. Хорошо, что член Военного совета на его глазах, а не после ухода Сбоева порвал заявление и бросил в корзину.

— Ты так и заявил Окоемову, что, пользуясь правами командующего военно-воздушными силами, представил к правительственным наградам летчиков-истребителей, которые доставили к вам в штаб сведения о занятии немцами Юхнова?

— Я заявил об этом Окоемову перед самым уходом.

— А сделал это представление?

— Сразу же, как только вернулся в штаб.

— И передал по инстанции?

— Тут же передал члену Военного совета.

— Молодец!.. — Казаринов сомкнул пальцы, хрустнул ими и встал. — И что же он?

— Он поддержал мое ходатайство и при мне направил с порученцем документы в наркомат.

— Подскажи, кто может убавить спесь Окоемова, если он и в самом деле захочет испортить твою биографию?

— Только Александр Сергеевич Щербаков. Он — секретарь ЦК. Сталин во всем ему доверяет.

— Какой номер телефона у Щербакова?

Сбоев достал из кармана записную книжку, принялся листать ее, но вдруг остановился и посмотрел на часы.

— Поздно, Дмитрий Александрович, уже половина первого. И потом, звонок по личному вопросу к секретарю ЦК…

Скорбная улыбка еще четче обозначила и без того глубокие морщины на лице Казаринова.

— Говоришь — личное дело? Нет, генерал, мой звонок будет не личной просьбой, не приглашением прогуляться за грибами или пойти на спектакль в Большой театр. Я буду говорить с Щербаковым по государственному делу. И не как старик Казаринов, а как академик и как депутат Верховного Совета. Немедленно телефон Щербакова!

— Домашний или служебный? — растерянно спросил Сбоев и снова принялся листать записную книжку.

— Чудак!.. Кто же из секретарей ЦК сейчас сидит дома? Конечно, служебный.

Сбоев подошел к письменному столу и цветным карандашом крупно написал на чистом листе бумаги телефон Щербакова и положил его на журнальный столик.

Прислонившись спиной к книжным стеллажам, занимающим всю глухую стену от пола и до потолка, Сбоев застыл напротив кресла, в котором сидел академик и медленно крутил диск телефона. Генерал чувствовал, как учащенно, упругими толчками забилось его сердце.

— Дежурный? Соедините меня, пожалуйста, с Александром Сергеевичем. Кто просит? Академик Казаринов. Пожалуйста, доложите, что у меня к нему очень важный и неотложный разговор. Что?.. Сейчас занят? Тогда прошу вас, как только Александр Сергеевич освободится, доложите ему, пожалуйста, что с ним по очень важному вопросу хочет связаться академик Казаринов. Да, да, он знает. Пожалуйста, запишите мой телефон, — Казаринов продиктовал дежурному помер своего телефона. — Я буду ждать звонка. И желательно — сегодня, в любой час ночи. Благодарю вас. — Дмитрий Александрович положил трубку, встал, прошелся по кабинету. — А теперь, дорогой мой, посмотрим, какова цена старику Казаринову в базарный день: ломаный грош или он чего-то еще стоит.

— Думаете — позвонит? — Сбоева удивил такой смелый и свободный разговор академика с дежурным Секретариата ЦК. — Ведь Щербаков так занят. К нему член Военного совета и то с трудом пробивается.

— Александр Сергеевич не из тех, к кому нужно пробиваться. Я хорошо знаю этого человека. Уверен, если будет минутная передышка в неотложных делах — позвонит непременно.

Дверь бесшумно открылась, и в кабинет вошла Фрося.

— Может быть, чайку?

— Обязательно, Фросенька, с лимоном, да покрепче. Прихвати и бутылочку, в буфете в самом низу стоит. Да дай пожевать чего-нибудь легонького.

Фрося взяла с журнального столика хрустальную пепельницу с окурками и вышла.

— Как Григорий? — спросил Сбоев и в душе устыдился, что только сейчас удосужился вспомнить о внуке Дмитрия Александровича.

— До сих пор ни слуху ни духу. — Дмитрий Александрович тяжело вздохнул. — Я тебя, Володя, позвал сегодня, чтобы поговорить о Грише. Сны мне плохие снятся. Хотя я не верю ни в сны, ни в предрассудки, а тяжело утром на душе, когда по ночам Григорий снится мне то в белом нательном белье, то в каких-то черных монашеских мантиях. Снится таким, каким я его в жизни никогда не видел.

— Все это — нервы, Дмитрий Александрович.

— Ты — генерал, Володя. Ты — человек штабной. Помоги узнать, цела ли или разбита часть, в которой Григорий начал войну. — Казаринов смолк, и его костистая сухая рука легла на грудь, словно защищая ее от удара.

— Какой его последний адрес?

— Я его помню точно: войсковая часть 1635, литер «Б». Казаринов Григорий Илларионович. Не забудь — Илларионович. Рождения семнадцатого года. Узнай все, что можно узнать о нем, о его части, и позвони мне.

А лучше — заезжай.

— Когда было от него последнее письмо?

— В начале июля. Сообщил, что уже вступил в горячие бои, что жену вместе с командирскими женами отправил на восток. Дал ей мой адрес и наказал, чтобы при первой возможности приехала ко мне в Москву.

— И до сих пор нет?

— Нет. А они уже ждут ребенка. Так и написал в письме, чтоб я берег и жалел его женушку.

Сбоев заметил, как губы старика дрогнули и он принялся глотать слюну, борясь со спазмами, подступающими к горлу. И все-таки, как ни крепился Казаринов, скупая слеза скатилась по его дряблой, морщинистой щеке.

— Я сделаю для вас все, что в моих силах, Дмитрий Александрович. Поднимем все штабные документы по журналу боевых действий Западного фронта и точно установим дислокацию полка, в котором служил Григорий. Наведу персональную справку и через управление кадров наркомата. Дайте мне на это неделю.

— Разве о сроках речь? — Рука Казаринова расслабленно легла на подлокотник кресла. — Из рода Казариновых Григорий — последний.

Сбоев в растерянности молчал: не знал, чем ответить на эту исповедальную тоску совершенно одинокого старого человека, такого знаменитого в науке и такого беспомощного и ранимого в личной жизни.

Телефонный звонок заставил генерала вздрогнуть. Слушая внимательно Казаринова, он как бы подсознательно ни на секунду не забывал о звонке. По лицу Казаринова, поднесшего к уху трубку, Сбоев понял, что звонят из ЦК.

Лицо Дмитрия Александровича преобразилось. Оно стало живее, моложе, в глазах засветились искорки радости.

— Александр Сергеевич?! Приветствует вас старик Казаринов, в ополчение не взятый, друзьями по нашей постоянной комиссии забытый. Что, что?.. Здоровье? Под медленный уклон, Александр Сергеевич. Да, да, да… Но до конца войны, до матушки-победы, думаю добежать галопом, а уж потом побредем, как обозные лошади. — С минуту Казаринов слушал Щербакова, время от времени кивал головой, лицом выражая то удивление, то возмущение. Потом продолжил — Дорогой Александр Сергеевич, наш разговор я начну без банальных «как живете?» и «как самочувствие?». Есть в Московском военном округе один храбрейший из храбрых летчиков, по званию — генерал, по фамилии — Сбоев Владимир Николаевич. О нем когда-то писали газеты… Как — вы его тоже знаете? Ну и прекрасно!.. Тогда мне легче будет с вами разговаривать. Его сегодня обидел Окоемов, начальник управления НКВД. Летчики генерала Сбоева сегодня совершили подвиг. Они первыми донесли Генеральному штабу и лично Сталину, что к Юхнову подошли немецкие танки. Разведку они вели под огнем зенитной артиллерии врага, самолеты вернулись с пробоинами, два летчика ранены. И за все эти доблести Окоемов пообещал генералу Сбоеву, если будет необходимость, заняться им по линии своего управления. Я только что узнал об этом и потерял покой… Что? Вы хорошо знаете этого генерала? Давно вы его знаете? О!.. А я этого молодого человека знаю столько, сколько он живет на свете. Верхом на себе катал, когда он был крошечным.

Сбоев замер и не сводил глаз с Казаринова. И снова сердце… Почему оно после шестого удара пропускает седьмой и делает упругий толчок?.. То, что разговор идет хороший, Сбоев понял с самого начала, но о чем говорит сейчас Щербаков Казаринову — не догадывался: уж очень резко менялось выражение лица старика. Оно то озарялось улыбкой, то вдруг мрачнело.