Когда отцовы усы еще были рыжими

- В жизни человек никогда не получает в подарок все сразу! - утешая меня, крикнул отец.

Я открыл рот, чтобы спросить, о каких это подарках он говорит, но тут сугроб двинулся, и оттуда, кряхтя, стала выбираться закутанная в шубу фигура.

- Тпррру! - кричала фигура. - Тпррру, вы, клячи!

Тут снежная пелена соскользнула, и нашим глазам представились два лошадиных крупа, от которых валил пар.

- Калюнц?! - недоверчиво вскрикнул отец.

- Кто же еще? - заорал в ответ кучер, слез с саней и кнутовищем дотронулся до своей шапки. Он назвался Брадеком, развинтил термос и протянул его нам, термос был полон горячим ромом, крепче которого мне пробовать не доводилось.

- Привет от барона! - кричал Брадек, пока мы пили. Потом он укутал нас одеялами и овчинами, и мы поехали.

Мы часто воображали, каково это - ехать на санях, но что это может быть настолько прекрасно, мы и подумать не могли. Лошади бежали неслышной рысью. Мы уже выехали из бури, только снег мягко веял нам в лицо, а сквозь скрип полозьев слышался чистый, хрустальный звон бубенчиков.

От восторга отец стал даже болтлив. Как там обстоят дела в Калюнце? Надо надеяться, все в порядке? Как цоживает полковник со своим больным сердцем? И верно ли, что эта зима обещает быть спокойной и уютной?

У Брадека, видимо, не было особой охоты разглагольствовать. Он лишь что-то бурчал, и единственное, что удалось из него вытянуть, это слова о том, как он обижен на барона из-за свиноводства.

- А она? - спросил я, едва дыша. - Что с ней?

- Со старухой-то? - Брадек выплюнул навстречу ветру комок жевательного табака. - Да уж чего хорошего. - Он с ворчаньем откусил новую порцию табака и, чавкая, погрузился в молчание.

Примерно через час вьюга стала ослабевать, лошади заржали, и впереди мы увидели свет.

- Калюнц, - возвестил Брадек, кнутовищем указывая в ту сторону.

Отец как-то непривычно выпрямился.

- Спасибо, - громко сказал он, обращаясь скорее к низко нависшему, серому небу, нежели к Брадеку.

Теперь видна была уже и Преппе; усердно журча, она непрерывно петляла рядом с нами. Чтобы одолеть ее, понадобилось проехать по трем крутым деревянным мостам, а потом, минуя морозно-мерцающую водяную мельницу, мы свернули на двор и перед нами вырос помещичий дом.

Он выглядел точно таким, каким мы его запомнили по почтовой открытке: приземистый, вытянутый в длину, обветшалый; к нему вела развалившаяся наружная лестница. Гигантская, сильно расклеившаяся сапожная коробка. Скотный двор помещался в некотором отдалении, казалось, что помещичий дом не желает с ним знаться. При этом заметно было, что свинарники выгодно отличаются от других помещений. Но вот что странно: нашего разочарования как не бывало; наоборот, нам вдруг почудилось, будто мы до сих пор нигде как следует не жили, и лишь теперь впервые добрались до дому.

Освещенное окно отбрасывало на снег большой желтый четырехугольник. Мы на цыпочках обошли его и, затаив дыхание, заглянули в хрустально искрящееся стекло.

- Скажи, что это наяву, - прошептал отец.

- Наяву, - сказал я.

То была кухня. На покрытом шрамами, обсыпанном мукою столе кухарка раскатывала тесто. Граф Станислав - только он мог себе позволить поверх потрепанного черного костюма надеть передник с оборками - формочкой вырезал из теста звезды, а Хердмуте Шульц, заткнув деревянную ложку в закрученную над правым ухом косу, посыпала звездочки корицей из разрисованной цветами банки. Рохус Фельгентрей с нежно трепещущим птичьим пухом, застрявшим в бороде, задумчиво палил на огне жирного каплуна, а в облицованной деревом нише под коптящей керосиновой лампой полковник и господин Янкель Фрейндлих играли в шахматы. Каждого можно было сразу узнать. Мы не предвидели разве что стеклянный глаз и окладистую каштановую бороду Рохуса Фельгентрея.

Мы еще подождали, чтобы немного унять сердцебиение, потом вошли.

Встреча была неописуема, словно два блудных сына вернулись в лоно семьи. У господина Янкеля Фрейндлиха то и дело запотевало пенсне, а граф Станислав даже обнимал отца. Рохус Фельгентрей распорядился, чтобы нам немедленно подали грог; он оказался настолько крепким, что, выпив его, мы вконец расчувствовались и долго не поднимали глаз от стола, чтобы не видно было, до какой степени мы растроганы.

Наши друзья, улыбаясь, сидели вокруг и уговаривали Хердмуте и кухарку поторопиться с ужином. Сперва была жареная картошка с салом и омлетом, потом бутерброды с ливерной колбасой и горячее молоко, подслащенное медом; мы пили и ели, едва успевая глотать, так что мне иной раз не хватало воздуха, ведь уже несколько дней мы жили впроголодь.

- Я хотел спросить, - сказал вдруг маленький господин Янкель Фрейндлих, - а как, собственно, обстоят дела в мире?

На какое-то мгновение в кухне стало так тихо, что мы отчетливо слышали металлическое тиканье стоячих часов в одной из комнат.

Отец медленно положил на тарелку недоеденный бутерброд; заметно было, что напряжение, написанное на лицах сидящих вокруг, показалось ему несколько зловещим.

- Да, но разве вы не получаете газет?

- Только листок свиноводческого союза Западной Пруссии, - огорченно сверкнув стеклянным глазом, отвечал Рохус Фельгентрей.

- А радио? - спросил я.

- Около года назад, - сказал граф Станислав, - кто-то в людской купил радио. Но он был уволен в двадцать четыре часа.

- От кого это исходит? - спросил отец. - От него или от нее?

- От него, разумеется, но это логично. - Покрытые синими прожилками уши полковника возмущенно дрогнули. - Замалчивать мировую историю - позор!

Отец задумчиво покачал головой и уже без удовольствия принялся за еду.

- А куда он теперь подевался?

- Я ему недавно отнесла наверх тосты и минеральную воду, - сказала кухарка. - С ним как всегда.

- Как всегда? - спросил отец.

- Как всегда, - кивнула кухарка. - Лежит себе на кушетке в сапогах со шпорами и смотрит в потолок.

- Н-да, - протянул отец.

Мы довольно долго еще не ложились этой ночью, было слишком уютно, чтобы идти спать, и потом, мы все-таки надеялись, что барон спустится к нам. Но он не пришел. Вместо этого около полуночи по дому разнесся звон ручного колокольчика, и вскоре в кухню ввалилась горничная с измятым со сна лицом, размахивая щипцами для завивки.